— Слушай, Шурка, — сказал я. — И вы, ребята, слушайте. Давайте отряд соберем — Хаустовым вершки сбивать будем, а?
Афонька встал с нижней ступеньки и отошел от крыльца шага на два.
— Ты что? — сказал он. — Хочешь, чтобы попало всем? Брось, брат, не выдумывай! Не пойду в твой отряд. Всем расскажу, куда ты нас тянешь.
— Ну что ты раскудахтался? — остановил я Афоньку. — Видно сразу, что ты дурак, шуток не понимаешь. Ну какой у нас может быть отряд? Где у нас винтовки?
Шурка Кузнецов сразу понял, что я нарочно на попятный иду, — боюсь, как бы Афонька все дело не испортил.
Он подмигнул мне и сказал:
— Давайте мы два отряда организуем: один — ты, другой — я. В красных и в белых играть будем. Только уговор — в ухо не бить, а то у Афоньки вон до сих пор ухо словно помидор спелый.
Я хлопнул Шурку по плечу:
— Вот это дело! Два отряда еще лучше будет.
Афонька растерялся. Он глупо улыбался и поглядывал то на меня, то на Шурку.
— Пошли, ребята, пошли по домам, — сказал я, подымая со ступенек Пашку и Ваньку Махневича.
Мы зашагали через площадь и вышли на Вокзальную улицу.
У калитки Афонькиного дома мы остановились.
— Вот что, Афонька, — сказал я ему на прощанье. — У тебя, кажется, нож острый есть. Так вот ты нам палок побольше нарежь кизиловых. Они у нас заместо винтовок будут.
— Ладно, — сказал Афонька, — нарежу. А в чьем отряде я буду?
— В моем, — сказал Шурка. — Начальником штаба.
— Нет, я его к себе возьму, — сказал я, — помощником атамана.
Афонька пыхтел от удовольствия.
— Ну, прощай, Афоня, режь палки потолще! — крикнули мы ему и побежали по улице.
За углом мы остановились, и все разом захохотали:
— Начальник штаба!
— Помощник атамана!
— Апостол чертов!
— Сорокопудило!
— Вот наскочили так наскочили! Чуть не влопались!
Отделавшись от Афоньки, мы опять заговорили об отряде. Я рассказал ребятам, что отряд должен раздобыть оружие и патроны. Потом взял с каждого клятву, что никто не откроет нашей тайны ни отцу, ни матери, ни наяву, ни во сне, ни под угрозой, ни под пытками.
Шурка Кузнецов и Пашка Бочкарев произнесли клятву громко и торжественно, а Ванька Махневич — еле ворочал языком.
Мы только и разобрали:
— Ни отцу, ни матери…
Вдруг Шурка Кузнецов нахмурился и спросил:
— А зачем это Гаврик с Мишкой Шевченко пошел?
— В отряд его звать, — сказал я.
— Мишку в отряд?
— А что?
— Так у него же брат офицер. Шкуринец. Я сам видел, как он к ихнему дому на коне подъезжал. В погонах золотых и волчий хвост на башлыке. Пропали мы теперь!
— Подожди, Шурка, — сказал я. — Может, Гаврик еще не говорил с ним. Бежим искать их.
Мы все четверо побежали по поселку.
Уже темнело.
— Гаврик! — кричали мы на всю улицу. — Гаврик!
Мы наткнулись на Гаврика у Кондратьевских номеров. Он шел один.
— А где Мишка? — спросил я тревожно.
— Домой пошел.
— А ты ему сказал?
— Сказал.
— Ну, брат, беда теперь. Нарвались на шкуринца.
— На шкуринца? — переспросил Гаврик. — Где же вы нарвались?
— Да не мы, а ты на Мишку нарвался. У него же брат офицер.
Гаврик так и присел.
— А ведь и верно!… Вот черт, как же это я промахнулся? — сказал он и хлопнул себя ладонью по лбу. — То-то он вилял… Мы, говорит, офицеры, за неделимую единую… Я даже сперва и не понял, чего это он плетет.
— Ну, теперь рассуждать нечего, — сказал я. — Беги, разыщи Мишку и скажи ему: «Я, мол, тебя проверял — большевик ты или кадет. Хорошо, что ты не согласился в отряд идти. А то бы я сразу тебя атаману представил. Ну, а теперь я вижу, что ты наш, самый настоящий офицер-казак». Так и скажи ему.
— Он поверит, — поддакнул Шурка.
Гаврик рванулся и сейчас же пропал в темноте. Слышно было только, как он шлепал по мерзлым лужам.
Мы долго стояли у Кондратьевских номеров под навесом и прислушивались к каждому шороху вдали.
Наконец услышали топот — кто-то бежит. Это он, Гаврик.
Мы кинулись к нему навстречу.
— Ну, что?
— Все сказал, что надо.
— А он?
— Поверил дурак.
Мы облегченно вздохнули и молча пошли домой.
Глава XIII
ДЕПОВСКИЕ ОРГАНИЗУЮТСЯ
— Где ты вчера пропадал? — спросил меня Васька, когда на другой день к вечеру мы встретились во дворе.
— Дело было, — сказал я.
— Какие же у вас дела без меня? — обиделся Васька. — Я ведь первый в отряд записался, а вы меня обходите.
— Брось, Васька, не скули. Что же мы — целым табуном всякий раз ходить будем? Этак мы весь отряд скоро провалим.
— А с кем ты ходил? С Андреем небось?
— Нет, с Гавриком.
— А что же вы с ним делали?
Я нагнулся к Ваське и сказал тихо:
— Еще троих в отряд записали: Шурку Кузнецова…
— Этот годится, — сказал Васька.
