Хлынула густая струя лошадиной крови. Лошадь вытянула шею, забила ногами и уронила голову на землю.
Казак вылез из-под лошади, с трудом высвободил ногу из стремени и, прихрамывая, побежал к бетонному забору. Там он сел и начал стягивать с ноги сапог.
У Андрея я застал Ваську, Сеньку и Ивана Васильевича.
— Айда на чердак! — сказал мне Андрей. — Порфирий уже давно там.
— Зачем он опять на чердак пошел? — спросил я.
— У него там пулемет, — сказал Андрей.
— Пулемет? Откуда же пулемет?
— Да он у него всегда был, только мы про это не знали. Когда его ранили, он не хотел бросить пулемет, потому и остался здесь. В тупике припрятал. А теперь эта штука пригодится.
— А ленты к пулемету есть? — спросил я.
— И ленты в двух коробках есть, — сказал Андрей. — Идем, ребята!
Иван Васильевич, Сенька и Васька стянули с себя куртки и перекинули через плечо ремни обрезов. У меня обреза с собой не было.
— Ничего, — сказал Андрей, — по дороге захватишь.
Когда мы вышли от Андрея, солнце уже поднялось над водокачкой. Птицы стаями тревожно летели со стороны Курсавки к станице. Выстрелы то утихали, то снова трещали без умолку. Мимо нас протарахтели одна за другой штук семь тачанок. Пулеметчики-шкуринцы на ходу закладывали ленты в приемники и хлопали крышками.
— Разогнались, — сказал Андрей, глядя им вслед. — Бегай не бегай, все равно вам гроб нынче будет.
Мы остановились у нашею дома. Я открыл калитку.
— Стой, Гришка, — сказал мне Андрей. — Захвати-ка с собой из дому ведро воды.
— Зачем? — спросил я.
— А для пулемета. Порфирий велел.
Я шмыгнул во двор. Обрез был у меня припрятан в сарае за кадушкой. Я быстро достал его и тут же зарядил. Потом побежал в коридор нашей квартиры и схватил ведро с водой, которое всегда стояло у нас на табуретке. Никто из домашних меня не заметил.
С ведром в руке и с обрезом под рубахой бросился я догонять ребят. Они уже подходили к тупику.
На дороге, как и год тому назад, когда наступали белые, валялись патронташи, кожаные подсумки, катушки от бомб, гильзы, но в этот раз мы их не стали подбирать.
Только вошли мы в ворота тупика, как у нас над головами что-то громко и протяжно загудело.
— Гляди, аэроплан! — закричал Васька. — Да как низко!
Аэроплан описал круг, спустился еще ниже и вдруг бросил что-то блестящее, как стеклышко. Через секунду со стороны станицы донесся раскатистый удар.
— Бомбы швыряет, — сказал Андрей. — Как бы нас тут не прикокнул!
— А это наш или белый? — спросил Васька.
— Ясно, наш, а все равно прикокнуть может. Почем он знает что ты, Васька, за красных.
Снизу, с разных сторон, захлопали винтовочные выстрелы, и часто, как швейная машинка, застучали пулеметы.
Аэроплан сделал еще несколько кругов, сбросил еще несколько бомб и быстро пошел кверху.
— На Ставрополь уходит, — сказал Васька.
Мы добрались до кладовой с пробитой крышей. На дверях ее по-прежнему висел ржавый замок, большой, как лошадиная подкова. Лестница на чердак шаталась и скрипела под нами так же, как в тот день, когда мы нашли в тупике раненого красноармейца.
— Что же вы так долго не шли? — спросил Порфирий. — Я уже думал, вас и в живых нет.
Я подал Порфирию ведро.
— Ну вот, теперь все в порядке, — сказал он.
— А зачем тебе вода? — спросил Васька.
— Как зачем? Пулемет напоить. А то у него ствол нагреется от стрельбы, да и лопнет.
— А когда ты стрелять начнешь?
— Вот сейчас прилажу все как следует и начнем помаленьку. Слышите, вон там пулеметчик тараторит. Он, гад, наверное, у них на колокольне примостился. А мы его попробуем успокоить.
Порфирий юркнул в темный угол чердака и выкатил оттуда большой пулемет.
В приемник и под крышку набились пыль и солома.
Мы с Порфирием разобрали пулемет, аккуратно протерли тряпкой все части — от мушки до сошника, налили в кожух воды и опять собрали.
— Ну, теперь зарядим автоматически, — сказал Порфирий, протягивая ленту в окно приемника и толкая рукоятку вперед. — Вот как это у нас делается, ребята, автоматически. А если на эту пуговку надавить пальцем — он и начнет разговаривать.
Мы так занялись пулеметом, что и не слышали, как вокруг нас гремели залпами ружейные выстрелы, рвались гранаты и ручные бомбы.
Когда мы посмотрели в окошко, то увидели, что из степи движутся зигзагами к станции длинные цепи войск.
— Чьи это? Чьи это? — спросил Васька, вытягивая шею, чтобы получше разглядеть.
— Ясно, оттуда белые не могут идти, это уже наши, красноармейцы.
Вся степь была окутана густым черным дымом и пылью. Это рвались белогвардейские снаряды.
Порфирий отошел от окошка, взял свой пулемет за ручку и повел его, как живого, к площадке лестницы.
Потом он огляделся, прилег и направил дуло своего пулемета туда, где не умолкая щебетали неприятельские пулеметы.
Скоро в их щебет ворвался ровный и четкий разговор нашего пулемета. Из поднятого дула вырывался клочками огонь.
