– Не бойся, – сказал он с лирической грустью. – Я даже к твоей руке не прикоснусь.
– Да? – заинтересовалась Вета. Ей стало даже немного обидно. – А почему?
– Потому… – вздохнул Гарри.
Вета тактично не стала продолжать расспросы, наивно предположив, что Гарри, наверное, в кого-то сильно влюблен. Тут она была отчасти права. Гарри сейчас был сильно влюблен в того мальчика, которого прочил на место Сёмкина. Они пошли в его каюту. По дороге Вета солидно расспрашивала о секрете такой невероятной популярности его подопечных, об этих наглых фанатках, которые подчас выглядят просто помешанными. Гарри почему-то решил с ней пооткровенничать. Потому, вероятно, что ощущал к ней совершенно нетипичное для него уважение. Эти толпы безумных девчонок в диапазоне от 12 до 18 он презирал, а временами даже ненавидел: они совершенно развращали его ребят и заставляли их чувствовать себя суперзвездами. Ребята теряли правильную ориентацию, переставали понимать, что они звезды только до тех пор, пока Гарри этого хочет. Когда кто-то из них пытался начать сольную карьеру, он терпел неизбежный крах, и о нем через полгода-год забывали напрочь. Поэтому девочки были ему омерзительны в любом смысле. И откровенность его перед Ветой выразилась в совершенно неожиданном для нее и циничном пассаже:
– Да, их много и все идиотки. Но когда я хочу показать их фанатизм по ТВ и поддержать версию о том, что они от ребят просто умирают, я заказываю 2–3 автобуса с проплаченными (хотя они готовы и за так) поклонницами, которые заведут своим поведением остальную толпу. Психоз, к твоему сведению, можно и срежиссировать, – поведал Гарри секрет пораженной Виолетте, открывая дверь своей шикарной каюты.
Однако оставим их на время, потому что совершенно понятно, как они поведут себя в каюте и что там будет. Оставим, чтобы вернуться к Саше и Пете, ибо у них в этот час гораздо интереснее.
Глава 10Покидая теплоход, но перед этим…
Истерзанный женским вниманием Петр уже только пил и вздрагивал при приближении любой девушки. Саша отшивал новых кандидаток, для утешения внося их в список и ставя порядковый номер. Подведя черту под юбилейным, 30-м номером, Саша обернулся к стоящим рядом Наташам. Наташи уже порядочно давно стояли на посту, в одинаковых позах, голодно и требовательно глядя на Петра, который в это время пытался доесть давно остывший бифштекс.
– Вам-то чего? – грубовато спросил Саша как председатель экзаменационной комиссии.
– Ничего, – почти хором прошептали девочки и синхронно опустили головы.
– Ну так и идите спать, уже утро скоро, – сказал Саша. – Вас тут только не хватало.
– Не хватало, – упрямо прошептала, глядя в пол, та, которую Гарри при Саше помиловал в каюте Сёмкина.
– А-а-а, – догадался Саша, – значит, вы тоже…
– Тоже.
– Обе?
– Обе, – сказали девочки и подняли головы, посмотрев на Сашу с отчаянной решимостью.
– И что вы сейчас хотите? – задал Саша праздный вопрос, потому что все поголовно дуры хотели здесь только одного: чтобы Петя их опробовал и дал добро на физический контакт с солистами группы.
– Угу, – сказали девочки. – Того самого…
– Ну пошли, – сказал Саша, и тихо Пете. – Пошли, вставай.
Петя оторвал забубенную башку от тарелки, посмотрел на Наташ и, развращенный богатым выбором, промычал:
– Не-е-е! С этими? Да ты что!
Наташи сразу внезапно заплакали.
– Тихо! – прикрикнул на них сердобольный Шурец и яростно зашептал Пете: – Да пожалей ты девчонок, мудак, все равно же с ними ничего не будем. Так хоть посмеемся. А трахаться пойдешь с кем-нибудь еще!
Насчет «посмеемся» Пете понравилось, к этому он был готов всегда – с кем угодно, над кем угодно и над чем хотите.
– Ла-адно, ла-ан… – устало простонал пресыщенный бонвиван, – пошли.
Он барственно потрепал девочек по впалым щечкам и, тая от собственной щедрости, вяло промолвил:
– Ну что, писюхи, пошли, так и быть. – И, увидев два лица, озаренных светом надежды на свое никчемное счастье, добавил для профилактики, чтобы им жизнь совсем уж медом не казалась: – Только смотрите там у меня! Чтобы все было, как я скажу, а то…
– Да-да-да, – мелко залепетали и закивали девчонки, и четверка совершенно разных людей, собранных смешливой судьбой в одну компанию, отправилась в свой инфернальный путь к Петиной каюте.
Ребята шли чуть сзади, Наташи, крутя угловатыми тазиками, семенили впереди. Они о чем-то шептались, Петя же в полутора метрах сзади, глядя на их фигуры, все пытался вызвать в себе хоть тень желания, отыскать хотя бы вялые признаки похоти и все никак не находил. В самом деле трудно, обладая среднестатистическим вкусом, как у Пети, – трудно было возбудиться. «Ничего, – устало размышлял он, – разденутся и тогда, может, само пойдет».
А о чем таком, о девичьем, шептались Наташи? О, если бы Петя мог это услышать, то все пути к вялой даже эрекции были бы для него отрезаны.
– Я не хочу, не хочу, не хочу… – твердила одна.
– А кто тя спрашивает? – горячо возражала другая. – Выхода-то другого нету, правильно? Правильно, я тя спрашиваю?
