[94] палачом. Мы понимаем, что это значит. Кто-то будет повешен.
Марсиане проводят замену, и мы возвращаемся к центру поля. Мяч вводят в игру, и Вивекананда[95] тут же выводит его за боковую. Но удача отвернулась от нас. Из-за боковой Зоровавель[96] отдает мяч Оригену,[97] Ориген пасует Юлиану Отступнику и тот бежит назад. Юлиана перехватывают Лютер и Ян Гус и начинают виртуозный дриблинг. К ним присоединяется Кальвин, он подбирает мяч и пасует Уэсли.[98] Эти пьянящие мгновения дарят надежду на то, что у нас что-то да получится. Уэсли, как кролик, скачет зигзагом, делает несколько финтов и обводит трех форвардов марсиан. Но ему явно не хватает скорости, он пасует, и один из Плимутских братьев[99] теряет мяч. Мячом овладевают марсианские форварды и переходят в атаку. Чарли Маркс, в надежде переломить ход игры, без конца палит из пистолета в спины наших скрамеров.
10:0, а мы играем еще только первый световой год. Кое-кто из наших поэтов пришел в движение. Чаттертон пасует Китсу, Китc — Шелли, Шелли — Байрону, Байрон — Уайльду, Уайльд зевает. Этот зевок вызывает шквал насмешек. Марсиане отдают мяч своим три-квотерам, их уже ничто не может остановить. Они проходят сквозь нас, как слабительное через кишечник, показывают длинный нос истуканам с острова Пасхи, которых Дали выставил на охрану ворот, и снова набирают очки.
Дальше — дело техники, марсиане имеют нас, как хотят. Защитники обороняются дюжинами, но все без толку, их попросту затыкают за пояс.
После первой половины встречи счет уже астрономический, и крайних форвардов пачками расстреливают в раздевалке.
Ближе к концу перерыва мы с Энгельбрехтом и его менеджером Лизардом Бейлисом, полулежа, греем ноги над краем кратера, в это время мимо ковыляют измотанные Чарли Маркс и Фред Энгельс.
— У нас только один выход, knabe[100] — говорит Чарли. — Надо подсунуть им старого доброго троянского коня.
— Отличная идея, — отвечает Фред, — но там не так много места.
— Для малыша найдется, — говорит Чарли, и его взгляд останавливается на Энгельбрехте. — Как ты на это смотришь, junge?[101] — вопрошает он, приподняв одну бровь. — Не желаешь взять на себя выполнение увлекательной исторической миссии?
И не успеваем мы возразить, как Чарли исчезает в раздевалке.
После перерыва мы с видом побежденных выползаем на поле. Но в момент, когда наш противник выводит Мяч, становится понятно, что в игре произошел перелом. Мяч вступает в игру. Он всячески избегает марсиан. Они никак не могут отдать точный пас, а в свалке наши хукеры подбирают Мяч раз за разом. Такое впечатление, будто у Мяча выросла пара ножек. Вскоре мы набираем первые три очка. Чарли без труда овладевает Мячом, пасует Фреду, а тот с силой выбивает его на открытое пространство. Стенька Разин и его банда подхватывают Мяч и ведут его вперед. В кратере завязывается серьезная драка за Мяч, но у нашего Гая Фокса имеется подземная карта, и Мяч, кажется, заманивает его туда. Они появляются на поверхности поля перед самыми воротами марсиан, и Джек Кэд[102] проскальзывает вперед, чтобы вколотить мяч в ворота. Голиаф — новый защитник — бьет по мячу. Мяч попадает в перекладину, но вместо того, чтобы отскочить, зависает в воздухе… и приземляется в воротах.
Счет — 5555:5. Уже лучше. Ид заменяет приговор каждому десятому осужденному крайнему нападающему на Жизнь в Свалке. Вскоре Мяч попадает к Ганнибалу, и Ганнибал прет вперед вместе со своими слонами.[103] Голиаф меняет вероисповедание.
Весь период тактика не меняется. Мы передвигаемся по полю не хуже заправских танцоров. Счет уже 5555:5550. Недалеко до победы. Голы забивают самые безнадежные, даже Гелиогабал, епископ Беркли[104] и Обри Бердсли.
Де Милль поглядывает на свои дорожные часы и обеими руками подносит свисток ко рту. Лизард Бейлис со скорбным видом сворачивает специальный выпуск Летучего Листка с кратким некрологом Энгельбрехту.
— Если бы только он дожил до этого момента, — говорит Лизард и смахивает слезу.
Чарли Маркс старается под занавес подстегнуть наших форвардов.
— Призраки преследуют Футбол![105] — рявкает он. — Настало время превратить Шаги Истории в Историю Шагов! Форварды Вселенной! Сомкните ряды! Вам нечего терять, кроме ваших лодыжек!
