можно и рискнуть, что ее золотая рыбка уже на крючке и никуда не сорвется. Ведь он так долго и усердно ухаживал, так старался ухаживать красиво, что усомниться в удачной поклевке было невозможно. Надо же было когда-нибудь и отблагодарить Марио за его красивое усердие, нельзя же так долго быть для него только хостессой, надо же как-то ответить, но только, чтобы он знал, чем она рискует, и чтобы он этот риск оценил правильно. К тому же очень хотелось по-настоящему покушать.
Ресторан был, что и говорить, – из самых дорогих и изысканных. В меню смотреть было страшно, так как цифры напротив каждого блюда могли бы привести в смущение даже завсегдатаев кафе «Пушкин» в Москве, да и Гамлет, не самый бедный в России господин, непременно сказал бы, что сколько бы денег у него ни было, он в их игры не играет. Это ж надо, чтобы банальный кусок рыбы стоил около 100 евро! Но Марио, лучась от удовольствия сделать своему предмету приятное, говорил:
– Пожалуйста, выбирайте себе все, что только захотите.
Виолетта в тот момент ни с того ни с сего подумала вдруг о маме и почти всплакнула от того, что ни она, ни мама никогда не могли себе такого позволить. Потом решила: Ах так! Ну тогда ладно! И она, еще раз глянув в меню и, ориентируясь только по цифрам, заказала себе самое дорогое блюдо и самое дорогое вино. «Если я сейчас и продаюсь, – подумала она с неожиданной злостью на ни в чем не повинного Марио, – то пусть это будет недешево». С чего бы это вдруг разозлилась она, ведь поход в ресторан был только частью плана, фрагментом обольщения, не более, однако бедное детство, мать, а также Родина-мать, с которой пришлось слинять, словом, внезапные ассоциации, – потребовали почему-то именно в этот момент немедленного реванша. Злые слезы застыли в глазах Виолетты, когда она заказывала блюдо стоимостью в ее недельную зарплату в баре, но Марио, похоже, ее выбор только обрадовал. Напугать Марио ценой было то же самое, что по русской пословице – испугать ежа голым задом. И когда Виолетте принесли заказ, оформленный ко всему прочему, как некий цветник из овощей вокруг чего-то бесформенного, маслянистого и рыхлого, когда увидел на лице Виолетты плохо скрытый испуг, когда понял, что она сама и представления не имела о том, что заказала, – он развеселился еще больше.
– Кес ке се? – спросила Вета, брезгливо тыкая вилкой в пористую с кровавыми вкраплениями массу.
Марио радостно объяснил, что это свежее сырое мясо только что убитого теленка, измельченное в особый нежнейший фарш и приправленное перцем и другими, более изысканными специями, придающими блюду неповторимый вкус и аромат. Вете уже поздно было делать вид, что ей такие изысканные блюда есть не впервой. Сырое мясо действительно было в первый, но, как она тут же решила про себя – и в последний раз. Попросить Марио заменить блюдо она почему-то постеснялась, но не есть вообще, когда все последнее время ради экономии только и питалась осточертевшим «сотэ», – было решительно невозможно. Хуже всего было то, что хлеб не подали, видно не полагалось к этой гадости, и она начала потихоньку, по маленькому кусочку проглатывать это буржуйское пищевое извращение, стараясь не думать о недавно убитом теленке и не забывая ощипывать все-таки более-менее знакомый цветник из овощей, безжалостно нарушая при этом чудесную гамму цветов и общий дизайн поглощаемого продукта. Конечно, она с радостью обменяла бы сейчас это яство на порцию пельменей или сосисок, но кто ж ей даст! И надо было к тому же сохранять лицо.
И Вета улыбалась, давилась сырым мясом вперемешку со слезами, но ела. «Покушать пришла, дура», – корила она себя за недальновидный выбор, продиктованный к тому же неуместной злостью и столь же неуместным, объявившимся вдруг, как нежданный гость, – чувством собственного достоинства. Тем не менее, Вета мужественно доела дорогое блюдо и нашла в себе силы еще раз улыбнуться Марио своей неповторимой улыбкой, от которой его всякий раз пробирала сладкая дрожь. Прелестное лицо и нежная улыбка, тонкая рука с длинными пальчиками, вытирающая салфеткой восхитительны ротик, который только что поглощал сырое мясо, пусть даже против своей воли, а только чтоб не выбрасывать – никак не указывали ослепленному страстью Марио на черты природной хищницы и никоим образом не предостерегали его от возможности самому быть когда-нибудь съеденным. От сырого мяса совсем недалеко до людоедства, но если людоедка очаровательна, то ты как-то не замечаешь, что тебя едят, верно? Марио был почти счастлив тем вечером. Он был уверен, что скромная Вета съела неизвестное блюдо только ради него, чтобы только его не огорчать. Словом, вечер удался и можно было теперь двигаться дальше по этой тигриной тропе, которая казалась Марио такой живописной и красивой.
Саша
Тот судьбоносный сон Саша принял, и принял правильно, как сигнал, посланный в неисправный, но все-таки – худо-бедно работающий приемник. Однако сделанные выводы из этого сна – это всего лишь разумная теория, а на практике плохо работающий приемник продолжал ломаться. После выхода из больницы, вместе с уколом препарата «торпедо», который по идее должен был его оградить от пьянства на полгода, Саша честно не пил ничего месяца три. Ему стала даже нравиться трезвая жизнь, ее свежие краски и независимое от алкоголя существование.