– Бли-ин! С этим толстым козлом!
– Ну, с козлом. Зато потом будет Сёмкин. И все по кайфу…
– А как, как? Я на него смотреть не могу! Козел! К тому же еврей!..
– Дура! Что тебе евреи-то плохого сделали?
– Противные они, – жаловалась юная антисемитка.
– Че-о-о? Противные? А Копперфильд твой обожаемый?
– Он… да? Ты врешь, врешь!
– Ага, вру, ты прэссу почитай, а то ведь ты только видак смотришь, да и то по гостям, – убеждала продвинутая подруга. – Так что нормально! Сделаешь, а завтра будешь с Сёмкиным, и все будет клево.
– А ты?
– И я че-недь сделаю и буду с Буфетовым.
– А че, че-нибудь? Че делать-то надо?
– А я знаю?.. Ну раздеться надо… Это точно.
– А дальше?
– Да че ты достаешь-то меня? Я че, больше твоего знаю? Ну разделась, легла, зажмурилась и все.
– Как все? А дальше?..
– А дальше разберешься по ходу. Этот козел, наверно, лучше нас знает, что делать.
Из всего сказанного лестным для Пети было лишь то, что его потенциальные возможности подразумевались сами собой. А что он из всех девушек предпочитает как раз вот таких, как они, кузнечиков, – у них даже сомнения не было. Главной проблемой было преодолеть отвращение к экзаменатору, сделать так, чтобы он этого отвращения не заметил, а наоборот, чтобы думал, что он им очень даже симпатичен. И тогда он их одобрит и даст пропуск в сказку.
«Какова, однако, «эволюция»! – позволяет себе автор горький вскрик в никуда из своего идеалистического подполья. – Какая жалкая пародия на «Золушку»! Какой путь мы прошли от принца до Сёмкина, от Золушки до Наташи, от сказки до анекдота!» Впрочем, что за жалкое хныканье автора на груди истории, бессмысленный плач в жилетку прогресса! Все своим чередом, пройдет и это. Однако останется не всегда справедливая реальность: кому-то принц, кому-то Сёмкин, а кому-то – совсем никого.
Подошли к Петиной каюте.
– Ну, вперед, – подбодрил девочек Саша.
Вошли, осмотрелись, переглянулись Наташи и попросили молодых людей подождать несколько минут за дверью. Вторая Наташа (та, которая не претендовала на Сёмкина) вышла довольно быстро и, волнуясь, как ассистент хирурга, впервые присутствующий на операции, сказала Пете:
– Идите. Она ждет.
Так обычно говорят идущие на важное дело: «С богом!» Хотя в большинстве случаев, а уж в этом в особенности, бог совершенно ни при чем. Петя вошел. И… вышел уже через две минуты, – у Саши сигарета догореть не успела. Он буквально давился смехом.
– Что с тобой? – вытаращился на него Шурец.
– А ты зайди, сам посмотри, – фальцетом пропищал экзаменатор. – Ой, не могу. Ой, господи. Пойди, пойди, – и опять аж согнулся в приступе смеха.
Вторая Наташа забеспокоилась, ибо результат мог быть каким угодно, пусть неудачей, пусть полным крахом, но такой реакции Петра она и предположить не могла.
– А что такое, что? – попыталась спросить она, но Петя глянул на нее, и его разобрало еще больше, он пополз вдоль стены, утирая слезы и подвывая.
– Нет! Так не бывает, ой, не могу!..
А Саша, сгорая от любопытства, вошел в каюту и прикрыл дверь за собой. Ничего особенного он не увидел. На кровати лежала совершенно голая, костлявая девочка синеватого цвета, намертво сдвинув ноги, прикрывая руками, нет, даже не прикрывая, а судорожно вцепившись в место пониже живота, дрожа, как жертвенная лань, и крепко зажмурившись. По этой причине она даже не поняла, что это вошел вовсе не Петя. Выбивая зубами, как кастаньетами, свое прощальное «фламенко», – а прощальное потому, что уже чувствовала – экзамен провален, – она пролепетала сквозь стук зубов:
– Петя, только пожалуйста, пожалуйста, осторожно, не делай мне больно!
Саша молча положил свою руку на ее руки, сомкнутые в невскрываемый замок над тем местом, что представляло с ее точки зрения единственную ценность, которую она могла бы предложить миру.
– Не на-адо, – шепотом прокричала Наташа, и из-под ресниц потекли слезы. – Сюда нельзя, нельзя, ну, пожалуйста.
Шурец смущенно и сострадательно хмыкнул и убрал руку.
– И сюда нельзя, – Наташа одной рукой показала на свой рот, продолжая второй защищать бастионы своей невинности. И дальше, торопливо: – Вот только сюда нельзя и сюда, – а в остальном делайте со мной, что хотите.
– Так это ж выходит, никуда нельзя. И что же остается? – сочувственно промолвил Шурец, раскрывая временное инкогнито.
Наташа, услышав не тот голос, приоткрыла глаза и увидела не Петю, а Сашу, которому все это было почему-то не смешно.
Наташа резко поднялась и зачем-то скрестила руки на груди, которую закрывать было вовсе не обязательно.
– А ты, а вы… почему? Вы зачем здесь?
– А меня Петя вместо себя прислал. Я тоже могу дать тебе пропуск.
– Правда? А вы дадите? Хотя… Я ведь ничего не сделала. Я… Я боюсь… – и она снова собралась заплакать.