— Что за положенец?
— Алексеев, кличка Барон. Неделями из буров и шизняков не вылезает и все равно никак не угомонится. Замначальника оперчасти у меня всю валерьянку выпил. Из-за его художеств.
— Сколько пострадавших? — деловито уточнила Анисимова.
— Семеро легких. Там в основном переломы и черепно-мозговые. Но один тяжелый, как раз этот самый Барон. Ему, помимо прочего, в общей свалке нож в левое бедро всадили и точнехонько в артерию угодили. Большая кровопотеря, не исключен сепсис. А у нас, сами знаете, с антибиотиками беда. Еще и хирург второй день в запое.
— Ну что ж, пойдем посмотрим на их благородие. Попытаемся спасти эту трижды ненужную жизнь.
— Вот вы сейчас в самую точку сказали. Именно что ненужную.
— Это не я сказала, а доктор Ливси.
— Это какой же Лившиц? Который по гинекологии, из Усолья?
— Не Лившиц, а Ливси. Из "Острова сокровищ". Читала?
— Не-а. Это ведь мальчишеская книжка.
— А мне так ужасно нравится. Пиастры, пиастры!
— Ой, хорошо, что напомнили. Машина с лекарствами заказанными опять из города не пришла. С утра придется снова звонить…
В операционной больничного корпуса было полутемно, хотя в дополнение к тускло мерцающей под потолком лампочке сочился свет полной нынче луны, повисшей строго в створе зарешеченного окна.
Лежавший на койке-каталке зэк был без сознания. Неудивительно, при такой-то кровопотере. Нянька Серафимовна, по-матросски опрокинув на бетонный пол ведро воды, замывала кровь, костеря на чем свет стоит и данного конкретного урку, и весь уголовный мир в целом. Используя при этом такие выражения, которые и не всякий-то матрос знает.
— Серафимовна! Вот самое последнее, что сейчас требуется, так это намытые полы, — машинально сделала замечание Анисимова, входя в операционную. — Рая, ты прививку от столбняка ему сделала?
— А что, надо было?
— Быстро готовь. Но рану, надеюсь, антисептиком обработали?
— Было бы чем. Обрабатывать, — огрызнулась Серафимовна, но швабру отставила и направилась к шкафчику с медикаментами.
— Да хотя бы мыльным раствором! Если ничего другого нет.
Анисимова подошла к каталке, всмотрелась в кровавое месиво, менее часа назад бывшее лицом, и в ужасе зажала рот рукой:
— О боже! Василий?!
— Вы ошиблись, Клавдия Михайловна. Барона Юрием зовут. Юрий Всеволодович.
— Что? Да-да… Юрий Всеволодович. Это я… обозналась. — Клавдия мучительно потерла виски, пытаясь сосредоточиться и взять себя в руки. — Значит, так. Ослабить жгут, не хватало еще для полного счастья ишемию конечностей получить. Затем укол. Рану обработать на предмет занесения инфекции с лезвия. Через час наложите повязку, предварительно смочив ее физраствором. Да пошевеливайтесь, что вы как мухи сонные. Где его медкарта?
— Вот.
— Заберу, ознакомлюсь. Если возникнут осложнения, немедленно дайте знать. Я буду у себя.
Бросив последний взгляд на Барона, Анисимова взволнованно покинула операционную.
— Райка! А чего она так переполошилась? Подумаешь, очередного урку подрезали. Невелико событие.
— Понятия не имею. Сама удивляюсь.
— Еще и дефицитную противостолбнячную на него изводить. У-у-у! Гаденыш! Лучше бы тебя насмерть прирезали — всем бы спокойнее стало…
Когда за зарешеченным окошком операционной пышнотелую луну вытеснил предрассветный рваный сумрак, Барон открыл глаза. Какое-то время он невидяще пялился в потолок, а после, учуяв в непосредственной близости некое постороннее дыхание, осторожно поворотил голову. Возле его каталки, склонив голову на грудь и умудрившись закемарить на табурете, сидела взрослая копия Клавдии. В белом медицинском халате. Для этих стен подобное зрелище было настолько невероятным, диким и нелепым, что Барон зажмурился, прогоняя то ли морок, то ли вызванную болью во всем теле галлюцинацию. Но когда он снова распахнул глаза, женщина в белом никуда не делась.
— Клавдия? — неуверенно позвал Барон.
— А? Что?! Ох, слава богу, очухался.
— Это правда ты? Не наваждение, не сон?
— Это правда я. Не сон. — Клавдия тихонечко взяла Юрия за руку. — Убедился?
— Теперь да.
— А вот кто ты, Василий? У меня голова кругом идет. Юрий Алексеев… Барон… Положенец… Поножовщина… Как же так? Почему? Ты — и вдруг убийца?!
— Ты немного сгущаешь краски, Клавдия.
— Я читала твою учетную карточку.
— Да, грех смертоубийства в моем послужном списке в самом деле имеется. Вот только…
— И кого же ты? — не дала докончить Клавдия. — За что?
— Так, одно жЫвотное. Между прочим, некогда ты его неплохо знала.
— Ты это о ком?
— То, Клавдия, история долгая. А мне сейчас малость некомфортно… языком ворочать.
— Понимаю. Но после, потом расскажешь?
— А куда я денусь? Я правильно понимаю, что ты в этих стенах вроде как банкуешь?
— Вроде того.
— Значит, еще наговоримся, гражданин начальник.
