Старший политрук бушевал не на шутку. Хорошо, что открытка ученика Гасилова попалась на глаза преподавателю Артяеву, который перебирал почту, готовя ее к отправке на пароход. Можно себе представить, какой скандал подняла бы мамаша, получив с Валаама такой привет. В лагерь зачастили бы комиссии гороно. Поди потом доказывай, что ты не верблюд.
– Насчет комиссий вы, пожалуй, п’авы, – заметил Оль. – ’азби’ательство было бы очень неп’иятным для Василия Игнатьевича А’тяева. Не случайно он больше всех беспокоился.
– В чем дело? – удивился старший политрук.
– Гасилов получил несправедливое наказание, – объяснил Михаил Тихонович и коротко изложил суть.
– Я не стал отменять взыскание, чтобы не под’ывать авто’итета дежу’ного по лаге’ю, – добавил командир роты.
– По всей вероятности, его следовало бы отменить, – покачал головой Святогоров. – Дело не в самом наказании, а в его воспитательной роли. Ученик Гасилов был оскорблен несправедливостью, вот у него и заработало воображение.
Получив эту информацию, Петровский сразу остыл и стал слушать внимательнее. Старший политрук понимал, что теперь открытка ученика выглядела в ином свете, и это требовало дополнительного разбирательства.
Постепенно в штабе собрались преподаватели.
– Надо еще установить лицо родителей данного ученика, – возмущался Артяев. – Здесь имеет место политическая клевета: «Ваш каторжник».
– Читать не умеете, – заметил Оль. – Слово-то взято в кавычки.
– Не имеет значения, – отмахнулся учитель биологии.
– Очень даже имеет, – вмешался литератор Марусенко. – Могу дать точную справку: «Кавычками выделяются также отдельные слова и выражения, употребляемые в необычном смысле, иронически».
– Как нам поступить с автором? – спросил Петровский.
– Разрешите, я поговорю с Гасиловым, – предложил Михаил Тихонович. – Его следует убедить, чтобы он взял свою открытку обратно.
– Прежде всего в том, что такие письма писать нельзя, – уточнил старший политрук и засмеялся. – Можно себе представить, что было бы с родителями.
Совещание в штабе лагеря неожиданно превратилось в маленький педсовет. Преподаватели говорили о том, что в первое же воскресенье лагерь стал неуправляемым. Ученики разбрелись по острову и начали куролесить.
– Еще один такой выходной день, – признался Михаил Тихонович, не вдаваясь, однако, в подробности, – и можно сойти с ума…
На следующий день в лагерь приехал директор спецшколы Сергей Петрович Уфимцев. Он задержался в Ленинграде для оформления документов выпускников, которые распределялись без вступительных экзаменов по военно-морским училищам. Всю неделю директора осаждали перепуганные родительницы, которые где-то услышали, что пароход «Володарский» на Ладожском озере попал в шторм.
– Нет, никого не смыло, – терпеливо отвечал Уфимцев. – Откуда такие сведения?
Выявить источники тревожной информации директору не удалось, а сам он располагал лишь телеграммой Петровского о том, что добрались благополучно.
В лагере Сергея Петровича встретил только дежурный. Ученики находились на занятиях. Не теряя времени, Уфимцев стал знакомиться с обстановкой. В некоторых палатках он обнаружил грязь и плохо заправленные койки, в лесу за казармой встретил ученика в трусах, который подогревал на костре объемистый чайник.
– Чем занимаетесь? – спросил директор.
– Робу стираю, – вскочил Гена Ковров. – Вчера запачкалась.
– Рабочее платье… в чайнике? – не поверил Уфимцев и лично приподнял крышку. Но ученик не обманывал. В мыльной пене булькала ткань, а кипящая жижа по цвету напоминала кофе.
– Большой сбор! – распорядился Сергей Петрович, не дожидаясь окончания занятий.
Когда роты выстроились на линейке, директор выступил вперед и вместо приветствия заявил:
– Не лагерь, а женская баня!
В подтверждение этого тезиса Сергей Петрович сообщил, что нашел в одной из палаток заляпанный грязью «предмет типа сапог», а в другой палатке под койкой лежали завернутые в газету куски вещества, «оказавшегося тротилом».
– Террористы! Кого захотели взорвать? – бушевал директор.
Затем ученикам была представлена полуголая фигура с чайником в руках.
– Покажите всем, – распорядился Уфимцев. Генка послушно засунул в чайник палку и зацепил дымящиеся брюки.
– Боже мой, – всплеснула руками Елена Эдуардовна. – В пищевой посуде…
Ученики зашевелились в строю. Кто-то выкрикнул:
– Где же еще стирать?
Старший политрук подошел ближе к директору и заметил, что тот излишне возбужден. Надо было как-то выходить из положения.
– Давайте поздороваемся с директором, – скомандовал старший политрук, и строй дружно отозвался: «Здрасс!» – А теперь покажем вольные упражнения! – распоряжался Петровский.
Уфимцев обомлел, но спорить не стал. Вскоре он убедился, что подготовка к физкультурному параду продвигается вполне успешно.
