гружена вашими заказами, что нам грозит всеобщая забастовка. Мы не возражаем против постройки для вас дворца и ремонта старой птицефермы, но, когда вы вступили в переговоры со старым Джоном У. Мидасом и решили основать трест по производству желаний, мы подумали, что пришло время остановиться. Феи — существа честные, они не отказываются от своих обязательств; но мы считаем, что человек, пытающийся создать корпорацию по торговле желаниями с капиталом в миллиард долларов, вложив в дело всего лишь вареное яйцо, по меньшей мере немного неразумен. Даже Рокернеги основал свой стальной концерн, имея в кармане нечто большее, чем пакетик гвоздей.
— Клянусь небом, Оберон, — ответил Уилбрахам, — вы правы! Я действительно задал вам, беднягам, работы, и мне очень жаль. Я больше ни за что на свете не стану тревожить добрых фей!
— Отлично! — возликовал Оберон. — Я так и думал, что мы поладим. Представьте-ка на минуту, что для нас означает возникновение Большого Синдиката Желаний в качестве ведущей фирмы, с советом директоров, полным людей, подобных Джону У. Мидасу, Рокернеги и старому Бондифеллеру. Ведь во всем мире не найдется достаточно фей, чтобы обеспечить потребности этих людей, и в деловом мире настанет крах. Они будут избирать Конгресс по своему желанию. А если им вздумается, они заставят Сенат покинуть Вашингтон и переселиться на Уолл-стрит, да так вскоре и окажется, и тогда, разрази меня гром, Уилбрахам, каждые четыре года они будут сажать в Белый дом кого-нибудь, облеченного гигантской властью, но неспособного даже зонтик подержать, а народ будет бессилен.
Уилбрахам задумчиво уставился в окно. Перед его мысленным взором возникла заманчивая картина империи, но в конце концов здравый смысл пришел ему на помощь.
— Это доставит кучу волнений, — пробормотал он про себя, а затем, обернувшись к гостю, спросил: — Что вы предлагаете?
— Компромисс, — заявил волшебник. — Если вы согласитесь отказаться от дальнейшего исполнения желаний за наш счет, мы сделаем так, что до конца ваших дней в вашем кошельке всегда окажется на четыре доллара больше, чем вам необходимо, и, в качестве дара миссис Уилбрахам, она сможет иметь все, что пожелает.
— Н-да… — неуверенно протянул Уилбрахам. — Я… я не думаю, что это мне полностью подойдет. Она может захотеть того, что мне совсем не по вкусу.
— Что ж, очень хорошо, — широко улыбнулся волшебник. — Тогда другое предложение: вы навсегда отказываетесь от права загадывать желания, а мы пожизненно гарантируем вам следующее: что бы ни произошло, вы найдете в кармане столько денег, сколько нужно, и еще пять долларов!
— Семь долларов, и по рукам! — вскричал Уилбрахам, чрезвычайно довольный сделкой.
— Договорились! — ответил Оберон с глубоким вздохом облегчения.
— Ну, моя дорогая, — обратился Уилбрахам к жене в тот вечер, усаживаясь за обеденный стол из оникса, — я выхожу из этого дела с желаниями.
Глаза миссис Уилбрахам радостно сверкнули.
— Неужели правда? — в восторге воскликнула она.
— Да, — ответил он, рассказал ей о визите Оберона и новом договоре и был безмерно счастлив, потому что жена одобрила его решение.
— Я так рада, Ричард, — пробормотала она, довольно вздыхая, — мне не было покою два года — я все думала, что бы еще такое пожелать, и у меня не хватало времени радоваться всем этим прекрасным вещам.
— Во всяком случае, неплохо всегда иметь на семь долларов больше, чем тебе нужно, а, дорогая?
— Неплохо? — повторила она. — Неплохо? Я бы сказала, замечательно, милый. Всегда иметь в кармане лишних семь долларов — на мой взгляд, это идеал благополучия. Мне как раз сейчас нужно пять тысяч, оплатить счет от модистки.
— Вот, пожалуйста, — ответил муж, извлекая из жилетного кармана пять хрустящих тысячедолларовых купюр и подавая ей. — А вот и еще семь, совершенно новеньких. Феи свои условия выполняют.
И с тех пор они жили в достатке до конца дней своих, хотя Мидас и его собратья возбудили против него дело за нарушение условий контракта, требуя возмещения убытков в размере двадцати девяти миллионов долларов, которые Уилбрахам и выплатил им прямо в зале суда, покинув его с прибылью — одной пятидолларовой бумажкой и одной банкнотой в два доллара.
Так что, дорогие ребята, если вы заметите автомобиль Уилбрахама, с шумом проносящийся по магистрали, то приглядитесь повнимательнее, и на дверце вы увидите простой герб: вареное яйцо, покоящееся на ломтике хлеба, а под ним свиток с девизом, написанным золотыми буквами:
Hic semper septimus.[133]
Пол Ди ФилиппоГАЛСТУК В ЦВЕТОЧЕК[134]Перевод И. Богданов
В тот вечер бар «Медвежонок» был переполнен, как последний вертолет, вылетающий из Сайгона. Однако атмосфера была еще более накалена.