— Кабы не твое нынешнее состояние — сейчас ка-ак стукнула бы тебя по лбу. Или по заднице как маленького. Ваську-шкоду.
— Не надо. Меня давеча уже достаточно обстучали.
— Это точно.
— Поэтому ты лучше меня поцелуй. Как большого. Ваську-шкоду.
— Экий вы прыткий, больной. Только-только в беспамятстве валялся… Ладно, исключительно в целях посттравматической профилактики. — Клавдия чмокнула Юрку в лоб. — Ну, здравствуй, однополчанин. Вот не думала-не гадала, что когда-нибудь свидимся. Да еще ТАК свидимся.
— Не-ет, ты меня по-другому поцелуй. Как тогда, в 42-м. Помнишь?
Разумеется, она помнила. Ибо то было воспоминание из разряда тех, что не забываются всю оставшуюся жизнь.
Анисимова молча, изучающе всмотрелась в некогда родное лицо — лицо первого в ее жизни мужчины, отца ее ребенка. А затем, дежурно оглянувшись на дверь, склонилась и впилась в губы вора-рецидивиста…
Рассказывает Григорий Анденко
Воскресенье выдалось на редкость суматошным.
Потолковав с Вавилой и снабдив его подробными инструкциями в части завтрашних телодвижений, я поехал домой, теша себя мыслью провести остаток дня в активном ничегонеделании. Благо ситуация позволяла — жена с сыном укатили на дачу к родителям. Которые и не подозревали, что их пустующая квартира отныне превращена в мышеловку, заряженную на крупного зверя. Но — увы мне. Едва лишь я комфортно расположился на диване, с откупоренной бутылкой пива и со свеженьким номером "Крокодила", на тумбочке в прихожей заголосил телефон. Настойчиво, я бы даже сказал, нагло заголосил. Так что и не захочешь — подойдешь.
Основания у наглости имелись. Звонил дежурный по отделу, и, как выяснилось, далеко не в первый раз. А всё затем, чтобы порадовать сообщением, что наш дорогой Накефирыч взалкал личной встречи. Причем бегом. Все ясно, прослышал о нашем воскреснике и возжелал изустных подробностей.
Ничего не поделаешь — пришлось поехать, уважить…
— …Значит, говоришь, случилась поклёвочка? — переспросил Иван Никифорович, задумчиво почесывая щетинистый подбородок.
— Еще какая! Осталось дождаться завтрашнего утра, когда клиент контрольно оближет червячка. И тогда будем готовить сачок. Для рыбины крученой.
— Ну-ну. Дай бог нашему теляти волка заломати. Кстати, с чего вдруг такая убежденность, что на этот ваш постановочный скок Хрящ пойдет именно с Бароном? О последнем, я так понимаю, неделю ни слуху ни духу? Вот и наружка подтверждает: ничего, даже отдаленно похожего, в контактах ни Хряща, ни Любы не зафиксировано.
— Да вашей наружке верить — себе дороже! Они вон, с утра Хряща потеряли. А в сводке на голубом глазу отписались: "В силу активных проверочных действий объекта наблюдение было прекращено". А какие могут быть активные, если он всю ночь у Вальки Гуманистки керосинил? В таком состоянии не до проверочных, лишь бы до дому доползти да спать завалиться. Работать надо лучше, а не липу сочинять.
— Ах, так это, оказывается, МОЯ наружка? Прелестно. А кто, стесняюсь спросить, здесь, в этом самом кабинете, на коленях стоял? Умоляя пробить ноги вне очереди?
Допустим, в подобной пикантной позе я доселе замечен не был. Но, теша самолюбие начальства, отчего бы и не подыграть?
— Виноват, в самом деле зарапортовался. Но так ведь я ничего такого и не говорю. Разумеется, лишний пригляд не помешает.
— Во-во. Это он для тебя, Анденко, лишний. А для других служб в эту самую минуту, быть может, жизненно необходимый. И вообще, вам-то с Захаровым на коврах не стоять. Тогда как лично я уже на пупе перед руководством извертелся. Изобретая основания для продолжения наблюдения одновременно за двумя объектами в рамках одного, да и то надуманного, дела предварительной оперативной проверки.
Я мысленно представил Накефирыча, исполняющего акробатический этюд "верчение на пупе", и с трудом подавил смешок.
— Мы ценим, Иван Никифорович. Честное слово!
— Спасибо, родной, утешил. Ты бы лучше подсчитал на досуге, во сколько обходится этот ваш гостевой прием? В силах и средствах? И без того у меня такое ощущение, что всю неделю целая бригада работала только на вашу художественную самодеятельность. Барон — это прелестно. Но, если память не изменяет, у вас с Захаровым по парочке нераскрытых дел на брата.
— Если вы на кражу из квартиры замдиректора Кузнечного рынка намекаете, у Захарова по этой теме наметились очень серьезные подвижки.
— Как раз сей рыночный фрукт меня интересует меньше. Как выясняется, по нему давно ОБХСС плачет. Я сейчас имею в виду кражу на канале Грибоедова. Мне по поводу этого Амелина кто только не позвонил. Причем с самого высока, и каждый — с настоятельной просьбой уделить особое внимание и держать в курсе. И думается мне, не могла молва так быстро разлететься. Без самого Амелина всяко тут никак не обошлось. Подключил, сукин кот, нужных людей.
— С ограблением на канале пока хуже. Бельдюга — в несознанке. Да и не станет он колоться. О чем, между прочим, я сразу предупреждал.