— Эх, эх! — подпрыгивал Васька в такт пулемету. — Здорово машинка работает!
— Вот что, ребята, — сказал нам Порфирий. Ступайте-ка вы лучше на станцию.
— Зачем? — спросили мы.
— Может, вы деповским поможете. А здесь вам оставаться не стоит. Меня с пулеметом, того и гляди, кадеты нащупают. Чего вам зря пропадать? Ступайте!
Нам очень не хотелось оставлять Порфирия одного.
— Слушай, Порфирий, — сказал Андрей. — Пускай они идут, а я с тобой останусь. Помогать буду. Может, тебе патроны подать или что…
— И я останусь! И я! — закричали Сенька, Гаврик и Васька.
— Ну, один, пожалуй, пусть останется, — сказал Порфирий. — Вот ты, Семен, оставайся. А остальные — уходите, да осторожней спускайтесь, чтоб вас не заприметили.
Мы почти на четвереньках сползли с лестницы и что есть духу помчались на станцию.
У стрелок мы остановились и прислушались. Несколько пулеметов строчили в разных местах, но наш можно было сразу узнать по голосу: он тараторил ровно, густо — сильнее всех других.
На путях у станции все еще бегали люди с чемоданами. Формировался какой-то состав. Скакали на конях, спотыкаясь о рельсы, казаки.
Какие-то военные в шинелях и черкесках все еще стучали кулаками в дверь начальника станции. Один казак, с седлом на плече, — верно, у него только что убили лошадь, — так саданул кулаком в окно конторы, что стекла посыпались дождем.
— Хамлюга! Черт! Чего не отправляешь? — орал казак, топча осколки стекла. — Давай поезд, а то я тебя самого оседлаю и поеду!
Начальника станции в конторе не было, он оказался на другом конце платформы, на втором пути.
Мы нашли его там на ступеньках классного вагона. С ним вместе были его жена и сыновья-гимназисты. Дружными усилиями они грузили в вагон домашние вещи. Жена держала в руках керосинку.
— Ну, этот состав, я думаю, без задержки отправят, — сказал Андрей. — Смотри, и паровоз стоит уже. Эх, придержать бы его до красных!
В вагон рядом грузились Хаустовы и семья атамана. У вагона стоял часовой с винтовкой.
Всего вагонов было штук сорок. Из всех окон и дверей выглядывали военные.
— Отправляй! — покрикивали они в сторону паровоза. — Чего задерживаешь?
А выстрелы гремели уже совсем близко — где-то за пакгаузами и у водокачки. Женщины в окне первого вагона то и дело вздрагивали и закрывали глаза.
— Отправляйте же! Что вы с нами делаете? — кричали они машинисту.
Паровоз все громче и громче пыхтел. Наконец толстый кондуктор протянул машинисту путевку и приложил к губам свисток.
Вдруг откуда-то выскочил Илья Федорович и схватил его за руку.
— Стой! Кого отправляешь?
Кондуктор не успел разинуть рот, как паровоз оторвался от поезда и покатил.
Несколько военных с маузерами в руках бросились догонять паровоз, другие окружили Илью Федоровича.
— Не подходи! — заорал Илья Федорович. — Бомбу брошу!
Военные далеко отскочили. А один из них, высокий, в черкеске, выхватил из кобуры наган и наставил на Илью Федоровича.
— Отойди! — еще раз крикнул Илья Федорович и кинул на платформу блестящую бутылочку-бомбу.
Сильный удар оглушил меня, и в ту же минуту что-то резануло по руке. В суматохе и крике ничего нельзя было разобрать. Я слышал только револьверные выстрелы, видел, как бегут по платформе какие-то люди — военные, вольные, мужчины, женщины.
Я оказался в самой гуще убегающей толпы. На ходу я споткнулся о какой-то сундук, упал и потерял ребят.
Теперь уже нельзя было понять, кто в кого стреляет. Палили и сзади и спереди — из вагонов, из окон вокзала и даже, кажется, с крыш.
Ильи Федоровича нигде не было видно.
У товарного вагона я заметил Репко. Всей грудью навалился он на вагонную дверь, стараясь ее задвинуть. Пассажиры этого вагона, какие-то господа в шляпах и дамы, придерживали руками дверь изнутри и кричали:
— Что ты делаешь, мерзавец? Не смей нас закрывать! Мы не лошади!
Но Репко был сильней целого десятка пассажиров. Он задвинул тяжелую дверь, запер ее на засов и сказал:
— Посидите тут, покуда большевики придут, они вас выпустят.
Запертые пассажиры забарабанили в дверь.
А Репко бежал уже к другому вагону.
Я бросился ему помогать. Рядом с нами, будто из земли, выросли Гаврик, Васька, Иван Васильевич и другие наши товарищи.
Мы разбежались по вагонам и стали дружно, с грохотом задвигать двери, одну за другой. Перепуганные беженцы даже не сопротивлялись. Только из одного вагона, когда мы стали его запирать, вдруг высунулась рука с маузером. Но Гаврик вовремя ударил по руке обрезом, и маузер полетел под вагон.
— А где Андрей? — беспокойно спросил меня Васька.
В самом деле, куда девался Андрей? Его уже давно никто не видел.
Но искать было некогда. Со стороны дежурки бежали к нам белогвардейцы с винтовками наперевес.
Впереди мчался какой-то господин в шляпе. На бегу он поворачивался к солдатам и кричал тонким голосом: