В предшествующий сну день этот мужчина смотрел телевизионную передачу о поисках скрывшихся нацистов. Он считал гестаповцев «злыми, безумными, не соответствующими действительности людьми (в оригинале misfit означает одновременно и плохо сидящее платье, неудобные башмаки, и человека, плохо приспособленного к окружающим условиям — В.3.); людьми властными, жесткими, догматичными, конструктивными». Эти ассоциации, до некоторой степени, описывали его собственную тень, но выражали также и его страх оказаться связанным с подобного рода материалом. Сон продемонстрировал взаимосвязь неадекватной персоны (не вполне пригодной униформы) и серьезности в характере теневых проблем.
Тень может содержать качества, которые необходимо интегрировать, исходя из целей более совершенной эго-структуры. Это часто наблюдается в снах с агрессивной теневой фигурой, требующейся для компенсации слишком пассивного бодрствующего эго, хотя наблюдается и обратная конфигурация — теневая фигура более мягкой или уступчивой природы, нежели бодрствующее эго.
Изначально анима или анимус служат функции расширения личностной сферы, включающей внутреннее «пространство» эго, персоны и тени, а также и самих аниму и анимус. Часто это осуществляется через проекцию на фигуру противоположного пола во внешнем мире, но может происходить и при посредничестве такой фигуры в сновидениях и фантазиях. Сказки — богатый источник образов анимы и анимуса. Чрезмерная опора на активность анимы (у мужчины) или анимуса (у женщины) лишает эго выразительности, обедняет его. В бодрствующей жизни присутствие анимы или анимуса очевидно обычно в тех случаях, когда эмоция или мысль поддерживаются с определенным эмоциональным упорством, но в обезличенной форме. Чувства и мнения формулируются в терминах долженствования «следовало бы» или «было бы желательным», строящихся на коллективных правилах общепризнанного поведения или мужских и женских стереотипах, — часто они возникают из бессознательных составляющих персоны или анимы/ анимуса. Это можно определить достаточно точно, потому что самим свойством того или иного чувства или мнения оказывается его безличность; оно может быть даже и направлено на другого человека, но в нем совершенно отсутствует различение между конкретным присутствием этого другого человека и спроектированной фантазией того, кем он «должен» быть.
В процессе изымания или снятия проекций анимы или анимуса персональное эго расширяется, увеличивая сферу сознания. Неудачная попытка изъятия проекции, например на любимого человека, может повести к ожесточению и горечи, и к измельчанию отношений — бывший возлюбленный/ая не оправдал ожиданий, следовательно, он (она) оказался не тем человеком, которого обещала проекция. Если же проекция изъята, и ее содержания стали частью субъективного мира проектирующего эго, то возможность добрых личных взаимоотношений с лицом, которое ранее рассматривалось главным образом в терминах проекции, сохраняется.
Следующие сны двух женщин показывают чрезмерную опору на свой анимус, большую, чем ставка на развитие необходимой силы в самом эго. Первой женщине приснилось, что она спускается по длинной лестнице в балетный класс, ступая «по-балетному». Тут возникает мужчина, выражая желание помочь. Он помогает ей сойти по лестнице, в то время как она пытается заставить свои ноги двигаться так, как если бы она сама «станцовывала» по лестнице вниз. Она сообщает: «Было довольно трудно двигать ногами достаточно быстро, поскольку лестница состояла из множества крошечных ступенек, и я не была уверена, что смогу действительно уследить за всеми, по мере того как оказывалась все ниже и ниже».
Другой женщине приснилось, что она сидит в лодке и ловит рыбу со своим отцом, и вот что-то попалось на удочку. Хотя это была ее удочка, отец принялся со всей силой тянуть и наматывать леску, вытаскивая рыбину. Какое-то время она сопротивлялась той мысли, что слишком сильно положилась на фигуру отца как анимуса, концентрируясь прежде всего на интерпретации, показывавшей, что отец, наконец-то, что-то делает для нее. Она была исключительно способной и творческой личностью и при этом без всяких причин сомневалась в своих собственных возможностях, то есть эти возможности имели место, но бессознательно (в самом анимусе) не интегрировались в само собой разумеющуюся функциональную структуру эго.
В классическом варианте, как уже указывалось, аниму привычно связывали с бессознательным чувством мужчины, в то время как анимус отождествлялся с недостаточно развитым мышлением у женщины. Подобные стенографические обобщения, возможно, и были правильными в традиционной европейской культуре, в которой прошли годы созревания интеллектуальных прозрений Юнга, но они могли оказаться совершенно неуместными в любом конкретном случае, где конфигурация анимы или анимуса определяется организационной структурой личностной сферы и содержаниями, приписанными персоне и тени на этапе их роста и вызревания.