Марсиане яростно пытаются выбить Мяч за боковую, но он упрямо возвращается в игру. Далее следует одна из великолепнейших комбинаций в Истории. Леки[106] пасует Гиббону, Гиббон — Тациту, Тацит — Иосифу. Иосиф делает длинную передачу Исайе, и тот мощным ударом посылает Мяч вперед. Самуил подхватывает Мяч, передает его Лоту, Лот — Ною, а Ной — Каину. Каин пытается удержать Мяч, но тот выскальзывает у него из рук. Авель выводит Мяч за линию, и Адам падает прямо на него.
Голиаф потянул сухожилие, и Ид для подачи выписывает из морга Дали. Он просит меня установить Мяч.
Пока Дали выбирает подходящий угол для удара, до меня из Мяча доносится голос Энгельбрехта:
— Старина, какой счет? Кажется, я сбился.
В тот вечер в раздевалке состоялась тихая церемония для узкого круга, на которой присутствовали только Чарли Маркс, Арнольд из Регби и Политбюро Выборного Комитета. На этой церемонии Энгельбрехт был удостоен высшей награды — его тайно зачислили в Сборную Глобального Футбола.
Как только церемония закончилась, карлика по-тихому вынесли из раздевалки в маленьком гробике.
Стив РедвудПТИЧЬЯ ДРАМА[107]Перевод И. Савельева
Я проснулся в клетке, которую, судя по запаху, только что привезли с птицефермы, и ничего не мог понять. Я знал, что никогда раньше не был в этой комнате, освещенной сотнями свечей, среди стен, расписанных необычными и несколько зловещими символами.
Я не узнавал ни женщины, смотревшей на меня сквозь прутья, ни мужчины с повязкой на глазах, сидевшего за ее спиной с выражением торжествующего злорадства на той части лица, которая оставалась открытой. Хотя возникало ощущение, что я видел их обоих, и, возможно, совсем недавно.
Может, эта женщина — моя жена? Может, я отказался вымыть посуду? Или слишком небрежно отнесся к своим супружеским обязанностям? Не хотелось ее об этом спрашивать; если это и впрямь моя жена, мое неведение ее оскорбит и вызовет поток брани. Простая клетка не спасет от женского языка.
В растерянности я почесал щеку и нащупал глубокий изогнутый шрам, а также отметил, что губы стали странно жесткими и раздувшимися. Рана как-то плохо зажила, и часть кожи висела свободной складкой.
А, вот и ключ к разгадке моей личности! Шрам меня утешил. Он свидетельствовал о полной опасностей жизни. Я даже задрожал от возбуждения. Возможно, я дрался на дуэли. Мог я быть Робином Темное Дерево,[108] прославленным и неумолимым разбойником? Или я Усач Спермий, печально известный пират, который взглядом единственного глаза может лишить мужества самого отважного врага? Вероятно, я дрался на многих дуэлях и, благодаря ловкости и непревзойденному мастерству, никогда не получал даже царапины. Кроме этого, единственного случая, который я неожиданно вспомнил со всей ясностью. В результате трагического недопонимания меня вызвала на поединок таинственная, опасная и крайне чувственная женщина — очень похожая на Кэтрин Зета-Джонс из «Маски Зорро». Конечно, чувство чести не позволило мне поднять оружие против несчастной и беззащитной женщины.
— Никогда, — заявил я самым благородным тоном, — никогда я не подниму свой меч против несчастной беззащитной дамы!
— Негодяй! — вскричала отважная дочь дона Диего де ла Вега. — Ты прикрываешься кодексом чести, но на самом деле тебя удерживает мое прелестно нескромное декольте и прозрачно-мерцающие одежды, которые в свете раннего утра на этой сбегающей к морю лесной полянке, среди покрытых инеем призрачных березок, навевающих горькие воспоминания, под ласкающими меня сладострастными лучами солнца, едва скрывают мои безумно соблазнительные формы от твоих похотливых глаз! К бою!
Да, только благородство удержало меня от защиты, когда женщина ринулась вперед, размахивая тонкой шпагой.
Или солнце намеренно светило мне прямо в глаза?
Внезапная идея осенила меня, как Кандинского когда-то поразила запоздалая мысль. Было что-то знакомое в этой женщине, смотревшей на меня сквозь темные очки, что-то в ее осанке и впечатляющей фигуре… Может, это та самая женщина, которая оставила шрам на моей щеке? Неужели это Елена де ла Вега собственной персоной? Не мог ли я завоевать ее сердце, когда стоял неподвижно, спокойно окидывая ее ироничным взглядом серых глаз, несмотря на стекающую по левой щеке кровь?
Но это воспоминание быстро сменилось другим. Я же астронавт! Капитан Пилчард[109] Неунывающий! Да, теперь я все понял. Боже, я вел поистине напряженную жизнь! Защита Земли от всевозможных мерзавцев Вселенной подразумевает не только язвительные насмешки, шумы в вакууме и странную прическу. Я вспомнил жестоких ублюдков с Куипера и Ван Аллена, задавшего хорошую встряску нашему кораблю; жестокий кашель, подхваченный в туманности Оорт, и последовавшее за этим беспамятство; отвратительные болезни, язвы и раны; страдания от всепроникающих солнечных вихрей.