то так одевались?
— Тридцать-сорок лет назад, — ответила Лили. — Мы угодили в какой-то временной виток.
— В виток стиля, дорогая, в виток стиля. Но почему же мы не можем измениться по своему желанию? Мне смертельно хочется пройтись к «Харви Николсу»[154] и выбрать что-нибудь по-настоящему шикарное к новому сезону, но я ни за что не смогу показаться в таком виде.
— Нам вообще нельзя показываться, — прошипела Лили, потянув Вайолет вглубь сарая; она испугалась, что дар быть невидимыми тоже может им изменить.
По саду разбрелись полицейские; двое из них, одетые не в обычную униформу, а в любопытные костюмы-скафандры защитного цвета, приблизились к компостной куче. Лили уловила обрывки их разговоров, и в мозгу ее начала вырисовываться кошмарная картина.
«Старушка», — несколько раз повторили они; она также могла поклясться (к своему большому облегчению), что слышала слова «держит на чердаке коноплю». Длинными вилами люди тыкали в кучу, которая оказалась очень большой и уходила вглубь настолько же, насколько возвышалась над землей. Лили и Вайолет так внимательно наблюдали за их действиями, что не заметили, как от группы главных полицейских отделилась ярко-желтая фигурка и бросилась к ним, горя нетерпением сообщить свою новость.
В мире цветов существует определенный общественный порядок, иерархия, основанная на таком понятии, как уровень развития. А поскольку развитием Селандины, феи чистотела, никто никогда не занимался, она стояла на довольно низкой ступени маленького общества; все, кроме самой Селандины, прекрасно понимали это. Она вела себя нагло — почти всегда изображала главную, — но сейчас остальные слишком сильно хотели услышать информацию. А кроме того, трудно осадить фею в пугающе коротком ослепительно желтом плаще и таких же сапогах; дыры в виде геометрических фигур вряд ли делали эти сапоги более практичными. Даже Селандина, со своей печально знаменитой страстью к шелку, никогда так не одевалась.
Она так жаждала поскорее выложить свои новости, что даже не стала тратить время на то, чтобы высмеять Вайолет и Лили, протанцевать шимми или похвастаться своим кричащим костюмом.
— Это все проклятый компост, — выпалила она, не успев перевести дух. — Я тут уже черт знает сколько времени торчу, — (Лили и Вайолет обменялись кивками: типичное нахальство Селандины), — а полиция все вокруг обыскивает с того момента, как умерла старая леди, и я уверена, что это все компост.
— Не говори глупостей, дорогая, — прервала ее Лили своим самым деловым голосом. — Мы все выросли на компосте — даже ты.
— Да, но эта куча действительно эффективно действует — бог знает, что там в ней такое. И старый — хорошо перепревший.
— Компост всегда старый, Селли, дорогая моя. Иначе это не компост.
Селандина ухмыльнулась. Наконец-то она на коне, и никто не сможет взъерошить ей лепестки.
— Но здесь нечто другое, — сказала она. — Нечто другое. Старая леди очень гордилась своим диким садом.
Лили ощетинилась — ей вовсе не льстило, когда ее называли дикой.
— Диким, естественным и немного зловещим. Но колдовским.
— О боже, давайте не будем говорить о колдовстве людей — это же смешно, — фыркнула Вайолет.
— Не-ет, не колдовство; просто чуть-чуть добавлено кое-чего. Эта куча насыпана почти сорок лет назад. Они внезапно вспомнили, что именно тогда исчез ее муж.
Неприятные ассоциации прервал свист полицейского в спецодежде и крик:
— Что-то есть, сержант!
Феи, положившись на свои чары, на цыпочках прокрались к компосту, который тщательно пересыпали с кучи на дорожку. В глубине ямы виднелись какие-то белые предметы — без сомнения, кости; когда ты рождаешься из земли, то привыкаешь разбираться в подобных вещах.
Человеческие? Видимо, да. Еще можно было различить контуры черепа; но труп выдавали фрагменты одежды. Лучше всего сохранился металл — грабли полисмена отбросили прочь часы. А под ними показались хрупкие кусочки эмалированного значка, на котором Лили прочла надпись, когда-то сверкавшую огненными буквами:
«Цветы — это сила».[155]
Грей РоллинсИЗБАЛОВАН ДО НЕВОЗМОЖНОСТИ[156]Перевод Д. Бабейкина
Я уже поднялся по лестнице почти на самый верх, и тут зазвонил телефон. Поскольку я слышал звонок, его не мог не слышать и Мартин, но телефон все звонил и звонил.
Лестничные ступеньки для большинства людей никакой сложности не представляют. Для меня же они являются довольно непростой задачей, поскольку длина моих ног не превышает шести дюймов.[157] С ногами у меня все в порядке, имейте в виду, они красивы и пропорциональны, чрезвычайно эффективны с практической точки зрения. Просто они в шесть раз короче ног Мартина.
Я с ворчанием одолел верхнюю ступеньку и поспешил вперед. Мои усилия были тщетны, ведь до телефона оставалось еще не менее тридцати футов. Автоответчик был настроен так, что срабатывал после четвертого звонка, а я уже насчитал три.
