Но сегодня цель была обыкновенной – напиться, но не до упаду, а так, чтобы забыться на время, поэтому он и поехал туда, куда был приглашен: на празднование юбилея газеты, в ресторан, который оказался тоже не лишенным экзотики. Саша очутился в тот знаменательный вечер – теперь уже в ресторане бразильском.
Веселье было уже в разгаре. В меру своих знаний и представлений о Бразилии владельцы ресторана постарались украсить его соответствующей атрибутикой. Шоу-балет, выступавший в середине вечера, назывался, как полагается, «Рио-Рио». Девушки в огромных «бразильских» кокошниках отплясывали самбу, сладострастно вращая бедрами, хорошо натренированными в русских балетных училищах. Типичный бразильский карнавал, но московского розлива – заражал экспрессией и непривычным для наших широт танцевальным эротизмом. Тропический любовный зной сгущался над ресторанным залом, в котором и так было нестерпимо жарко и душно. Глаза скромных сотрудниц редакции, большинству которых было далеко за сорок, заблестели вдруг неведомым доселе, нескромным блеском. Алкоголь, беспрерывно подносимый официантками, еще больше разжигал страсти, крепко спавшие долгие годы под тяжким гнетом редактур, корректур и скучных сенсаций. А официантки все добавляли и добавляли. Едва только из бокала или рюмки была отпита половина или даже треть, как тут же сзади возникала рука с бутылкой. Рюмкам и бокалам официантки пустовать не давали ни минуты.
Платьица официанток выглядели так, будто они их сами шили, не имея в том ни малейших навыков. А возможно, шил кто-то один, или одна, но тоже не имея на это никакого права. Верх платьица был весь розовый, усыпанный грубо вышитыми зелеными цветами, потом платьице плавно переходило в короткую синюю юбочку с белыми оборками. Такие платьица можно было бы спасти разве что фигурой, осанкой и походкой, но девочки, видно, недавно набранные на эту нелегкую службу, почти все косолапили и ходили вразвалку, точно так же, как, наверное, пару месяцев назад подходили во дворе к соседским ребятам и просили прикурить. А следили за наполняемостью бокалов другие девчонки, другой отряд, одетый сплошь во все красненькое, отделанное синеньким.
Журналисты и гости послушно пьянели, карнавал набирал силу, и постепенно все превращалось в какое-то бразильско-русское сумасшествие: еда, выпивка и веселье развивались в сторону истерики. Обласканный всеми и особенно редакционными дамами Саша был втиснут между ними на свободный стул. Перед ним стояла чья-то грязная тарелка, ее тут же заменили, и, чтобы он быстрее адаптировался к празднику, налили ему полный фужер водки. Саша отпил половину и стал смотреть на огненную самбу в перьях, исполняемую не без блеска русскими балеринами, когда-то мечтавшими о партии Жизели или Одиллии. Но в Большой не взяли, и в Мариинку тоже, а тут все-таки платят прилично.
Дама слева, в возрасте, типичном для всей редакции, обозначенном когда-то исчерпывающей формулой «ягодка опять», в том, что она – «ягодка», видимо, не сомневалась. Солидный, мясистый нос, который тяжело нависал над верхней губой, покрытой нежным темным пушком, с крохотными капельками влаги на нем, честно говоря, мешал разглядеть в ней «ягодку» и даже вызывал никчемный в таких случаях вопрос: «Хорошо, если, мол, ягодка, то какая конкретно?» Как и каждая уважающая себя эмансипированная дама, она беспрерывно курила сигареты с длинным мундштуком. К тому же старомодные в толстой оправе очки, которые ей все время приходилось поправлять, потому что они поминутно сползали от жары к кончику упомянутого носа, – никак не могли добавить ей очарования. Однако это была не кто-нибудь, а ответственный редактор Изольда Строганова (в девичестве Беренштейн), и с ней следовало обращаться по возможности аккуратно. Поэтому, когда она стала лапать Сашу, жарко шепча ему в запотевшее ухо: «Саш, а Саш, как вы прокомментируете происходящее?» – Саша хлопнул оставшиеся полфужера водки и постарался убедить себя в том, что Изольда ему не только не противна, но даже нравится. И он со свойственным себе остроумием пустился в комментарии. Тем более, что они теперь сами просились на язык.
После триумфального выступления шоу-балета «Рио-Рио» был объявлен конкурс эротического танца для всех присутствующих особ женского пола. Желающих, распаленных алкоголем и бразильской самбой, оказалось предостаточно! Они, в большинстве своем, были собою нехороши, а некоторые – попросту страшны, как ночной кошмар. Но именно они очень хотели участвовать в конкурсе эротического танца. Более-менее симпатичные девушки и красивые женщины постарше не вышли, не рискнули, но отвага некрасивых просто изумляла. Что двигало ими? Или чрезмерное самомнение, уверенность в том, что они-то и есть настоящие красавицы – вы только всмотритесь, разглядите хорошенько! – или же крайнее отчаяние, одиночество, последний шанс – Бог их разберет, но, так или иначе, под волшебные тембральные переливы голоса Джо Дассена все они стали раздеваться. Эротическим танцем в их представлении был в первую очередь – стриптиз. Хореография их не беспокоила. А нарисованная на лицах убежденность в том, что их не слишком спортивные тела способны взволновать аудиторию, плюс жгучие испанские взгляды из-под вспотевших лбов – делали зрелище жутковатым. У Саши, начавшего было свой язвительный комментарий по этому поводу, слова в горле застряли: и противно ему было, и жалко их, а еще противнее стало от себя, готового смеяться над очевидным несчастьем.
