Партизаны с деликатной осторожностью вывели из землянки Юрку, а следом, уже безо всяких церемоний, выволокли размазывающего по лицу хлещущую кровь Битюга.
Дождавшись их ухода, Лукин устало опустился на нары и схватился за голову:
— Ну почему?! Почему именно на мою дурную голову и такие напасти?
Клавдия, дрожа всем телом, продолжала громко всхлипывать, все еще не веря в чудесное спасение.
— Может, и к лучшему, что на твою? А, Сережа? — тихо спросил Катерина.
С некоторых пор между ней и Лукиным образовалась грозящая перерасти в нечто больше симпатия. А потому сейчас, не на людях, Катя могла себе позволить подобное неуставное обращение.
— Это еще почему? — не понял Сергей.
— Если бы сейчас здесь, на твоем месте, был Хромов, Битюгу бы медсанчасть не понадобилась. Михалыч бы его просто пристрелил. На месте.
— Да чтоб вам всем провалиться! — рыкнул Лукин, понимая всю правоту слов девушки, и, рывком поднявшись, вышел из землянки.
Допив пиво, Барон сдал пустые кружки в ларек и двинулся вверх по улице Луначарского — в сторону центра, а далее — вокзала.
Разжившиеся водочной четвертинкой Пичуга и его визави, носивший в миру прозвище Дроныч, к тому времени успели основательно полирнуть. По этой ли, по иной ли причине Дроныч сопроводил уходящего Барона недобрым, а следом свистнул крутящегося неподалеку пацаненка лет двенадцати:
— Котька! Ходи до нас!
Пацан шустро прискакал к столику и уставился на взрослых с вопросительной готовностью исполнить любое поручение.
— Мужика с чумоданом видишь?
— Вижу.
— Метнись. Проследи, где стояночку сделает, а после нам маякни. Понял?
— А папироску дадите?
— Вернешься — получишь. Давай шевели копытами.
Пацан со всех ног припустил за Бароном.
— На фига тебе сдался этот фраер? — смачно рыгнув, поинтересовался Пичуга. — Он же откупился?
— Не люблю борзых. Особливо пришлых…
По первости Котька отработал хвостом недолго. (Это чуть позже ему придется изрядно попотеть, наматывая круги за чужаком с чемоданом. Впрочем, тут мы несколько забегаем вперед.)
Минут через пять, все здесь же, на Луначарского, Барон притормозил, привлеченный мемориальной доской, висящей у входа в двухэтажное, красного кирпича здание. Заинтригованный, подошел поближе, вчитался. Надпись на доске гласила, что в этом здании 19 мая 1919 года на собрании коммунистов выступал нарком просвещения А. В. Луначарский. "И это, судя во всему, стало самым ярким событием в жизни города за всю его новейшую историю", — развеселившись, подумал Барон.
Рядом с мемориальной доской висела табличка, извещающая, что в этом же доме располагается Галичский краеведческий музей. Поразмыслив, Барон толкнул дверь и вошел внутрь. Вошел забавы ради, в качестве рядового посетителя. Из музеев он не воровал — принципиально разорял только частные коллекции.
В предбаннике на табурете сидела пенсионного возраста тетка в синем хозяйственном халате и занималась внеуставным занятием — вязанием чулка. На Барона она посмотрела с недоумевающим интересом.
— Добрый день.
— Видали и добрее.
— Можно к вам? Приобщиться к прекрасному?
— Чего ж нельзя. Билет пятнадцать копеек.
— Думаю, сдюжим.
Барон порылся в карманах, достал мелочь.
— А что порекомендуете осмотреть в первую очередь?
— Экспозицию самоваров и уникальную коллекцию шитых картин работы крепостных крестьян, — заученно ответила тетка.
— Благодарю за наводку.
— Только через двадцать минут мы закрываемся.
— Я постараюсь. Уложиться. Чай, не Эрмитаж.
— Да, не Эрмитаж. Но, к вашему сведению, таких самоваров, как у нас, нет даже там!
— Эка мне повезло.
Получив билет, следуя стрелке "Начало экспозиции" ("Ого! Все как у взрослых!"), Барон направился к лестнице, ведущей на второй этаж.
— Мужчина! Чемоданчик свой можете пока здесь оставить.
— Благодарю. Он не тяжелый.
Стечения обстоятельств, они же — значимые совпадения, случаются в жизни каждого. Вот только большинство из нас не придает им значения и быстро забывает. И, между прочим, напрасно. У Бога случайных совпадений не бывает.
Коммунист Кудрявцев в Бога, разумеется, не верил. Но под спудом прожитых лет неверие его из фазы неистовой перетекло в нейтрально-терпимую. Больше того, с годами Владимир Николаевич сделался приверженцем постулата, некогда сформулированного дореволюционным критиком Александром Амфитеатровым: "Дыма без огня не бывает, но какой огонь испустил этот дым, я не знаю". А уж "дыма" в запутанной жизненной истории Юрия Алексеева, он же, как теперь выяснилось, Юрка-Барон, имелось предостаточно. К примеру, чем иным, как не пресловутым Божьим промыслом, можно объяснить тот факт, что зимой 1942 года Юра угодил в партизанский отряд именно к Хромову? А как прикажете интерпретировать то обстоятельство, что первое Юркино уголовное дело, оказывается, вел не кто иной, как Пашка Яровой? Даже если все это простые совпадения, то тем они удивительнее.
