Виолетта
Неделя жизни в Бельгии прошла быстро. Лена продолжала с неистовой силой крутить платонический пока роман с Генрихом, но терпение иссякало – что у него, что у Лены.
– Когда же уже можно? – спрашивала она свою наставницу Виолетту, но та неизменно отвечала, что срок выдержки хорошему вину не вредит.
На что Лена саркастически замечала, что вино может и перебродить, и тогда Генрих плюнет и бросит, причем обеих, лишив их таким образом даже традиционных ежевечерних ужинов в ресторане. Вета говорила, что рестораны продолжаются только лишь потому, что немец за ней ухаживает, а как только она его уважит в постели, он тут же ухаживать перестанет. То есть, ухаживание и уваживание находятся здесь в обратно пропорциональной зависимости.
– Вот приедет Гамлет, там разберемся, – говорила она, когда прошло уже больше недели. Но все больше беспокоилась: почему он так долго не едет, почему от него нет никаких известий, почему он не разыскал их по телефону, скажем, через того же Генриха.
В ней росла тревога не столько от своей неустроенности в чужой стране, неопределенности своего положения, сколько от все крепнущего предчувствия какой-то надвигающейся беды. Что-то тут не так, что-то случилось, – была уверена Вета к концу второй недели и решила позвонить в Москву сама.
Ну, что тут сказать… Чьи-то предчувствия могут быть и обманчивы, могут быть вызваны чем угодно, природной мнительностью, например, или даже состоянием здоровья предчувствующего, и потому никогда не сбываются. Все это так, но только не в том случае, когда предчувствия посещают не абы кого, а наследственную ведьму.
Гамлет был убит 10 дней назад, буквально на 2-й день после их отлета. Его застрелил мотоциклист при выходе из любимого Гамлетом ресторана «Арагви». Наглость киллера была беспримерной: напротив мэрии, рванув от стоянки возле памятника Юрию Долгорукому, на скорости расстреляв из короткоствольного автомата Гамлета и двоих телохранителей, которые не успели даже протянуть руки за своим оружием, – скрыться затем вниз по Столешникову переулку, проезд по которому запрещен, и оказаться все равно не пойманным, несмотря на обилие милиции в этом районе, на план «Перехват» и прочие розыскные мероприятия, -тут надо быть либо большим везунчиком, либо суперпрофессионалом. Скорее всего было второе.
Киллер промчался по пешеходной зоне, никого не задев, бросил мотоцикл, зашел (даже не забежал, а зашел) в дверь какого-то кафе, работников которого допрашивают по сей день, и вышел уже на Петровке без шлема и в другой одежде, сел в поджидавшую его там машину, как предполагают оперативники, и был таков. Оперативники только и могли, что предполагать, потому что ни номера машины, ни марки ее так никто и не увидел. В новостях тоже, как всегда, об этом сказали, что , мол, крупный бизнесмен, связанный с криминальными кругами; что, мол, убийство носит скорее всего заказной характер, – словом, все как всегда. И, как всегда, заказчика не найдут, да и не в этом дело: Гамлет крутил такие дела, что наверняка было на свете немало людей, которым хотелось бы от него избавиться. Как говорят в их кругах: «гасить его надо было». Вот и погасили. Он жил в зоне риска, но в конце-то концов он же сам выбрал этот путь. Мог бы давно отойти от дел, денег хватило бы на роскошную жизнь нескольким поколениям его потомков, вышел бы из зоны риска, и его жизнь была бы спасена. Гангстерские войны в бывшем СССР погубили его, но ведь есть люди, которым как раз они-то и нравятся: вся эта бандитская игра, риск, адреналин, с ним связанный, а потом и упоение победой – они только так чувствуют себя мужчинами и живут полноценной жизнью. Гамлет был пиратом по призванию, причем пиратом романтическим. Надо же было так презирать опасность, чтобы изо дня в день обедать в одном и том же ресторане, в одно и то же время. А что он не мучился и скончался мгновенно от попадания одной из пуль в голову – Вету утешало мало.
Надо было начинать новую жизнь, по-настоящему новую, без всякой поддержки в другой стране. После этого нелегкого разговора с Гамлетовым другом, живущего сейчас в его московской квартире, Вета повесила трубку уличного автомата, из которой услышала страшную новость, и на негнущихся ногах побрела в свою бельгийскую коммуналку. Она не плакала. Ей стало страшно и одиноко, но она не плакала. Ей было жалко Гамлета, ведь он столько сделал для нее, но что делать – эта страница жизни перевернута и следует начинать новую, с чистого листа. А воли к жизни, так же как и умения приспособиться к любым условиям, Вете было не занимать.
