— То же, что и командир.
— Правильно думает комиссар!.. Не-не, ничего не трогай, оставь как есть. Вернемся — продолжим.
— Пашк, у тебя здесь, часом, телефона нет?
— Обижаешь! Чекист бывшим не бывает, а потому всегда должен находиться в режиме доступа. Тебе позвонить нужно?
— Не сейчас, вечерком закажешь межгород с Москвой? Мне должны там кое-какую информашку подсобрать.
— Без проблем. Только на фига тебе межгород? Выйдем на дежурку, и они по своей линии подключат. Думаю, цельному генералу с Лубянки не откажут?..
Глава третья
Гульба по случаю именин труженицы пивного общепита Валюхи хоть и проистекала с предсказуемым размахом, но была омрачена паскудными событиями завершающейся недели. В начале которой мусора повязали Зойку Графиню, сыскав у нее на хате вещички с налета на Канонерском, а затем, с некоторым опозданием, до честнóго народца добралось известие об аресте Бельдюги. За второе более иных прочих собравшихся кручинился Хрящ. Никак не ожидавший, что судьба-злодейка именно теперь, после столь фартового обноса, организует столь же гнусную подлянку.
Хотя товара на квартире директора обувной фабрики они с Бароном подняли достаточно, с наличностью получилось негусто. Вся надежда была как раз на Бельдюгу, клятвенно пообещавшего реализовать барахлишко в максимально короткие сроки и по исключительно божьей цене. И — на тебе! Мало того что сам спалился, так еще и кодла его, с бору по сосенке собранная, тут же, по-тихому, из города свалила. И где их теперь искать — одному черту известно. Оно конечно, Бельдюга — человек надежный, проверенный. Из тех, кто скорее чужое на себя возьмет, чем своих сдаст. Но то — утешение слабое. Как ни крути, а гоп-стоп на канале Грибоедова, получается, вхолостую сработали — на колу мочало, начинай сначала.
А тут еще и Барон куда-то запропастился. Если и он, до кучи, в какой блудняк угодил, пиши — караул… Хрящ опрокидывал в себя за стаканом стакан, рассеянно прислушиваясь к разгульному гомону, и размышлял: может, при таких раскладах и ему на время покинуть город Ленина? Но на какие тити-мити жить? На столовское трехразовое, конечно, хватит. Но хочется-то — кабацкого.
В какой-то момент из клубов табачного дыма материализовался Вавила, плюхнулся рядом и, обдавая кисло-чесночным дыханием, зашептал:
— Хрящ, потолковать бы?
— Об чём?
— Хорошая маза есть. Козырно обставить можно.
— Кто ж об деле на хмельную голову толкует? Выбрал место.
— Так тебя в другое время не застать. Ты ж лёжки меняешь как пес шелудивый: там пометил, сям пометил, откусил — отбежал.
— А ты никак собачить меня вздумал?
— Да ты что?! Это я так, типа образно выразился. Может, выйдем на балкончик? Потолкуем?
— Экий ты мгновенный.
Борясь с подступившей тошнотой, Хрящ натужно сглотнул. Прикрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям: вроде отпустило.
— Ладно, шут с тобой. Пошли.
Хрящ поднялся и неуверенным шагом двинулся из комнаты. Следом, с видом профессионального заговорщика, засеменил Вавила.
— Вы куда, мальчики?
— Куда-куда? На кудыку с балкона харкать. Раскудахталась, курва!
— Мы сейчас вернемся, Валюша. Айн момент…
На самом деле, идея выйти на воздух оказалась не такой и плохой. Исключительно приятственно было сейчас Хрящу стоять, обдуваемым холодным ветерком. И вдыхать кислород, вентилируя больные, до конца от пневмонии не вылеченные легкие.
— Только уговор! Базар сугубо промеж нас, — предупредил Вавила, плотно прикрывая балконную дверь. — Если тема не канает, разбежались — и молчок.
— Было б сказано, а забыть всегда успеем. Ты не канитель, озвучивай.
— Ты, часом, не в курсе: Барон здесь, в Питере? Или, может, отскочил куда?
— Стесняюсь спросить: а в чем причина подобного любопытства?
— Я к тому, что он нам в этой теме край как сгодился бы. Потому — мужик головастый, по всему видать.
— Мужики лес пиляют. А Барон — в честняках ходит.
— Ну да, ну да… Короче, есть вариант влегкую поставить хату заведующего оптовой базы сантехники и фаянсовых изделий.
— Кхе… Вот с таких же, в легкую, козырей пару недель назад Макар заходил. А теперь вещички конфискованы, Зойка в допре, а сам Макар в бегах. Так что в гробу я видал такую козырную раздачу. — Хрящ недобро набряк, обнажив гнилые клыки. — Интересно, и как это мусора пронюхали, что товар на сохранение Зойка взяла?
— Может, соседи углядели да стуканули?
— За соседей не скажу, но без стука, похоже, не обошлось. Э-эх, узнать бы, чьих будет крыса — самолично кадык бы вырвал.
— Это правильно, — поддакнул Вавила, внутренне холодея.
Потому как существовать без кадыка, согласитесь, неуютно.
— Значит, говоришь, директор сантехнический? Ну, толчок, допустим, мы вдвоем вынесем. Но ванную — всяко не сдюжим.
— Заведующий этот старинный хлам собирает. У него дома — натурально малый зал Эрмитажа. Я почему за Барона и вспомнил: говорят, он в антикварных вещицах понимание имеет. В отличие от нас, убогих и сирых.