В штабе старший политрук объяснил директору, что его претензии следует адресовать не к ученикам. Упустили из виду оборудование прачечной, сушилки. До сего времени из Ленинграда не прибыла флотилия шлюпок для обучения гребле и управлению под парусами. Что же касается тротила, то здесь он согласен, проморгали. Виновники будут наказаны. Оказалось, взрывчатое вещество добыли из расколотого снаряда. Но без детонатора тротил особой опасности не представлял. На педагогическом совете лагеря уже продуманы меры по организации коллективного отдыха учеников. Так что подобных происшествий больше не будет…
– Вольные упражнения понравились, – смягчился Сергей Петрович.
Глава 25 КРУТОЙ ПОВОРОТ
Самое тяжелое в лагере – это ночная вахта. Совсем не из-за комаров, которые эскадрильями вьются над головой, выжидая удобного момента для пикирования. Хуже всего тишина. Димка Майдан улавливал бормотание и глубокие вздохи, доносящиеся из палаток, затем скрип песка под ногами у Билли Бонса, который возвращался к штабному домику с поздней прогулки.
Время заснуло. Стрелки единственных во втором взводе часов, которые с благословения их хозяина Генки Коврова уже вторую неделю дежурили под грибком, совсем не двигались, и Димке чудилось, что часы испортились. Но они тикали неторопливо, как будто тоже дремали.
Безмятежно мерцала Ладога. Казалось, что солнце вовсе не зашло, а слегка погрузилось в пучины озера.
И спокойная, без морщинки, вода светилась изнутри, как в плавательном бассейне. На высоких берегах острова в неподвижном воздухе белой ночи горделиво золотились сосны. Димкины скулы раздирала зевота. Так скучно было торчать здесь одному и думать разные разности, лишь бы не закрывались глаза. Лека Бархатов на днях не выдержал, и тогда весь лагерь всполошили грозные слова:
– Вы на вахте не стоял! Вы спал!
Кто разбудил Леку, можно было не спрашивать. Только один старший политрук никак не мог согласовать личные местоимения множественного числа с соответствующим глаголом. Он попросту заменял «ты» на «вы», считая это достаточно вежливым обращением к ученикам.
Фраза Петровского немедленно стала крылатой. Бархатова дразнили все кто мог, хотя старший политрук, кроме того, прописал виновнику многократное бодрствование и рекомендовал воздержаться от приема Леки в комсомол.
Михаил Тихонович при обсуждении кандидатуры Бархатова тоже высказался против. Лека обиделся и лишний раз доказал свою незрелость заявлением, что с ним будто бы «сводят счеты».
«Неужели Лека не понимает, – удивлялся Майдан, – что ему рано вступать в комсомол?» Даже Генке Коврову припомнили на комитете кипячение робы в чайнике, лишение формы за курение и тоже не приняли. А Генка настоящий товарищ и Бархатову не чета.
Димка поежился, хотя было совсем тепло, походил вдоль лагерной линейки, чтобы разогнать дремоту. Молодая сосна за казармой вдруг дрогнула и потянулась вверх. Она росла на глазах. Димка испугался, что это во сне, и щипнул себя за бок. Наваждение, однако, не проходило.
– Конвекция воздуха, – догадался Майдан. – Обыкновенное физическое явление. Можно было бы сразу сообразить.
На комитете обсуждалось и Димкино заявление в комсомол. Димка волновался, и не без основания. Он посматривал на командира роты, который тоже присутствовал на заседании. Многие считали, что кандидатуру Майдана тоже отведут, и советовали пока не подавать заявление. Димка советов не принял, ему очень хотелось в комсомол. Обернулось все неожиданно хорошо. Михаил Тихонович вдруг заявил, что, по его мнению, ученик Майдан достоин вполне. Он решителен, смел и, попав в беду, сначала выручает товарищей.
– Имеется в виду клич «Полунд’а!»? – иронически спросил Оль.
Димка покраснел, а члены комитета заулыбались. Всем было ясно, что события минувшего воскресенья на комитете всплывут обязательно.
– Нет, – возразил Святогоров. – Эпизод, о котором идет речь, произошел на полчаса раньше.
Значит, Михаил Тихонович все знал о вагонетке. Но командир взвода не стал излагать подробности, а члены комитета комсомола вопросов не задавали. Они были и так в курсе дела.
– Есть предложение принять! – нерешительно сказал Антон Донченко, покосившись на командира роты. Тот промолчал, и Майдан прошел единогласно. Из этого следовало, что учителя расценивали Димкин поступок так же, как и все ребята. Никто не сказал больше ни слова.
– Насчет «полундры» я первый предупредил, – самолюбиво заметил Бархатов, когда сенсация обсуждалась в узком кругу информированных лиц из второго взвода.
– Полундра полундре рознь, – заметил Тырва. – Ты ведь как будто первым соскочил с вагонетки, так и молчи. Но откуда командир взвода обо всем знает?
– Откуда, откуда? – сварливо отозвался Ковров. – Очень просто. Гасилов при мне проболтался.
– Я фамилии не говорил, – оправдывался Аркашка.
– Как будто у нас не один Димка, – резонно возразил Раймонд.
– Командир взвода обещал, что ничего не будет, – обиделся Гасилов. – Никому нельзя верить.
– Наоборот, можно верить, – неожиданно сказал Тырва. – Неужели не ясно, что сегодня ты тоже рекомендовал Димку в комсомол?