— 2-й Украинский.
— Соколы Малиновского? Уважуха.
— А тебе, судя по возрасту, не довелось?
— Отчего же. Сперва партизанил, потом на Карельский фронт попал.
— Орлы Мерецкова? Не менее достойные хлопцы.
— Уезжаешь или наоборот?
— Наоборот. Домой наконец прибыл. Ездили с супругой на юга, в санаторий.
— А почему наконец? Море не глянулось?
— С морем всё в порядке. Пять баллов. Просто билетов прямых не достали — пришлось с пересадкой возвращаться. А у нас, сам видишь, семь мест на двоих. Так что набегались-натягались, будь здоров.
— А чего везете? Ракушки?
— Фрукты. Тут ведь какое дело: детей-внуков побаловать надо, родне не привезешь — обидятся. Друзьям-знакомым, соседям. Опять же себя не обделить. Вот на круг и вышло. Знаешь, как говорят? Одному многовато, а верблюду в самый раз… А, черт! Кажись, моя возвращается!
Мужчина поспешно загасил папиросу, отщелкнул ее в урну и, словно выброшенная на берег рыба, часто-часто задышал, втягивая вглубь себя табачное послевкусие. И от этого рыбьего его поведения сделалось Барону исключительно тоскливо.
"Ну и?! Ты все еще ЭТОГО хочешь? Устал жить днем сегодняшним, захотелось получить уверенность в дне завтрашнем? Валяй, получай. Вот оно — ДНО. Со всеми вытекающими: коновалами, санаториями, внуками, соседями и обидчивыми родственниками… Опомнись, друже! Ну годик, ну два, ну пять… А потом все равно ведь завоешь на луну и тихо уйдешь. Ночью, не простившись. И ей, Ирине, от того только больнее будет… Нет, шалишь! Не жилец волк в человеческом доме. Разве что в зоопарке. Ну так и мы к небу в клеточку более привычные".
— Кто здесь еще мои пассажиры?! — взвизгнула-заголосила проводница. — Стоянка сокращена. Быстренько заходим в вагон, сейчас отправляемся.
И этот ее взвизг стал финальным аккордом.
Сродни грохоту захлопнувшейся крышке рояля.
— Ну, счастливо тебе, сокол Малиновского.
Барон крепко пожал ладонь фронтовика.
— И тебе всех благ, орел Мерецкова.
Басовито прогудел паровоз, загрохотали буфера, состав Пермь — Ленинград медленно тронулся. Барон припустил, запрыгнул на подножку и, не оглянувшись на оставляемый за спиной город Галич, с оставляемой в нем несостоявшейся красавицей женой, вернулся на свою полку. Все правильно. Так оно, всяко, честнее.
Как наставлял его Чибис: у бродяги два клина — поле, лес да посередь осина…
— …Я ж тебе говорила, что ни фига он на ней не женится, — удовлетворенно бухнула Влюбленность, наблюдая за этой мизансценой. — Поматросит дуреху и бросит.
— А ты, подруга, не торопись с выводами, — неуверенно возразила Любовь.
— А тут спеши не спеши — все едино. Ты вообще хотя бы раз видела долгие отношения после бурной ночи случайной любви?
— Насколько долгие? — уточнила Любовь, понимая, однако, что Влюбленность права.
— Допустим, несколько лет.
— Несколько лет — видела.
— Всё?
— Что "всё"?
— Съела?!
— Несколько лет — это иногда целая жизнь.
— Жизнь — это жизнь. И не надо, любимая! "Очко" — это всегда двадцать одно, а не двадцать девять, как тут.
— Да, здесь двадцать два, — вздохнув, согласилась Любовь.
Она по-прежнему верила в Ирину, но теперь уже сомневалась в Бароне, убеждаясь, что в этом человеке лагерем выжжено всё. И что к Ирине, как это ни печально сознавать, он отнесся всего лишь как к массажу души. Вернее — того человеческого, что от нее, от души, пока ещё оставалось.
— Да, выжжено! — расписавшись в собственном бессилии, поставила окончательный диагноз Любовь…
— …Так нормально?
— А если левый край чутка повыше поднять?
— Так?
— Нет. Плохо. Слезай.
Захаров спрыгнул с табурета. С облегчением, но и с максимальной осторожностью положил картину на пол. Живопись мало того что имела два метра по диагонали, так еще и была заключена в тяжеленную раму.
— Э-э! Отставить перекур! Времени в обрез, — продолжил руководить процессом развески Анденко. — У меня через полтора часа романтическая встреча с Вавилой. В саду, под липами. Давай-ка вот что: перевесь ту, с лошадью, ближе к окну. А которую с бабой — на ее место.
Сам Григорий в данный момент вольготно, на правах старшего и в высоких материях и мотивациях якобы разбирающегося, покачивался — нога на ногу — в кресле-качалке.
— А в чем разница?
— Разница в эстетическом восприятии.
— Чего сказал?
— Я говорю: картины местами поменяй.
Теряя остатки терпения, Захаров взялся перевешивать. Анденко же дотянулся до стоящей на красного дерева прикроватном столике (тоже из вещдоков) бутылки пива (не из вещдоков) и сковырнул зубами пробку.
— Всё, готово. Учти, Гришка, если скажешь, опять не так — полезешь сам.
— Во-от! Совсем другое дело. Поменяли картины местами, и угол заиграл.
— Сказал бы я, что и в каком месте у тебя заиграло.
Захаров забрал у приятеля бутылку, жадно присосался.
— Но все равно. Как сказал бы Станиславский: "Не верю!"
