Десять минут спустя со двора на улицу вышла миловидная девушка и, цокая каблучками по тротуару, направилась к трамвайной остановке. Следом за ней выкатился мужик в клетчатой рубахе и, контрольно осмотревшись по сторонам, лениво двинулся туда же. Словом, события разворачивались ровно так, как прогнозировал Анденко. За исключением одного момента — наружное наблюдение за Хрящом не велось. Да оно и не могло здесь вестись по определению: ночную смену топтунам не согласовали, поэтому ровно в полночь они со спокойной душой оставили наблюдение за домом Любки, снова выставившись там лишь ранним утром. Но как раз в этот ночной промежуток квартиру посетил вернувшийся из Перми Барон, после чего спокойно покинул адрес на пару с Хрящом. Короче, промашка случилась. А точнее — бухгалтерская экономия. Ведь за ночную работу сотрудникам положены надбавки.
Всех этих подробностей инспектор Анденко, разумеется, не знал. А тут еще и девятый маршрут почти сразу подрулил. Так что приятелям ничего не оставалось, как подхватить выпавшее из рук сотрудников наружки знамя, загрузиться в переполненный трамвай и прокатиться в одном вагоне с Катюшей и Хрящом до вокзала. И уже там, на месте, своими глазами пронаблюдать, как блатарь добросовестно проводит милицейскую стажерку до электропоезда сестрорецкого направления. В общем, как говорил немецкий товарищ (который на самом деле нам совсем не товарищ) Фердинанд Порше, "если хочешь сделать что-то хорошо — сделай это сам".
А ровно в ту секунду, когда Анденко с Захаровым загружались в "девятку", из тещиного подъезда вышел давешний старик с авоськой. Правда, теперь он ничуть не горбился, двигался ровной, уверенной походкой, а невзрачный свой плащишко нес, небрежно перекинув через свободную руку. Да, собственно, и на старика он не очень-то тянул — вполне еще молодой, разве что с ранней сединой мужчина. Дойдя до мусорных баков, "старик" сбросил туда авоську и плащ. Затем, обернувшись, какое-то время внимательным взглядом поизучал фасадные окна второго этажа, после чего, никем во дворе не замеченный, отправился восвояси.
Проведя на пару с Хрящом рекогносцировку подходов к квартире "фаянсового директора", Барон взял такси и поехал на Невский. Здесь он первым делом посетил Главпочтамт, где, отстояв небольшую очередь к окошечку с надписью "Корреспонденция до востребования", получил телеграмму из Москвы, дожидавшуюся его со вчерашнего дня. Надорвав бланк, прочел: "У нас все поправились зпт беспокоит лишь здоровье товарища Айвазяна тчк будет возможность приезжай навестить тчк встретим достойно тчк тетя Шура дядя Халид".
— Ну, хоть Шаланда с Халидом не подкачали! — улыбнулся Барон. — Что ж, будем считать, на хлеб заработал. Теперь бы еще маслица кусок.
Он порвал телеграмму, выбросил клочки в мусорную корзину и пешочком направился в Дом ленинградской торговли. Навестить старого знакомого…
Заведующий секцией наручных часов Георгий Маркович Гуревич был загодя оповещен о предстоящем визите, а потому к встрече подготовился. И после того, как они с Бароном распили в каморке, служащей раздевалкой и местом перекуса для сотрудников универмага, по стаканчику "индюхи со слоном", водрузил на стол пухлый портфель.
— Чтение книг развивает не только эрудицию, но и память, — не без пафоса объявил завсекцией и, щелкнув замочком, вытянул из портфеля довоенного издания альбом-каталог живописных работ мариниста Айвазовского. — Страницы 219–220.— Георгий Маркович бережно перелистнул страницы. — Она?
Барон уткнулся в демонстрируемый разворот и сразу опознал в репродукции полотно, которое они с Шаландой умыкнули из квартиры любвеобильной московской мадам.
— Да, Жора. Память у тебя и в самом деле… — уважительно заключил Барон и прочел текст комментария к картине: "…Вечер в Неаполитанском заливе… Хранилась в Ленинграде, в частной коллекции профессора Лощинина. Бесследно утеряна зимой 1942 года". Ититская сила!
— Ты чего?
— Похоже, я знаю, каким именно образом она была… хм… утеряна.
Во взгляде Гуревича зажегся неподдельный интерес:
— И каким же, если не секрет?
— В феврале 42-го на эту картину поступил заказ одному жигану. Вот он, со своей подростковой шайкой, и организовал налет на квартиру Лощининых. В результате тогда внук профессора был убит, а сами старики… В общем, цена этому полотну — три человеческие жизни.
— Да-да, времечко было, что и говорить… — дежурно-сочувственно поцокал языком Гуревич. — Кстати, сугубо в целях расширения кругозора: ты, случайно, не в курсе — кто выступал заказчиком?
Вопрос был исключительно невинный. Тем не менее, услышав его, Барон нервно заиграл желваками.
Накатило-нахлынуло тогда, в начале весны 42-го, Гейкой поведанное…
Ленинград, февраль 1942 года
Сразу после того, как Юра и Оленька покинули пещеру блокадного Али-Бабы, ее хозяин устроил Гейке знатное правилово:
— …Я ведь, кажется, неоднократно просил не приводить сюда своих дружков?! Еще и с детским садом!
— Анатоль Яковлевич! Да Юрец — нормальный пацан! Я за него ручаюсь. Зуб даю!
— А мне твой гнилой зуб на хрен не сдался! "Дяденька, возьмите овечку". Тьфу! У меня, между прочим, нервы тоже не из канатов скручены! Думаешь, мне малолеток доходяжных не жалко? Да только если всех жалеть, никакого здоровья не хватит.
В этот момент в дверь условным стуком постучали.
Марцевич вздрогнул, а Бабай вопросительно поднял бровь.
— Это Дуля! — успокоил Гейка. — Вы же сами просили, чтоб пришел.
Марцевич, вспомнив, кивнул Бабаю, и цепной пес впустил в квартиру закоченевшего Дулю.
— Ходи за мной, доходяги. Базар до вас имеется, — приказал Марцевич, и пацаны покорно проследовали в кабинет.
В святая святых. Где они до сей поры еще ни разу не были…
— Ну и? Как там ваша ватага? — поинтересовался Марцевич, усаживаясь в кресло. — Слухи доходили, что Гриня того? Откинулся?
— Спёкся Гриня, — подтвердил Гейка. — И Горыныч вот-вот.
— Нам бы, Анатоль Яковлевич, в какую делюгу по-шустрому вписаться, а? — заискивающе, давя на жалость, затараторил Дуля. — Иначе — край. С рынка всем уже не прокормиться. Еще немного — и парняги друг на дружку кидаться станут.
Гейка злобно цыкнул на подчиненного, и тот сконфуженно прикрыл пасть.
— В принципе, есть у меня на примете одна темка, — после паузы, как бы размышляя вслух, протянул Марцевич. И — уперся взглядом в Гейку. — Но, боюсь, твоим соплякам не потянуть.
— Да мы! Да вы только прикажите! — снова полез поперек батьки в пекло Дуля.
— Приказывают в армии, Дулечка, — ласково уточнил Марцевич. — А промеж своих — полюбовно соглашаются. Разницу чуешь?
— Ага, — подтвердил Дуля и покосился на Гейку. Дескать, а что? Разве я чего-то не то?
И Гейка вынужденно согласился:
— Ну да… Мы эта… мы согласны.
— На ЧТО вы согласны, дурьи ваши бошки? Я ж еще ничего не озвучил?
— Да какая разница? Что в лоб, что по лбу.
— Тоже верно, — неожиданно согласился Марцевич. — А теперь слушаем сюда: есть одна квартирка, в Коломенской части. Живут трое — дед-профессор, его старуха и их внук. — Анатолий Яковлевич бросил взгляд на Дулю. — Примерно твоего возраста будет. Задача: зайти в квартиру и забрать картину товарища Айвазовского. Узнать ее нетрудно, там всего одна марина висит.
— Чего висит?
— Море нарисовано. Корабль. Шторм утихает. И солнышко сквозь тучи пробивается. Теперь понятно?
— Ага. Только, это… А если не откроют? Дверь вышибать?
— Откроют. Старики почти неходячие, так что к двери подойдет внук. Спросит — кто? Скажете: от Анатолия Яковлевича посылка.
— Прямо вот так вас и называть? — удивился Гейка.
— Вот прямо так! Иначе не откроет. Далее входите, внука… в общем, надо его… Ну, вы меня поняли?
— В смысле? — насторожился Дуля. — Кончить, что ли?
— Именно.
Какое-то время уркаганы-малолетки поварили услышанное. Затем Гейка осторожно предложил альтернативу:
— Так, может, просто в дыню ему пару раз сунуть, и все дела? Навалимся кодлой — он и пикнуть не успеет.
— Наваливаться — это ты на бабу будешь! — рассердился Марцевич. — А парня завалить нужно. Разницу чуешь? И его, и… профессора с женой.
— А стариков-то на фига?
— Они все равно одной клешней в могиле стоят. Неделя, от силы две, осталось. Так что им, считай, без разницы. Потому и картину нужно быстрее взять. Пока она государству, как бесхозная, не отошла… Тебя, я гляжу, что-то смущает?
— Да нет. Просто… — Гейка замялся. — Просто мы с парнями по-мокрому еще ни разу не…
— Ну так все когда-то случается в первый раз. Впрочем, никто не неволит. Вы спросили за работу, я сделал конкретное предложение. Не нравится — без проблем. Других исполнителей найду. Сейчас народ до такой ручки дошел, что за буханку хлеба не то что на квартиру профессорскую, налёт на Смольный упромыслит. — Марцевич жестом указал на дверь: — Всё, свободны! Не было разговора.
Прочитав отчаяние на лице Дули, Гейка запротестовал:
— Погодите, Анатоль Яковлевич! Это ведь я так, сгоряча сказал. Мы сделаем! В лучшем виде, даже не сомневайтесь. Только скажите адрес и когда?
— Уверен?!
— Да!
— Хорошо. Тогда вот адрес. — Он протянул Гейке заранее заготовленный клочок бумаги. — Сделать надо не позднее среды. Из хаты, кроме жратвы и карточек, больше ничего не тяните. Я все равно не возьму, а сами сбывать решите — спалитесь. Но за холст — отсыплю щедро. Уразумели?
— Да, — в унисон подтвердили оба.
— А теперь, Дулечка, выйди-ка за дверь. Подожди там, в коридорчике.
Приятели недоуменно и слегка тревожно переглянулись, что не укрылось от проницательного взгляда Марцевича.
— А ты мне, друг ситный, больше ничего поведать не желаешь? — вкрадчиво поинтересовался он, после того как Дуля покинул кабинет.
— Про что? Поведать? — насторожился Гейка.
— Ну, например, про диверсанта немецкого. Которого вы уработать решили. И из-за которого Шпалер кони двинул.