ойкости, был у нее чем-то вроде девиза. И сейчас она привычно предполагала худшее для себя: уедет в Москву и забудет. Ну и пусть, ну и не надо, несколько прекрасных дней любви и приключений – вполне довольно. Она и так их запомнит на всю жизнь. Надо уметь довольствоваться малым.
Но в глубине души, где-то там, с обратной стороны ее брони, с тыла предательская трещина разрушала непоколебимую доселе защиту Виктории, порождая в своих недрах опасные бактерии необоснованных надежд. (Во как! И все же, постарайтесь простить автору его необъяснимую склонность выражаться временами цветисто и затейливо, снабжая свою несовершенную прозу всякими там рюшами, оборками и кружевами. Последней фразой автор полагает, что вырастил целое словесное жабо.) Вернемся, однако, к трещине. Трещина в данном случае вела себя абсолютно верно, ибо Саша как раз волновался прежде всего не о паспорте и не о себе, а именно о ней, о Виктории, что, несомненно, знай она об этом, подтвердило бы обоснованность ее (трещины) появления, и добавило бы ей оптимизма.
Она вернулась той ночью злой и веселой, осунувшейся, с синими кругами под глазами, но победившей. И Саша узнал следующее. С самого начала. А лучше с конца. Так вот: бандиты сейчас в КПЗ, двое избиты омоновцами от всей души, а третий, самый главный, не только избит, но и валяется с тяжелым сотрясением мозга и, может быть, даже с проломленным черепом в той же больнице, где лежал Саша, только под охраной «человека с ружьем», и как только придет в себя, будет препровожден в подобающее ему место, на нары. У них у всех здоровье сейчас сильно пошатнулось и стало значительно хуже, чем у Саши. Ой, а Саша уже и повязку снял! Скоро он будет совсем красивый… как и раньше. Саша действительно снял на ночь повязку, потому что на глаз она вообще не влияла (в глазу – что с повязкой, что без – все равно двоилось), а была предназначена, скорее всего, для того, чтобы помочь побыстрее погаснуть яркому, цветному фонарю под ним. Да и врач говорил, что через день повязку снимут, так что было можно.
Вита нежно и участливо погладила Сашин синяк (красняк-зеленяк) и продолжала излагать события уже сначала. Уже и допрос был, и она свидетельницей была, так что она в курсе всего. «Хорьки вонючие» (по исчерпывающему определению папы) добрались до палаты, из которой Саша исчез незадолго до их появления. В палате от остальных больных им совсем нетрудно было узнать, что к Саше приходила девушка, и она-то его и увезла. Краткое описание девушки, озвученное покоренными ею мужчинами палаты, сводилось в основном к междометиям, мату и жестам, пока один из них не сказал, что ее видали по телевизору, на конкурсе красоты. Впрочем, спортсмены сами могли догадаться, других девушек у Саши тут и быть не могло, тут какого-то особого аналитического ума и не надо было.
Где живет Виктория, спортсмены знали, так как в то самое утро, после их первого визита в Сашину гостиницу, они повезли ее не на экспертизу, а домой. В том, что экспертиза бессмысленна, а заявление она напишет позже, Виктории удалось их убедить, но они все равно пугали ее, провожая до самой квартиры. Да и сама идиотская идея об экспертизе родилась в их не отягощенных знаниями мозгах от чистого дилетантства: ну, слышали где-то, что уголовное дело возбуждается после экспертизы и заявления, а что за экспертиза, на основании чего – у них представление было смутное.
Естественно, что после визита в больницу они помчались на квартиру Виктории, полагая, что она спрятала Сашу там, и намереваясь любыми средствами выжать из нее такое нужное им письменное заявление. Намерения были просты, как придорожный камень, – поскольку им уже стало понятно, что Вита их надула, что она целиком и полностью на стороне Саши, что Саша ей, стало быть, дорог, если она пошла даже на такую акцию, как выкрасть его из больницы прямо перед их носом. А если так, то, значит, надо на ее глазах бить Сашу, пока она заявление не напишет. Но достаточно даже пригрозить, что будут бить, она вряд ли захочет, чтобы Сашу калечили и дальше. И, разумеется, напишет, как миленькая, куда она денется.
Даже ход их мыслей был известен Виктории, когда она с отвращением глядела в дежурной части милиции на вконец деморализованных Жору и Витька, у которых в самом начале допроса начался прямо-таки словесный понос, и они, пуская слюни и перебивая друг друга, рассказывали все, вплоть до мелких ненужных подробностей, и валили это «все» на главаря, поскольку его, на их счастье, тут не было. Наибольший страх у них вызывала не милиция, а Павел Сергеевич, сидящий рядом с Витой. В глазах Павла Сергеевича они читали только одно недвусмысленное обещание: им больше не жить. Даже на зоне, куда они вскоре отправятся. И не из-за их самовольного рэкета, а из-за другого, того, что Павел Сергеевич им нипочем не простит, а именно – дочь! Поэтому они рассказывали не столько следователю, сколько ему, лебезя, унижаясь, прося прощения и топя с головой своего предводителя. Папа Виктории, в белом костюме, черной рубашке и белом галстуке, закинув ногу на ногу и покачивая черным лакированным ботинком поверх черного шелкового носка, был похож на Аль Капоне в его лучшие годы. Он был также невозмутим, спокоен и беспощаден. Да и было – за что.
