С трудом стал даваться ему и французский язык. Ещё в восьмилетке, зазнавшись от своих дошкольных знаний и произношения, он запустил грамматику. Причём до такой степени, что не мог выполнять домашние задания, имея существенный пробел в знаниях предыдущего материала.
Даже желая наверстать упущенное, он уже не мог это сделать, так как накопился слишком большой объём им запущенного материала.
Если бы его спрашивали в начале урока, то двойка была бы неминуема.
Учительница поняла это и спрашивала Платона ближе к концу урока, когда он уже наслушивался правильных ответов. Она, приехавшая в Москву с Украины, симпатизировала Платону за его произношение и умение схватывать новый материал сразу, налету. Он ценил её к себе отношение и старался помогать ей в учебном процессе. Единственное, что вызывало у него чувство досады и сострадания к симпатичной учительнице, был её неимоверно расширившийся после родов таз, портивший её, видимо когда-то стройную, фигуру.
— А интересно! Я уже не первый раз слышу, как хохлушки легко говорят по-французски. По произношению от француженок не отличишь! Видимо им легко даётся его артикуляция?! — рассуждал бывший парижанин.
На уроках французского языка Платон, как и все восемь учеников, сидел один, но за первой партой на месте Смирнова и буквально смотрел учительнице в рот, стараясь сразу понять и запомнить урок, чтобы потом дома не мучиться. Более того, когда учительница называла новое слово и предлагала ученикам предположить его перевод или хотя бы близкое значение, Платон часто угадывал первым или был близок со своей версией. И такое динамическое равновесие в его занятиях французским языком продолжалось и дальше.
— «Скажите мне, что, по вашему мнению, означает слово «Autour»?!».
Платон задумался, вспомнив велогонку Тур де Франс, и невольно совершил пальцем круговое движение.
— «Правильно, Кочет! Это означает вокруг! — радостно подхватила француженка — Я давно поняла, что вы чувствуете французские слова!».
— «Так он до школы в Париже жил!» — гордо произнёс Сталев, вызвав оживление в классе от воспоминания этого.
— «Тогда понятно!» — успокоила всех учительница.
Постепенно успокоились и Кочеты, перевезя все банки и яблоки домой. Их очередной садово-огородный сезон успешно завершился. Теперь можно было по воскресеньям заняться и своими личными делами. А ведь обычно они каждое воскресенье вечером в сентябре и октябре перевозили с участка домой банки с вареньями и соленьями. Но в этом году с почему-то меньшим количеством урожая управились раньше.
Поэтому в субботу довольный Платон позвонил Варе и на утро воскресенья получил приглашение в гости.
На Курском вокзале он, на сэкономленные от школьных завтраков деньги и добавленные мамой, купил цветы и прибыл к Варе.
Та была дома одна, так как её родители с младшими дочерьми поехали гулять по Москве.
— «Привет! — вручил он цветы, хватая и чуть приподнимая Варю, при этом целуя в губы.
— «Ой! Стой медведь! А то потомство раздавишь!» — отстранилась она от него, со смехом закрывая лицо букетом.
Платон поставил любимую на пол и сначала с недоумением уставился на уже чуть заметный животик. Тот, кто видел стройную с тонкой талией Варю, сразу замечал его. А для большинства посторонних он был пока незаметен.
— «Как?! Во, здорово!» — закричал Платон, снова, но уже осторожно, стискивая свою любимую в крепких объятиях.
— «Ты рад?!».
— «Конечно!».
— «Но у нас с тобой теперь будут проблемы! Ведь я теперь являюсь совратительницей несовершеннолетнего, и мне грозит уголовное наказание — тюремный срок!».
— «Как?! Тебе, а не мне?!».
— «Ты в данном случае жертва!».
— «Ничего себе?! Жертва!?».
— «Так что теперь это надо держать в секрете!».
— «Так уже видно же!?».
— «Я имею в виду, что ты являешься отцом! Ты никому не говори об этом, даже своим родителям! Во всяком случае, пока я сама не скажу!».
— «Хорошо! Хотя меня распирает от счастья!».
И они уединились в душ, а потом в спальню наслаждаться друг другом после долгой разлуки. При этом особенно много ласки досталось её животику.
Покувыркавшись до обеда, влюблённые жадно поели и пошли гулять по Москве. Платон бережно вёл Варю, державшую его под руку, и они наперебой щебетали на разные темы.
Пешком они прошлись по Котельнической набережной, любуясь лёгкими бурунами на реке-Москве, поднялись на Таганскую площадь и на троллейбусе доехали до Парка культуры имени Горького, в котором провели остаток дня.
Они гуляли по аллеям и дорожкам парка, шурша золотой осеннею листвой и вспоминая зимние походы сюда на коньках. Нашли место, где целовались и неоднократно повторили это в разных уголках парка. Варя собрала букет из больших красивых листьев разных деревьев.
— «Будет для сестрёнок гербарий! — покрутила она букетом в воздухе — Красиво! Да?».
— «Да! Очень! Ты у меня прям художница!».