— А по мне, довольно миленько получилось.
— То-то и оно, что миленько. А нам потребно — экстра-люкс.
— Да брось! Много чести для заурядного уголовника.
— Э-э, не скажи. Барон, он очень даже незаурядный. Чтобы такую, как в столице, кражу обставить, не навык — талант нужен. Дар Божий.
— В первый раз слышу, что у Боженьки имеются навыки профессионального уголовника… Короче, конкретно от меня чего еще требуется?
— Погоди, не части. Надо поразмыслить, включить пространственное воображение.
— Без проблем, включай. Только без меня.
— Алё? Я не понял?
— А тут и понимать нечего. Была поставлена задача нарядить квартиру, так?
— Ну так.
— "Елочные игрушки" привезли, развеску закончили. Сейчас "звезду" на пианину водрузим, и — хорош, разбегаемся. Тебя Вавила под липами, а меня через час Светка под часами ждет. Мы в кино условились.
— Светка, кино… Мелко плаваете, товарищ Захаров. Ставите свои мелкобуржуазные интересы выше успеха нашей оперативной комбинации.
— Не нашей, а вашей, товарищ Анденко. Это раз. А во-вторых, еще неизвестно, когда придет час оной реализоваться. И придет ли вообще.
— А вы, батенька, пессимист.
— Я реалист. Короче, чего на пианину ставить будем? Кстати, вполне себе инструментик у твоей тещи. Богемного виду.
— Много ты понимаешь в богемной жизни. У клиента, достойного Барона уровня, если и должно стоять пианино, всяко не марки "Красный Октябрь". А какой-нибудь там "Стенвей". Или "Блютнер".
— И где мы тебе этого Блюхера раздобудем?
— К твоему сведению, у нас в ДК милиции как раз такой.
— Метнуться? В ДК? Щас прикачу. Он же на колесиках?
— Не, не стоит.
— А что так?
— О прошлом месяце на крышке какая-то сволочь перочинным ножом надпись процарапала: "Мусорá — козлы!"
— Оно вандализм, конечно. Но по сути верно. В отношении отдельных представителей.
— Ты это на кого, козья морда, намекаешь?
— Почему намекаю? Практически открытым текстом произношу.
— Ладно, что там у нас еще осталось? Из неоприходованного? — проигнорировал вызов Анденко. Он нехотя поднялся с кресла, подошел к одной из коробок с вещдоками, порылся в ней небрежно.
— Ух ты, какая вазочка! Красота… Бли-ин! Мыкола!
— Чего орешь?
— Я ж просил проконтролировать! Чтоб никаких казенных наклеек! Спалимся на фиг!
В 17:20 лайнер ТУ-104 совершил посадку в аэропорту Шереметьево, доставив пассажиров из Ленинграда. Хоть с утра Кудрявцев и созванивался с конторой, предупредив дежурного, что вернется раньше запланированного срока, распоряжений по части встречи не отдавал. Потому, спускаясь по трапу, был изрядно удивлен, приметив на летном поле служебную машину и маячащего рядом Олега Сергеевича.
— Добрый вечер, Владимир Николаевич. Как долетели?
— Долетел нормально. А вы чего тут, со всем подобострастием? Если мне не изменяет память, машины с фанфарами я не заказывал?
— Помните, вы просили установить координаты доктора Анисимовой? Заведующей медсанчастью на соликамской зоне?
— В склерозе до сей поры не замечен. И чего?
— Оказывается, Анисимова в Москве. Пока еще.
— О как?! На ловца и зверь… А "пока еще" — это сколько?
— Минут сорок-пятьдесят.
— Не понял?
— Анисимову переводят на вышестоящую должность в медслужбу при Управлении ИТК Свердловской области, в связи с чем неделю назад она прибыла в столицу, на курсы повышения квалификации. Вчера прошли последние занятия. Сегодня с утра была прощальная обзорная экскурсия по городу, и теперь Анисимова улетает обратно. Самолет в 18:20, регистрацию вот-вот объявят. Я и подумал: раз уж так оно совпало, может, вы захотите с ней встретиться прямо здесь? Чтобы потом специально не мотаться?
— Молодцом, Олег Сергеевич. Возьми с полки пирожок. Разумеется, лучше здесь и сейчас. Едем.
Кудрявцев и порученец загрузились в "Волгу", и та рванула через рулежные дорожки в направлении новенького, всего три года как открывшегося здания аэровокзала…
Пассажирку Анисимову, вылетающую рейсом 235 Москва — Свердловск, просят срочно пройти в кабинет начальника аэропорта. Па-аавтаряю: пассажирку Анисимову, вылетающую рейсом Москва — Свердловск, просят пройти в кабинет начальника аэропорта.
Услышав столь странное объявление, майор медицинской службы Анисимова вздрогнула от неожиданности. А затем, немало подивившись интересу к своей персоне и тревожно посмотрев на часы, отправилась как есть, с чемоданом, разыскивать кабинет начальника. В этой эффектной, стильно одетой, уверенной в себе женщине сейчас трудно было распознать девятнадцатилетнюю девчонку Клашку. Ту самую, что весной 1942-го стала первой женщиной Барона…
— Можно?
— Да-да, заходите.
Клавдия вошла в кабинет, обстановка которого более всего напоминала музей. Этакая экспозиция "Прошлое и настоящее отечественной авиации". И лишь во внешнем облике самого хозяина кабинета ничего авиационно-романтичного не наблюдалось. При этом, удивительное дело, лицо аэровокзального начальника показалось Клавдии знакомым.