Намерения бандитов застукать влюбленную пару на квартире Виты были остановлены вначале запертой дверью. Но поскольку двери любых конструкций для них препятствием не были, они в квартиру проникли и с понятным разочарованием «голубков» не нашли. Кстати, умение главаря открывать разные двери без ключей, объяснили все те же, не перестававшие непристойно «колоться», Жора и Витек. Оказывается, за ним были и несколько нераскрытых квартирных краж, что следователь с видимым удовольствием и занес в протокол. У них хватило ума – не смешивать друг с другом два различных уголовных жанра: рэкет и воровство, поэтому они ничего в квартире Виктории не взяли, но, посовещавшись, решили в своем привычном стиле, как и с Сашей в гостинице, хозяйку тут подождать. Зачем рыскать по городу, искать, когда можно тут расположиться комфортно, а она рано или поздно появится. Зачем изобретать что-то новое, когда испытанный прием так хорошо действует, когда так приятно шокировать своим присутствием ничего не подозревающего клиента, видеть его испуг, растерянность и по горячим следам – надавить. У них уже не было сомнений в том, что Вита, переставшая в одночасье быть «Кирей», не стала прятать Сашу в своей квартире, поскольку адрес им известен, а увезла его куда-то. Но сама-то она непременно появится: вся одежда тут, опять же щетка зубная, косметика, словом – не может она не заглянуть в свое однокомнатное гнездышко, подаренное год назад папой, а там-то ее и ждут. И всего-то к ней два вопроса: где клиент и где заявление? А если напишет заявление сразу, то они миролюбиво уйдут.
Вита явилась через три часа ожидания. В 8 часов вечера. Она открыла ключом дверь, вошла и включила свет. «Сюрприз», – сказал главарь. Она было бросилась назад, но Витек уже успел встать у двери. Как раз в это время папа ждал ее звонка. Звонка не последовало. Вита ведь почему вернулась в город, а не осталась в деревне с Сашей, чтобы переждать события? Потому что она поехала на войну! Она хотела окончательно разобраться с бандой при помощи папы и добыть обратно и Сашин паспорт, и Сашины деньги, только по своему обыкновению решила не посвящать Сашу в свои планы, а сделать все сама. Да и чем Саша сейчас мог бы помочь? Ей бы сразу к папе отправиться, а она решила заехать домой переодеться и из дома отцу позвонить. Самостоятельные действия завели ее прямо в лапы ожидающей тройки.
Павел Сергеевич в это время уже изрядно нервничал. Он знал свою дочь, как человека обязательного, и если она пообещала позвонить ровно через три часа, значит позвонит, а прошло уже 3 часа 30 минут. Еще больше Павла Сергеевича тревожило то обстоятельство, что, несмотря на всеобщие усилия его подчиненных, его охраны и при содействии милиции – никого из «спортсменов» за истекшие три часа так и не нашли. Не было такого секрета или адреса, или преступления в городе, о котором Павел Сергеевич не узнал бы через 15 минут, если бы только захотел. А самостийные рэкетиры куда-то пропали. Но разве мог он предположить, что последние полчаса они вместе с его дочерью находятся в ее квартире, что спрятанное как всегда труднее всего найти на самом видном месте, ибо это «самое видное место» приходит в голову в самую последнюю очередь. Разве он мог представить себе, что Вита не может ему позвонить из своей квартиры, поскольку ребятки-спортсмены зашли настолько далеко, обнаглели настолько, что посмели взять его дочь в заложницы, да еще в подаренной им квартире.
«Спортсменами» до сих пор ребята именовались весьма условно, но выяснилось, что основания для этого были вполне реальными. Оказалось, что все они занимаются в школе каратэ, и что их не трое, а минимум – десяток. Оказалось, что уже год, как приветливый паренек, недоучка из института культуры, сколотил свою группировку, которая занималась мелкими, уголовно-наказуемыми делами, но стремилась к большему. Секция каратэ и (позвольте в прокурорском тоне) жажда легкой наживы – сплотили их. Основными принципами группировки стали «беспредел» и «крутизна» в том смысле, что они не должны останавливаться ни перед чем, и ничто их не испугает, что им сам черт не брат. Им хотелось обрести независимость и добиться того, чтобы их в городе все боялись. Только вот первая проба сил, первый же тест на способность действовать самостоятельно; дебют, так сказать, на опасной ниве суверенного, то бишь, независимого рэкета – у них не получился. Занимались Сашиным «делом» втроем, не привлекая остальных, но слишком высоко замахнулись они. Применять насилие к дочери такого авторитета, каким был Павел Сергеевич, было первой, а также последней ошибкой возомнивших о себе невесть что – дебютантов. Наехав на Сашу по поручению Павла Сергеевича (а он рекомендовал наехать мягко, лишь намекая на возможные последствия), они уже тогда не послушались его и перегнули палку. А затем и вовсе взяли по лопате и принялись рыть себе могилы тем, что проявили непослушание и дальше, не удовлетвор