— Пашку Бочкаря…
— И этот сойдет. А еще кого?
— Ваньку Махневича.
— Лапша, — сказал Васька. — Ну куда его, к черту, в отряд? Он с винтовкой заснет где-нибудь.
— Ничего, мы его живо разбудим.
— У вас, видать, другого дела нет, как Ваньку Махневича будить. Ну, я пошел. У меня тоже дело есть, поважнее вашего.
И Васька, заложив руки за спину, быстро зашагал к воротам.
— Эй, Васька! — крикнул я.
— Чего тебе?
— Куда ты шагаешь?
— Что же — я тебе кричать на весь двор буду? Ты подойди сюда — тогда и скажу.
Видно было, что ему самому очень хотелось поскорей рассказать мне свои дела.
Я подошел.
Васька огляделся кругом и сказал шепотом:
— В тупик иду, к Порфирию…
— Зачем? — спросил я, тоже шепотом.
— Отец велел привести его к нам. Поговорить хочет…
— А ты ему все рассказал?
— Все, только про наш отряд не говорил. Чуть было не сказал, да подумал — ругать будет.
— Ну, а он что?
— Пойдем, по дороге расскажу.
До самого стрелочного поста мы шли с Васькой молча.
Как только я принимался говорить, Васька махал кулаком:
— Молчи!
И только пройдя будку, Васька стал рассказывать. Илья Федорович не сразу поверил Ваське насчет красноармейца. Думал, Васька либо во сне это видел, либо просто заливает.
А Васька не отстает:
— Скажи, что красноармейцу передать? Соберешь ты деповских или не соберешь?
Ну, Илья Федорович, чтобы отвязаться от него, говорит:
— Хорошо, соберу. Только дай мне после работы руки вымыть, видишь, в мазуте все.
Васька подождал, пока отец помоется, и опять за свое:
— Когда же красноармейца звать?
Илья Федорович видит, что Васька не зря болтает, и говорит:
— Да зови хоть сейчас. Только подальше от станции держись да порознь идите, а то и сам влопаешься и его выдашь. А сперва, говорит, сбегай за Леонтием Лаврентьевичем и за Репко, а за Ильей Ивановичем (это моего отца так зовут) я сам зайду.
— А ты уже бегал? — спросил я Ваську.
— У каждого по три раза побывал, все никак дома застать не мог. Насилу добился.
Мы подошли к тупику.
В сумерках товарные вагоны были похожи на черные дома без дверей и окон.
Мы шли по путям, спотыкаясь о каждую шпалу.
Ощупью отыскали лестницу, которая вела на чердак. Васька задрал голову, посмотрел в темнею дыру чердачной двери и сказал:
— Лезь ты, я покараулю.
Я полез по лестнице, держась за перила, уцелевшие только с одной стороны. С площадки заглянул в дверь — на чердаке никого не было видно.
Я позвал шепотом:
— Порфирий…
Никто не откликался из темноты.
— Порфирий! — сказал я громче.
— Чего кричишь? — спросил снизу Васька.
— Его здесь нету, — сказал я, перегибаясь через перила площадки.
— Да ты на чердак войди. Он прячется, наверно, — прошептал Васька.
Я протянул руку вперед и шагнул на чердак. Доски подо мной заскрипели. Я остановился. Постоял немного и шагнул еще раз. Ноги у меня запутались в чем-то колючем, шершавом, — должно быть, в соломе, — я споткнулся и упал лицом вниз. Сам не знаю, как закричал не своим голосом:
— Васька!
Никто не ответил снизу. Только кто-то быстро-быстро зашлепал по шпалам.
Я кое-как добрался до двери и скатился вниз по лестнице.
Васьки не было. Струсил, удрал!
Долго искал я его по всему тупику, бродя от платформы к платформе. Вдруг вижу — над самой дальней засветился огонек. То вспыхнет, то пропадет. То маленький, как точка, то побольше, как глазок фонаря.
Я прислушался — кто-то разговаривает. Голоса будто знакомые. Один хриплый, другой тоненький. Кто же это может быть? Васька! Его голос! А с кем это он разговаривает?
Подхожу ближе — на платформе сидит Порфирий; он свесил ноги и курит. А перед ним на шпалах стоит Васька.
— А ты чего это на чердаке крик поднял? Струсил, что ли? — спросил Васька, когда увидел меня.
— А ты чего лататы задал? От храбрости, что ли?
— Со всяким это бывает, — сказал красноармеец. -И не так еще испугаешься, когда темнота кругом этакая.
— Ну, что же? Пойдешь, Порфирий? — спросил Васька у красноармейца.
— Надо пойти.
Порфирий тяжело спрыгнул с платформы и закряхтел.
— Ну-ка, ребята, подайте мою палку, — сказал он. — На трех ногах скорее доберусь.
И он заковылял за нами по шпалам и рельсам тупика.
На площади перед вокзалом топтался у фонаря верховой. Он был в черной лохматой бурке, из-за плеча торчало дуло винтовки.
Порфирий остановил нас на углу:
— Надо нам врозь идти, а то попадете со мной к чертям в зубы.
— Да ты же дороги не знаешь, — сказал Васька.
— А я вас не упущу. Только если остановит меня патруль, вы уходите.
— Нет, — сказал Васька, — мы тебя не бросим.
— А если вас казаки сгребут заодно со мной, знаете, что за это будет?
— Не маленькие, знаем, — сказал Васька.
— Ну, ладно, сыпьте. А я за вами следом. Только не оглядывайтесь.
Мы с Васькой пошли через площадь. Шагаем и прислушиваемся, идет ли за нами Порфирий.