Один мужчина, начинающий новую стадию в развитии анимы, в которой его идеализированные чувства к женщинам оказались гораздо менее спроектированными на реальных женщин во внешнем мире, увидел во сне, что он поймал мимолетный взгляд призрачной женщины, смеющейся и поющей, в тот момент, когда она двигалась по коридору, направляясь в сад. Эта сцена выглядела как демонстрация намерения показать его аниму отделенной от его проекций и в каком-то смысле связанной с прошлым (как привидение).
Хотя анима и анимус являются вообще противоположными по полу в отношении к половой идентичности эго, существуют некоторые клинические случаи, в которых они контаминируют с тенью, и пол анимы или анимуса здесь менее очевиден. Если же существует неясность или путаница в половой роли эго, то отражением этого обстоятельства могут быть образы тени и анимы или анимуса. Следует также помнить, что эти структурные понятия до известной степени являются обобщениями; реальные сны и сновидческие образы гораздо более сложны, нежели суждения о них.
Самость — регулирующий центр психического — может также возникать в снах наряду с другими архетипическими образами. Появление Самости, архетипической сердцевины эго, часто указывает на необходимость в стабилизации эго, поскольку существует тенденция к образованию реципрокного отношения между устойчивостью эго и проявлением Самости в установившейся форме. Если эго оказывается в замешательстве и беспорядке, то можно ожидать, что Самость появится в очень строгой форме, такой, скажем, как мандала. Говоря психологически, суть образа мандалы такова, что в нем подчеркивается всеобщность (totality) чего-либо; обычно в мандале вполне отчетливо представлены периферия и центр. В историческом плане понятие мандалы относится к определенным хорошо структурированным символам медитации, используемым в буддизме, часто состоящим из квадрата с четырьмя воротами или круглого города с центральным образом посередине (для медитации) и меньшими образами, окружающими его.
В снах образные представления Самости могут быть более неточными, наподобие, скажем, здания, которое окружает центральный двор с фонтаном, или двух больших зданий, соединенных центральным общим крылом. Самость может проявиться в виде голоса наподобие «Божьего гласа», кажущегося исходящим из «ниоткуда», и в общем несет ощущение неоспоримой целостности, чистоты и правильности, демонстрирующее состояние вещей, как они есть, во всей их простоте и сути, так что возможность не согласиться напрочь отсутствует. В качестве классического образчика можно сослаться на уже упоминавшийся сон, состоявший всего из одной фразы, — властный повелевающий голос произнес: «Ты не ведешь свою истинную жизнь!»
Составить сколь-нибудь возможный список образов Самости невозможно, так как фактически любой образ, возникающий с достаточным величием (dignity) и смыслом, может нести в себе силу этого центрального архетипа. Кроме того, важно различать архетип Самости и любой отдельный архетипический образ Самости, возникающий в сновидениях. Как архетип, Самость есть упорядочивающий центр психического, — некоего целого, целого большего, чем эго, но связанного с ним наиинтимнейшим образом. Самость как всеобщность, тотальность психического является порождающим полем процесса индивидуации. Но Самость к тому же еще и архетипический паттерн, на котором строится развитие эго. Концептуально центрирующей характеристикой целостной психики является Самость, тогда как в качестве центра сознания (и личностной сферы) выступает эго. Когда мы говорим о Самости в снах, мы, действительно, рассматриваем ее в качестве архетипического образа упорядоченного психического как целого. Любой архетипический образ Самости в сновидениях есть образ этой всеобщности (totality), видимый с точки зрения отдельного эго сновидения. Поскольку содержания эго смещаются, то сдвигается и образ Самости, хотя при этом само отношение между ними всегда остается таким, что центр сознания (эго) соотносится с центром психического (Самостью).
Ось эго-самость, это понятие используется иногда для описания взаимоотношения между эго и Самостью.
Существуют, правда, некоторые возражения по поводу этого термина, относящиеся прежде всего к статической характеристике, подразумеваемой в слове «ось». Фактически отношения между эго и Самостью гораздо более подвижны и переменчивы. Лично я предпочитаю использовать термин спирация эго-самость (от латинского spirare, дышать. В русском языке существует латинская калька «респиратор». — В.3.), подчеркивающий дыхательный характер их взаимоотношений, реверсивный (взад и вперед) поток между эго и Самостью.
В автобиографии Юнг приводит два сна из своей богатой коллекции для иллюстрации, по сути, загадочного взаимоотношения между эго и Самостью. В одном из снов Юнг представил себе, что он сам был спроецирован летающей тарелкой (НЛО), а не наоборот. В другом он мнил себя фигурой медитировавшего во сне йога, у которого тоже было лицо Юнга. «Я знал, что когда