Подруга Лена была дома, она шила Генриху… плавки… Так она хотела порадовать его в первую ночь их близости. А близость неизбежно должна была возникнуть в самом скором времени. Эти плавки можно было простить только от большой любви к Лене, но надеть – ни в коем случае. Точнее будет сказать, сами плавки Лена не шила, она их купила недорого в ближайшем секс-шопе. С обтягивающим, кое-как закрытым передом и совершенно открытым задом, с единственной полоской между ягодицами – эти плавки предназначались скорее всего для определенного подвида мужчин голубого окраса, но Лена об этом не знала. Она решила, что такие плавки Генриху пойдут, и что в них он будет ее еще больше, чем его бумажник, возбуждать. Кстати, плавки были тоже ярко-голубыми, и Лена золотистыми нитками вышивала спереди слово «Генрих», но не русскими, а английскими, как она предполагала, буквами. «Henrik» – вот так, золотом намечался финал этого кропотливого труда. Работа уже близилась к концу, и Лена, по всему, очень гордилась своей задумкой, хотя буквы у нее вышли корявыми, а буква «N» получилась маленькой и непонятной, поэтому все слово читалось, как «Херик», что по-русски звучало вообще чудовищно.
Ветин траур по безвременно ушедшему Гамлету, ее горе, и без того не слишком задрапированное черным, – при виде Лениного шедевра совсем испарилось. Да и сама Лена, узнав о том, что случилось, огорчилась коротко и только для порядка. Во-первых, у нее самой была твердая надежда на то, что будущий владелец шикарных голубых плавок – ее уж во всяком случае на произвол судьбы не оставит; во-вторых, она Гамлета и так недолюбливала, и Гамлет сам виноват, что по уши увяз в криминале. А в-третьих, говорила Лена, они и сами по себе, особенно Вета, кое-чего стоят, правда?
– Не пропадем, Ветка, не бойсь, – говорила она, – сегодня с немцем посоветуемся, а завтра пойдем на работу устраиваться. Давай выпьем, помянем твоего кавказца, – и она достала взятую вчера из ресторана бутылку вина.
Вот бывают же девушки глупые, жадные, вульгарные даже во всех своих проявлениях, но легкие, легкомысленные, оптимистичные всегда и везде. Их легкомыслие настолько очаровательно, настолько с ними легко и просто, настолько они не портят настроение, а только поднимают его, смешат, не огорчают и не огорчаются сами, а если и огорчаются, то минуты на три, не больше, – что им прощаешь все остальное, душа с ними отдыхает, глядишь, и самому станет легче и веселее. Мужчины тоже такими бывают, но гораздо реже.
И подруги выпили, вспомнили Гамлета и Москву, погрустили немного, совсем чуть-чуть, затем сходили вниз, купили еще бутылочку «Совиньона», пожарили себе котлет на своей газовой плите, включили дешевый кассетник, купленный ими вчера, потому что – как же без музыки, потанцевали и попели вместе с группой «Руки вверх» (а на языке Генриха «хэнде хох»), поскольку с кассетой этой группы Лена никогда не расставалась, и кассета прилетела с ней и в Бельгию; и пленительные звуки и рифмы нетленного творения группы – «Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже» – широко разнеслись по всему Антверпенскому предместью, изумляя аборигенов бескрайней простотой и раздольем русского песнопения.
Генрих тем вечером ничего путного не посоветовал, но обещал подумать. Весть о гибели Гамлета его, конечно, тоже огорчила, но не очень, поскольку в данный период времени совместных дел у них с Гамлетом не было, а стало быть, смерть Гамлета его бизнесу не повредила. Огорчился он не из вежливости, а вполне искренно, так как полагал, что некоторая ответственность за девушек теперь, значит, перекладывается на него. Но испытал и облегчение, узнав, что они собираются устроиться на работу и обременять его особенно не будут, а уж против того, чтобы его продолжала обременять Лена, к которой он уже успел воспылать неутоленной страстью, – он и вовсе не имел возражений.
Обязательность и аккуратность – непременные черты немецких деловых людей – делают им честь, в чем и смогли убедиться подруги уже на следующее утро. Особо не мудрствуя, Генрих повез их в некое знакомое бюро по найму иностранной рабочей силы. Но полезные знакомства или, по-нашему, – блат, на данной территории, оказывается, значения не имели. Контракт был предложен сразу, но только Виолетте. Чуть ли не первым вопросом, заданным девушкам, был: «Какими языками владеете?» В Бельгии в ходу были и французский, и немецкий, и английский, но предпочтительнее других был французский, а им Вета владела свободно. Подруге Лене ответить на этот неприятный вопрос было нечего, и ей мягко посоветовали возвращаться домой, так как настоящей, хорошей работы она тут не найдет.
Диалог со знакомой Генриху служащей этого солидного офиса, суховатой дамой неопределенного возраста, с брезгливо поджатыми тонкими губами и выдающимся подбородком, делавшими ее похожей на какую-нибудь надсмотрщицу фашистского концлагеря в классическом советском кинематографе, – развивался, конечно, по ее правилам. Всех приехавших сюда девушек, особенно из восточной Европы, а уж совсем особенно – из России и Украины, она априори считала – если не профессиональными проститутками, то проститутками потенциальными, которых вялые поиски работы и природная лень непременно приведут к этому роду деятельности. Надо, однако, отдать ей справедливость и признать, что не так уж она была и не права. А если еще учесть, что приезжающие девицы из Восточной Европы были либо красивыми, либо, по крайней мере, хорошенькими, и выглядели куда привлекательнее, чем она сама, то ее сдержанная, цивилизованная ненависть к ним – была вполне объяснимой. Какая-то доля уважения, но к одной Виолетте, в ней тем не менее сохранялась, потому что они общались на французском языке, и Виолетта ни разу не пыталась компенсировать жестами нед