Каким-то образом в среде шоу-бизнеса стало известно, что талантливый Шурец в завязке, и талант его можно снова использовать. Использовать для того, чтобы петь с эстрады не совсем уж идиотские песни, а хотя бы с тенью лиризма и легкой патиной художественности, с мягким намеком на литературу, на поэзию, но лишь с намеком, ибо литература (или конкретнее – поэзия) в шоу-бизнесе – все равно, что презентация новой линии духов «Шанель» в мужском общественном туалете на Курском вокзале. Даже продюсер Гаткин простил Саше последний запой и дал ему возможность закончить корейский проект еще в больнице.
Итак, трезвого Сашу снова стали привлекать к работе, точнее – к разным работам, их ассортимент был довольно широк. Искушения подстерегали тут на каждом шагу. Искушения уже не в виде предлагаемой выпивки – нет, искушения куда более мощные, идеологические, так сказать… От них отказаться трудно, деньги немалые, но отказываться нужно, чтобы тот самый приемник, получивший недвусмысленный сигнал в больнице, – окончательно не сломался. Талант служит либо бесу, либо Богу и третьего не дано. Так вот, бесовщина в лице одного такого искусителя вновь поломала Сашины чистые намерения начать новую жизнь.
Искуситель был, как водится, беспардонно циничным предпринимателем, который предпринимал буквально все, сулившее ему хоть какую-нибудь выгоду. Кем только не был этот предприниматель! Вплоть до культурного атташе русского посольства в одной из небратских стран бывшего СССР. Каким образом ему все это удавалось – было непостижимо! Но, похоже, главной сферой его деятельности было посредничество. Это означает, что он сводил нужных людей с нужными людьми, нужными друг другу, за определенный процент с обеих сторон. Связи его были огромны.
Саши это коснулось следующим образом: предприниматель находился, допустим, на какой-нибудь вечеринке у очередного нужного человека, скажем, на дне рождения его жены. Ему нужно было произнести тост в ее честь, а от него всегда ждали чего-то особенного, он слыл во всех компаниях за остроумнейшего и приятного во всех отношениях – ну совсем, как Чичиков, – человека. Такой репутацией он во многом был обязан нашему Шурцу, который писал для него стихотворные тосты по заказу. Саша и прежде писал по заказу для разных фирм и банков, поздравляющих друг друга, но вот, чтобы быть личным стихотворным спичмейкером у одного конкретного деляги, – такого не было еще никогда. Ну, придворный поэт при короле или составитель речей для президента – это еще можно понять. Но штатный поэт при обычном, пусть даже и весьма влиятельном, но все равно – лавочнике, торгующем всем, что только можно продать, – для классного поэта, которым Саша некогда был – это, согласитесь, падение. Но Саша все-таки пал, купившись на хорошие деньги. Деньги для беса – излюбленный и проверенный многократно способ искушения.
Предприниматель и сам был своего рода бесом, полномочным представителем главного беса – своего босса («босс» и «бес» – не правда ли, удачное словосочетание?), управляющего бесовскими делами в Российской Федерации. Для удобства и краткости мы будем теперь его так и называть. Он и подбил Шурца на поденную поэтическую деятельность, на профессиональное рифмоплетство для своих нужд, щедро окрашенных его непомерным тщеславием.
Происходило все примерно так: «бес» сидел некоторое время за праздничным столом, затем, извинившись, допустим, за недолгую отлучку в санузел, выходил из комнаты в соседнюю, или на веранду, или в сад со своим мобильником. Откуда веранда и сад? Да оттуда! Ибо все, как правило, происходило в загородных домах вдоль Рублевского шоссе, «нужные» люди берегут свое здоровье именно там. Так вот, выходил он в санузел или на веранду, звонил Саше и загружал его информацией о хозяйке: как зовут, сколько лет живут вместе с нужным человеком, сколько детей, как зовут их, как зовут собак, какой они породы, некоторые элементы биографии хозяйки и хозяина дома – все шло в ход. Всю эту галиматью Саше нужно было срифмовать, и обязательно с юмором, за тридцать минут. После чего Саша перезванивал «бесу», тот, опять извинившись, покидал комнату, доставал свой блокнот и записывал все уже сочиненное, что ему надиктовывал Саша, затем возвращался к праздничному столу и гостям, выжидал еще минут 10 и, наконец, постучав вилкой по хрустальному бокалу и призывая таким образом к вниманию, он доставал свой блокнот и произносил стихотворный спич в честь хозяйки дома.
Восторг присутствующих был обеспечен и стабилен на всех такого рода праздниках, включая день рождения любимой собаки какого-нибудь очередного нужного человека. Все гости начинали понимать, что извинения и отлучки «беса» были оправданы: его не тривиальный понос одолел, а вдохновение; он выходил, оказывается, только для того, чтобы записать рвущиеся из сердца строки, а потом щедро одарить ими всех присутствующих. Еще не было случая, чтобы финал его якобы вдохновенной импровизации не сопровождался аплодисментами и возгласами какого-нибудь новичка из гос