В дверь кабинета постучали. Кудрявцев закрыл доставленное из Ленинграда уголовное досье, убрал в стол и лишь после этого отозвался:
— Войдите.
В кабинет шагнул Марков, зажимая под мышкой папку для докладов.
— Вы меня искали, Владимир Николаевич?
— Не просто искал — обыскался. Проходи, Олег Сергеевич, присаживайся.
— Я в бюро переводов был. Вот, пять минут как закончили расшифровку. Подумал, может, вам будет любопытно.
— Что это?
— Нашему человеку в Лондоне удалось раздобыть копию магнитофонной записи интервью, которое Набоков дал журналисту Питеру Дювалю-Смиту из Би-би-си.
— Считай, заинтриговал. Давненько Владимира Владимирыча слышно не было. Я так понимаю, интервью сделано в рамках рекламной кампании "Лолиты"[73].
— По правде сказать, я не в курсе.
— И как, есть что заслуживающее внимания?
— Я перевод бегло, по диагонали, просмотрел. По-моему, интерес может представлять ответ на самый первый вопрос. Все остальное — скучные стариковские размышлизмы. Вода водой.
— Ну давай зачитаем первый.
— Только переводчики сразу предупредили, что предоставленная запись не очень хорошего качества. Отдельные слова им приходилось додумывать.
— Хочешь сказать, неуклонно растет квалификация? — усмехнулся Кудрявцев.
— Извините, не понял?
— Я говорю: наши переводяги уже способны за живых классиков додумывать?
— Скажете тоже, Владимир Николаевич. Какой же Набоков классик?
— А кто он, персонально по твоей классификации?
— Обычная недобитая белогвардейская шкура. Антисоветчик. И еще этот, как его, педофил.
— А! Ну-ну.
Кудрявцев принял от порученца отпечатанный на машинке переводной лист и начал читать:
"— Господин Набоков! Вернетесь ли вы когда-нибудь в Россию?
— Я никогда не вернусь, по той простой причине, что Россия, которая мне нужна, всегда со мной: литература, язык и мое собственное русское детство. Я никогда не вернусь. Я никогда не сдамся? продамся?. И в любом случае грандиозная? гротескная? Грозная? тень полицейского государства не будет рассеяна при моей жизни. Не думаю, что они там знают мои работы, — ну, возможно, в моей собственной тайной? секретной? специальной? службе в России и состоит несколько читателей, давайте не забывать, что за эти сорок лет Россия стала чудовищно провинциальной, не говоря о том, что людям приказывают, что им читать и о чем думать. В Америке я удачлив? Счастлив? успешен? более чем в любой другой стране. Именно в Америке я обрел своих лучших читателей, умы, наиболее близкие моему. В интеллектуальном смысле я чувствую себя в Америке как дома. Это второй дом в полном смысле слова…"
— "Это второй дом в полном смысле слова", — повторил вслух Кудрявцев. — Любопытно. Хотя и предсказуемо.
— Я ж говорю, тот еще антисоветчик. Родственничку своему, цэрэушнику, под стать. Обратите внимание, он там какую-то собственную тайную службу упоминает.
— Расслабься, Олег Сергеевич. Это не более чем образное выражение. Кстати, раз уж напомнил, как там поживает "кузен Николя"[74]?
— Нормально, живет — не кашляет. Вовсю носится с организацией осенних гастролей Стравинского. Вот тоже еще один подарочек, на нашу голову. Одна шайка-лейка. Банка с пауками.[75]
— А ты, вообще, что-нибудь из его сочинений слышал? Скажем, "Петрушку"?
— Не слышал и не собираюсь. Мне нормальная симфоническая музыка нравится.
— А нормальная — это?..
— Чайковский, например. "Лебединое озеро".
— Ну да, ну да. "Лебединое озеро", равно как "Красный мак" Глиэра, — это наше все. К слову, помнишь конфуз, что приключился в 1957-м, когда Никита Сергеич в Большой театр Мао Цзэдуна затащил? На "Лебединое"?
— Это когда китаец демонстративно, уже после первого акта, уехал?
— Мало того что уехал, так еще и выдал перед этим гениальную фразу.
— Какую?
— "Почему они все время танцуют на цыпочках? Меня это раздражает. Что, они не могут танцевать как все нормальные люди?"
Марков расхохотался.
— Прямо так и сказал? Смешно, надо будет запомнить.
— Ладно, шутки в сторону. Там по поводу завтрашней расширенной коллегии у Семичастного со временем что-то определилось?
— А вы разве не в курсе? Коллегию перенесли.
— Как перенесли? Почему?
— Не могу знать. Перенесли на 20-е, на послезавтра. Начало в 15:00. Явка строго обязательна.
Кудрявцев скривился так, словно от лимона щедро откусил.
— Мало того что перенесли, так еще и раньше девяти-десяти вся эта бодяга явно не закончится. Тогда вот что, Олег Сергеевич, пометь у себя: в ночь на 21-е мне нужен билет до Ленинграда, на "Красную стрелу".