Все три стола для бильярда окружили тесные ряды игроков и зрителей. Масса людей с киями напоминала дикобраза. Вокруг дартса толпилось народу не меньше, чем было в армии Кастера.[135] Харли Фиттс крутил рулетку на максимальный выигрыш: серьезная задача, учитывая, что ею заправляли две сестры, которых звали Фрик и Фрак. Ролло Дексадрин, как всегда, единолично оккупировал единственную видеоигру. Арчи Оптерикс, с дудочкой, аккомпанировал Гигу фон Биверу, а тот производил неприличные звуки, почесывая рукой под мышкой в такт мелодии «Рожден, чтобы бежать».[136] Китти Корнер отплясывала на музыкальном автомате, который играл Хэнка Уильямса-младшего, хотя то, подо что отплясывала Китти, скорее было похоже на ватуси.[137]
Среди стука бильярдных шаров, грохота вонзающихся в доску дартсов, трезвона колокольчиков, возгласов чужаков, трелей дудочки, неприличных звуков, голоса Хэнка-младшего и треска электроловушки для насекомых за дверью, выходящей на посыпанную гравием парковку, раздавались голоса тех, кто заказывал что-нибудь выпить:
— Трейси, две рюмки!
— Трейси, еще графинчик!
— Трейси, шесть с ромом и коку!
Женщина за стойкой — Трейси Торн-Смит — была скорее высокорослой и тощей, как книга стихов шестнадцатилетней девственницы. У нее были длинные прямые каштановые волосы и дежурная улыбка, хотя на лице явно читалось беспокойство. На ней была белая рубашка, завязанная узлом выше пупка, и дешевые джинсы. Она двигалась точно рабочий, у которого на носу очередная выплата за кредит, а ему вдвое урезали жалованье. Она позволяла себе передохнуть, только чтобы успеть смахнуть пот со лба.
С одной стороны переполненного бара появилась усталая официантка и поставила поднос. Она была невысокого роста, круглолица, вьющиеся волосы, выкрашенные в цвет, неизвестный в природе, были перехвачены заколкой, однако одна прядь прикрывала щеку, прилипнув к ней.
Барменша подошла к ней, чтобы взять заказ.
— Что там у тебя, Каталина?
— Еще раз «лизни-хлопни-пососи»,[138] Трейс. Ларри с приятелями из города, вон там в углу.
— Четыре «Маргариты»!
Каталина с радостью облокотилась о стойку бара и с благодарностью посмотрела на нее.
— Ну и жара! Как по-твоему, этот мерзавец не собирается установить тут кондиционеры?
Трейси отвечала, стоя спиной к Каталине:
— Лучше и не жди, когда сюда приедет фургон от «Вестингауза», Кэт. Тебе не хуже меня известно, что Ларри экономит на каждом пенсе. Хочет войти в дело с теми парнями, которых он сейчас представляет. Чует мое сердце, он скопил значительную сумму, потому-то эти ящерицы и пресмыкаются перед ним. Ну нет, я на кондиционеры в ближайшее время не рассчитываю.
Трейси поставила четыре стакана с ободком из соли на поднос Каталины.
— На чай сегодня дают?
Официантка засунула выбившуюся прядь за ухо.
— Дают. Но я хочу получить у Ларри кое-что еще после закрытия.
Трейси сделала кислую мину:
— Ну не знаю, сможешь ли ты подмазаться к нему.
— Не такой уж он и плохой. После того как умерла Дженис, ему было очень одиноко, правда. Он такой трогательный, все время мне говорит: «Она для меня — сладкий мед, а я — ее медвежонок».
— Подумаешь!
Поправив прическу, Каталина Сказала:
— В этих словах, Трейси, никакого сочувствия и никакого здравого смысла. Попробуй быть поласковее с Ларри, как я. Может, тебе это и на пользу. Честное слово, может, и пригодится, раз Джей Ди без работы.
— Да забудь ты об этом! Ни за что не позволю ему прикоснуться к себе, а если и позволю и Джей Ди узнает об этом, он убьет его. Пусть лучше терпит меня здесь, на работе.
Каталина пожала плечами:
— Как хочешь. Что ты замужем, что нет. Каталина бесшумно удалилась, и Трейси занялась бесконечными заказами.
Она нагнулась за очередной бутылкой виски, когда почувствовала, как чья-то рука легла ей на зад.
— Хорошая у тебя попа, хоть сама ты и тощая! Трейси выпрямилась и обернулась.
— Джей Ди, — сказала она, — убери от меня этого сосунка.
Джей Ди Макги оттащил не в меру горячего посетителя и заломил ему руки за спину. Оттолкнув его подальше от бара, он опустился на свободный стул.
— Плесни-ка пивка, Трейс. Долго я сюда шел по жаре.
Джей Ди был лохмат и небрит, посматривал с хитрецой, точно пятилетний мальчишка, который только что привязал бенгальские огни к хвосту кошки, на чем его и застукали. На нем была зеленая рабочая рубашка с оторванными рукавами и такие же джинсы с эмблемой магазинов «Кей-Март», что и на его подружке. Вообще-то, это были ее джинсы: оба носили один и тот же размер. Его жилистые предплечья украшали татуировки: на левом — пронзенное кинжалом сердце, истекающее кровью, с советом «Не бери в голову», на правом — ухмыляющийся рогатый и хвостатый дьявол с вилами, а над ним слова: «Все путем».