Я услышал щелчок автоответчика, когда находился еще в десяти футах от двери. Голос Мартина на пленке автоответчика произнес, что ответить на звонок он в данный момент не может, но с удовольствием обсудит интересующий вас вопрос, если вы оставите после гудка имя и номер телефона.
Мне намного удобнее манипулировать предметами с помощью моего цепкого языка, а не слабых рудиментарных рук, поэтому я закинул язык на дверную ручку, несколько раз обернул его вокруг и повернул ее, надавив при этом плечом на деревянную часть двери, — выше было матовое стекло, на котором черными изогнутыми буквами было написано: «Мартин Крофтс, частный детектив». В ближайшее время я добьюсь, чтобы он добавил там и мое имя.
— Мартин? — позвал я его, прикрыв за собой дверь. Ответа не последовало.
Решив не прослушивать сообщение на автоответчике, я вынул кассету, поставил ее на магнитофон и понес его в святая святых.
Мартин, конечно же, тряпкой висел на своем рабочем кресле, как будто все кости его тела расплавились. Сейчас с моего лучшего друга человеческой расы мог бы писать портрет Сальвадор Дали.
Я поставил магнитофон на подоконник, на расстоянии менее фута от уха Мартина, поднял регулятор громкости до упора и нажал на кнопку воспроизведения.
— Алло, говорит…
Мартин попытался левитировать. Ему это не удалось.
Как только кресло освободилось от его веса, пружины возврата подняли спинку в вертикальное положение. Мартин, падая обратно, столкнулся с поднимающейся спинкой. Никому из них не удалось одержать победу. Самолеты при падении не производят такого грохота, как Мартин, рухнувший с кресла.
Лежа на полу, он устремил на меня гневный взор.
— Виктор, молись о спасении души. Ты только что на несколько столетий сократил возможную продолжительность своей жизни.
— Если бы ты ответил на звонок, на автоответчике не оставили бы этого сообщения.
— Кто-то звонил? — спросил Мартин в неподдельном замешательстве. — Я, должно быть, задремал.
Как же мастерски он смягчает выражения. Я даже не нашелся что бы такое съязвить в ответ, а следовало бы.
— Тебе оставили сообщение. — Больше я ничего не смог сказать.
Мартин еще не вполне очухался.
— Что же ты не взял трубку, Виктор? Набравшись терпения, я ответил так, как будто разговаривал с малышом:
— Ты же попросил меня вынести мусор, помнишь?
К несчастью, мои привычки хорошо известны. В глазах Мартина показался недобрый блеск.
— И ты, конечно, не останавливался перекусить, да?
— Я? — спросил я с видом оскорбленной невинности. Он с трудом выбрался из-под сломанного кресла.
— Жалко, что ты не признаешь нормальной еды. Тогда бы этой проблемы у нас не было.
Мартину трудно признать тот факт, что продукты, которые он с отвращением выбросил бы в мусорное ведро, по моим понятиям, только-только дошли до готовности. И ни одно лакомство моей родины не сравнится с промокшим под дождем гамбургером, приготовленным две недели тому назад.
— Я и ем нормальную еду. Это у тебя отвратительные привычки. Вообрази, какое богатство оттенков вкуса приобретет разлагающееся блюдо. Только подумай, чего ты себя лишаешь.
— Я как-нибудь обойдусь, с твоего позволения, — проворчал он. — Я предпочитаю есть свежее. Тебе тоже стоит как-нибудь попробовать.
— Бя-я-я! — сплюнул я, скрутив язык штопором. — Свежие продукты вредны, и я могу это доказать.
— Чего-чего? — недоверчиво вякнул он.
— Твой дядя ел свежие продукты. Я ел достаточно выдержанные блюда. Я его пережил. Выводы очевидны.
— Возможно, у него случился сердечный приступ, когда он увидел, как ты лакомишься какой-нибудь тварью, раздавленной на дороге, — пробормотал Мартин.
— Не говори такие вещи… а то у меня разыграется аппетит.
Мартин побледнел:
— Сегодня мы с моим болтунишкой заглянем в закусочную на Третьей улице, но я-то зайду внутрь и поем по-настоящему, а не буду довольствоваться объедками.
— Я бы не стал на это рассчитывать. Денег у тебя не хватит даже на кубик льда, не говоря уже о напитках, в которых его бросают.
Бросив на меня свирепый взгляд, он с силой нажал кнопку воспроизведения.
— Алло, говорит Кэл…
Мартин вскочил и убавил громкость, чтобы можно было нормально слушать.
— …Розен. — Он оставил номер телефона, по которому с ним можно связаться, и повесил трубку.
— Коротко и ясно, — отметил я.
Мартин нахмурил брови, и они стали похожи на двух лохматых гусениц, выгибающих спины при виде друг друга.
— Стоило упомянуть хотя бы, по какому поводу он звонит.
— Могу предложить выход из этого положения, — сказал я, протянул ему трубку и набрал номер, который назвал Розен. — Поговори с ним.