— Это кто ж такое базланит?
— Слыхал от кого-то, — равнодушно отозвался Вавила. — Теперь уж и не припомню.
— Ну-ну, жарь дальше.
— Заведующий, с бабой своей и с домработницей — живут же люди! — в отпуск отъехал. На дачу, в Разлив. По ленинским, короче, местам. А хата пустая стоит.
— И что, прям не приглядывает никто?
— В том-то и дело! Правда, каждое утро из Разлива эта самая домработница наезжает. Но в квартире кантуется не больше часа. А потом — обратно тихо, как в склепе.
— А на фига мотается?
— Зав с завихой девку электричкой гоняют. Чтоб цветы поливала, кошака кормила и дерьмо евонное выносила. А потом она обратно возвращается. Хозяев супом и вторыми блюдáми кормить.
— Ишь ты! Чтоб я так жил.
— Я ж говорю — та еще семейка. Разжирели, на импортных унитазах сидючи. И куда только бэхээсэс смотрит?
— А что ж они скотинку с собой не прихватили? — пропуская мимо ушей как бы юмор, задумался вслух Хрящ.
— Да кошак у них кастрированный, домашний. На свежем воздухе шугается.
— Интересное кино… И откуда у тебя, друг ситный, такие пикантные подробности? Самолично под хвост заглядывал?
— Никуда я не заглядывал. Просто недавно со шмарой одной любовь-морковь завертел.
— Главное, чтоб не навертел. И чего шмара?
— Домработница — подруга ейная. Мы ее на днях на Финляндском банý встретили. Слово за слово… Она моей на жизнь жалится, а я стою рядышком, покуриваю да на ус наматываю. Повезло, короче.
— Да уж.
— Только тут такое дело: если всерьез браться, времени на раскачку нет. Хозяева обратно в город двадцать шестого возвращаются.
После этих слов Вавила вопросительно уставился на собеседника. Хрящ же молчал, силясь вспомнить нечто важное, о чем неделю назад, на пьянке в Орехово, Барон втолковывал ему за Вавилу. Но — не получалось. И то сказать: пьяный был, в дымину. Кто тогда мог предположить, что вскоре жизня такие коленца начнет выкидывать?
— Так чего? Возьметесь с Бароном? Выгорит — мне за наколочку на бедность сколь-нибудь да подкинете.
— А сам пойти, стало быть, опасаешься?
Вавила, потупившись, отвел взгляд.
— Понятно: и хотела кура воли, да мороза боится, — считал Хрящ. — Ладно. Завтра отсыпаемся-похмеляемся, а в понедельник с утреца сгоняем. Поглядим, что там за Эрмитаж и за домработница с языком без костей.
Под обрывом монотонно бубнила речная вода. От Вуоксы поднималась вечерняя сырость и здесь, наверху, смешивалась с воздухом, пахнущим смородинным листом и сосновой смолой. Так что на выходе складывался аромат из разряда "Я вас умоляю!" — аж голова кругом. А тут еще со стороны финской границы очень кстати нарисовался ветерок и разогнал комарье, довершив почти идиллическую картину.
Двое старых друзей снова сидели за столом в саду. Курили, наслаждаясь разлитым вокруг покоем и фиксируя в памяти как сам факт, так и мельчайшие детали их мужской встречи. Ради которой обоим пришлось пройти очень непростой, длиною в два десятка лет, путь…
— Твои-то когда обратно возвращаются? — нарушил затянувшееся молчание Кудрявцев.
— В начале следующей недели. Всем кагалом. Целый год ждал, когда внуки с их матерью и с моей старухой на моря укатят. Чтоб малость одному, в тишине да спокойствии побыть. А теперь жду не дождусь, когда обратно вернутся. И покой уже не в радость.
— Сколько им? Спиногрызам твоим?
— Саньке шесть, на будущий год в школу. Лизке — три с половиной.
— Самый возраст. Давать деду прикурить.
— А ты, выходит, всю сознательную жизнь так бобылем и проживаешь?
— Не то чтобы совсем бобылем, но… В зарегистрированном браке не состоял.
— И как только с таким моральным обликом до генеральства допускают? — сощурился Яровой. — Маху дали контрольно-надзирающие инстанции… Но в чем-то я тебя, Володька, понимаю. И в глубине души даже завидую.
— Это чему?
— Ну, хотя бы тому, что ты, в силу своей культур-мультур-специализации, каждый день имеешь возможность артистку видеть. Певицу, балерину.
— Хм… Скажу тебе, дружище, по секрету: я их не только видел, но некоторых и того… на ощупь трогал.
— Даже балерину? — мечтательно закатил глаза Яровой.
— Даже. К слову, мне не понравилось.
— А что так?
— Налицо все признаки профессиональной деградации.
— В каком смысле?
— Дюже вертлявая.
Приятели расхохотались.
— Ну и жук вы, товарищ генерал!
— Алё! Обидные слова говорите, товарищ майор.
— Не понял? А что я такого?..
— А ты в курсе, что жук — тотемное животное вора-карманника?
— Ей-богу, не знал. А почему жук?
— Аббревиатура ЖУК означает "желаю удачных краж". Даже наколка такая специальная существует. Кстати, об уголовниках: Паша, ты обещал мне линию с Москвой обеспечить.
— Не вопрос. Сейчас по-быстрому чайку упромыслим и в дом переместимся. Я печуркой займусь, а ты — переговорами служебными.