Однако уже следующий конкурс его несколько приободрил, и он все-таки смог продемонстрировать перлы своего остроумия перед Изольдой, которой, если по правде, не комментариев хотелось, а совсем другого: чтобы он отвел ее куда-нибудь немедленно в укромный уголок и там отлюбил как следует, второпях, почти на виду у всех, и чтобы от опасности, что вдруг увидят, еще больше хотелось, и чтобы стоя, вон там, за кадкой с пальмой, и чтобы она все время верещала: «Ах, Саша, что вы со мной делаете, вы безумный, безумный!!» и при этом целовала его, раздевала, очки бы падали и разбивались, но ничего – в сумочке есть запасные… Вот чего по-настоящему хотела Изольда, и Саша это видел, но не мог, его любезность по отношению к ответственному редактору так далеко не простиралась. Поэтому только ограничился репликами по поводу следующего конкурса, делая вид, что не догадывается даже, о чем мечтает эта серьезная женщина, занимающая такую ответственную должность.
Следующий конкурс был на лучшее исполнение латиноамериканского танца, и тут Саше было где развернуть свои сатирические штандарты. На первое место тут явно претендовал сухощавый, стройный, небольшого роста человек, который танцевал с довольно неуклюжей толстой теткой, так что изначально было ясно, кто тут доминирует, кто тут главный танцор. Он вел себя с ней, как матадор на корриде, держа в одной руке воображаемую мулету, а в другой – воображаемую шпагу. Партнерша при этом выполняла функции вялого, неагрессивного, объевшегося травой быка, который не может не только забодать, но даже хорошенько пнуть. Поэтому двигался, в основном, он. Движения его были резки, взор – орлиным. Матадор, мачо среди тупых коров! Преувеличенное благородство и гипертрофированная грация! Все в нем словно кричало: «Смотрите, какой я статный, ловкий, верткий, изящный. Вон чего я умею! Вы меня таким в редакции еще не видели. Не правда ли, я лучше, чем вы до сих пор обо мне думали?» Впечатление, однако, смазывалось тем, что он был уже порядочно пьян и иногда терял равновесие. Грация и изящество при этом как-то терялись. Но он, маленький такой и ловкий, быстро вскакивал, словно отряхивал перышки, гордо вскидывал головку и продолжал. Орел, да и только! Но пьяный. А пьяный орел, или на ровном месте постоянно подскальзывающийся мачо, или матадор, все время роняющий шпагу, но не теряющий при этом гордой осанки испанского гранда в «момент истины» – это, согласитесь, выглядит комедийно. Тем не менее под общие аплодисменты редакционный «мачо» занял первое место, получил приз – бутылку текилы и под радостный гогот коллег открыл ее, угощая товарищей по застолью.
– А ты знаешь, кто это? – интимно спросила Изольда, непринужденно переходя с Сашей на «ты».
«Если я обращу на это внимание, – подумал Саша, – она потребует брудершафт. Нет уж, лучше не надо». И он, промахнув это обстоятельство, как само собой разумеющееся, ответил:
– Нет, не знаю, а кто?
– Он у нас завотделом политики, – захихикала Изольда, пожимая под столом Сашину ногу. – Он давно занимается бальными танцами. Это его хобби. Правда интересно? – Она еще ближе придвинулась к Саше.
– Да, действительно, – ответил Саша и подумал, что пора линять, иначе его тут изнасилуют.
Но тут внимание Изольды по счастью отвлек солидный мужчина с большим нательным крестом, надетым поверх черной водолазки. Он подошел к их столу, изрядно поредевшему к этому времени, так как все уже разбрелись кто куда, кто – танцевать, кто – выпить с другими, за соседними столами. Подошел он с известной эстрадной певицей, фамилии которой Саша никак не мог вспомнить, но часто видел ее по телевизору. Они подошли и сели напротив.
– О-о, Николаша! – взвыла Изольда. – И Ирочка! Рада, рада, присаживайтесь, – радушно предложила она, несмотря на то, что те уже сели.
– Изольда, – начал Николаша, – я к тебе за советом.
– Подожди, – сказала Изольда, – сначала познакомьтесь.
– Николай, – серьезно произнес Николаша, глядя поэту прямо в глаза и протягивая ладонь размером с саперную лопатку.
– Александр, – в тон ему ответил Шурец и поморщился от боли при рукопожатии.
– Ирочка, – вот так и представилась певица хрипловатым контральто и взмахнула навстречу поэту приклеенными ресницами, объем которых сильно превышал человеческие возможности.
Ее красивые волосы комбинированной окраски – то белой, то каштановой – небрежными элегантными прядями спадали вдоль лица, цвет которого с матовым оттенком был настолько безупречен, что его никак нельзя было заподозрить в естественности. Своим хриплым и чувственным голосом она начала с Сашей пустую и кокетливую болтовню, которая по мере выпитого, становилась все смелее и перспективнее. Саша занимал певицу не только как интересный мужчина. Изольда при знакомстве назвала его фамилию, а Ирочка, вращаясь уже давно на орбите шоу-бизнеса, остро нуждалась в новом репертуаре. Репутация Велихова как поэта-песенника