— «А все мои положительные эмоции передаются ребёнку! И наоборот! Так что не расстраивай и не нервируй меня!».
— «А смешить можно!».
— «Конечно! Ты же у меня в этом деле мастак!».
И Платон стал стараться. А это у него легко получалось. Ибо Варя понимал его юмор, и поощряла остроты.
— «Ой! Я мороженое захотела!».
— «А ты не боишься за горло?».
— «Нет! Я буду лизать потихоньку. Это же он просит!» — опустила она глаза вниз.
Платон купил один брикет, но Варя дала ему попробовать. Так и шли они долго теперь по набережной, смеясь облизывая брикет и губы друг друга.
— «Давай всё же попьём и горячего!» — предложил он из-за разгулявшегося аппетита.
Они повернули назад направо, нашли кафе, и насладились большими порциями кофе с такой же большой ромовой бабой. Заодно сидя отдохнув, пошли на выход и далее по Крымскому мосту к метро. От Таганской, как всегда, их путь лежал вниз к устью Яузы.
— «Варь, уже поздно! Я не буду к вам заходить, хорошо!».
— «Конечно! Ведь мои тебя скоро не отпустят! А Алевтина Сергеевна наверняка будет волноваться!?».
— «Кстати! Нам в октябре обещали телефон уже поставить!».
«У! Здорово! Главное вовремя!».
И они нежно распрощались.
— «Варюха! Я тебя очень люблю! Я счастлив, что у нас с тобой будет наш малыш!».
— «И я тебя люблю, Платошка! Очень, при очень!» — снова впилась она в густо красные губы Платона.
— «Позвоню в следующую субботу!» — на прощание шепнул он.
Домой счастливый Кочет летел, словно на орлиных крыльях. Самое трудное было скрыть свою радость от мамы.
— Но она подумает, что я просто рад долгожданному свиданию! — успокоил себя он.
— «Платон! Ты сегодня слишком возбуждён! У тебя очень сильные эмоции! Смотри, это может сказаться на твоём сне!» — взволновалась мама.
— «Как это? Не засну что ли?».
— «Нет, хуже! Ты помнишь, когда последний раз опрудонился?!».
— «В Минске!».
— «Да, когда у тебя было слишком много впечатлений, а ты устал!».
— «Да я ещё чаю на ночь опился!».
— «Так что будь осторожен!».
— «Да нет! Сейчас совсем другой случай! Да и время другое, и я другой!» — радостно улыбнулся он матери.
— «Вижу, у тебя уж слишком хорошее настроение!».
И утром в школу Платон пришёл в весьма приподнятом настроении.
— «Ты что это сегодня уже с утра такой радостный?! Вчера Динамо что ли выиграло?» — спросил его сосед по парте Саша Сталев.
Но неожиданно получил дружеский, но чувствительный подзатыльник от обычно весьма сдержанного друга.
— «Конечно, пацан, есть причина! Извини, Санёк!» — тут же извинился Кочет за слишком сильное и излишне панибратское выражение эмоций.
Он теперь не дорожил дружбой со Сталевым, так как тот, пользуясь плохим зрением Платона и его зависимостью от себя, в трудные и ответственные моменты не говорил Кочету, что написано на доске и бывало долго не давал списать из своей тетради.
Платон даже как-то иносказательно намекнул Сталеву на его подлость.
Когда на уроке литературы зашла речь об этом человеческом пороке и Маргарита Викторовна попросила учеников привести примеры, Платон первым привёл пример:
— «Подлость — это положить камень в протянутую руку, просящего милостыню, слепого нищего!».
Но до железного Сталева это не дошло.
К этому времени Платон очень сблизился с Володей Лазаренко, и стал теперь считать его своим лучшим другом. Их связь оказалась не только интеллектуальной, но и духовной. Поэтому выходцы из интеллигентных семей сошлись быстро.
Их связывало и одинаковое воспитание, и культура, и знания, и даже один и тот же темперамент сангвиников, правда, у Володи имевший холерический оттенок.
В этот же понедельник 28 сентября в Большом театре состоялось торжественное собрание, посвящённое 100-летию 1-го Интернационала. Но Кочеты отнеслись к этому событию индифферентно. Сейчас их заботило совсем другое.
Вечером Алевтина Сергеевна объявила и Насте, что в октябре она на две недели ляжет в больницу на операцию по поводу щитовидной железы.
— «Петь, тебе надо будет присмотреть за детьми! Я на первое время им наготовлю, но потом тебе придётся подключиться!» — сообщила она об операции Петру Петровичу и Платону ещё на участке в воскресенье.
— «А я уже окончательно ушёл на пенсию! Я отработал положенные и возможные три месяца! И с двадцатого числа уже пенсионер! Ты думаешь, почему в саду и огороде у нас порядок? Я прошлую неделю по будням приезжал сюда и работал!».
— «Тогда мы тебя поздравляем! У тебя теперь будет свободное время!».
Тем временем Алевтина Сергеевна очень серьёзно готовилась к операции. Она перестирала и перегладила всё, что было можно, и закупила в запас продукты, оставив Платону денег на покупку новой еды.