— Присаживайся, Анатолий Яковлевич. В ногах правды нет, а она нам сейчас — ой как понадобится.
Марцевич покорно плюхнулся в плюшевое гостевое кресло и злобно уставился на визитеров:
— Быть может, вы, наконец, объясните, что здесь происходит и по какому праву вы…
— Барон, а товарищ не понимает! Может, мне объяснить? С легонца?
— Пока не стоит. Возможно, чуть позже. Вот что: мы тут с товарищем потолкуем, а ты пока поброди по хате, пошукай по сусекам. На свой вкус. Только я тебя умоляю! Бронзу не бери. Мне сегодня тяжести носить впадлу. С утра кости ломит. Видать, к дождю.
— Это мы с превеликим удовольствием, — ухмыльнулся Филька и вынырнул из кабинета.
Барон же прошел к письменному столу и устроился в роскошном хозяйском кресле. Марцевич следил за ним настороженно, лихорадочно просчитывая в уме, что же это за такая "беда пришла, откуда не звали".
— Вишь как, Анатолий Яковлевич, оно складывается, — после минутной паузы заговорил Барон. — Ты, небось, думал: столько лет прошло, все быльем поросло? Иных уж нет, а те далече? Нет, конечно, первые 3–5 после войны годков очко наверняка еще поигрывало. Небось, и мальчики кровавые в глазах стояли, и тени из прошлого по ночам наведывались? Но потом пообвык. Успокоился, расслабился. А зря.
— Послушайте! Не знаю, как вас по имени-отчеству. Я вас решительно не понимаю! Какие мальчики? Какие тени?
— Ладно, перейдем от прелюдий к делу. Меня и моего товарища уполномочили провести в твоем, Марцевич, доме экспроприацию ценностей. Посему — предлагаю добровольно выдать оные. В первую очередь нас интересуют ювелирные изделия, монеты и прочая мелюзга. Крупногабаритные предметы сегодня вывозить не будем.
— И кто же это вас… уполномочил?
— Должно быть, Тот, кто не только всегда думает о нас, но и все о нас знает — и хорошее, и плохое. Сразу предупреждаю, временем мы располагаем. Твоя новая женщина, та, что из секции грампластинок в Гостинке, она ведь сегодня до семи работает, так?
Физиономия Марцевича покрылась бледной испариной:
— А откуда вы?..
— А за это время мы всё успеем. И паркет перекурочить, и обои отодрать, и шкафы разломать, и сантехнику расколотить. А оно тебе надо? Отдай по-хорошему и существуй себе дальше. В сносных условиях да с молодой женой. Короче, думай. Даю тебе на всё… — Барон дотянулся до стоящих на столе песочных часов и перевернул их. — Время пошло.
В кабинете воцарилась тишина. Марцевич затравленно смотрел, как в часах бежит песок, продолжая лихорадочно соображать. Барон же выбрался из-за стола и принялся расхаживать по кабинету, осматриваясь и присматриваясь. Оказавшись рядом с пианино, он машинально открыл крышку и одним пальцем, что называется на автопилоте, начал перебирать клавиши:
— Протекала речка. Через речку мост. На мосту овечка. У овечки хвост.
Услышав этот дурацкий текст, Марцевич вскинулся. С момента появления в квартире этих двоих в его глазах впервые отчетливо обозначился страх.
— …Дяденька, а мою овечку не возьмете? За хлебушек?
— Спасибо, девочка. Оставь себе…
— ТЫ?! Ты — Юра?! Тебя и твою сестру сюда Гейка приводил?
Барон с шумом опустил крышку.
— Узнал, старый хрыч? Вот и славно. Извини, Гейка подойти не смог. Хотя у него тоже кой-какие перерасчеты к тебе имеются.
— Он что, тоже жив?
По всему, это известие стало для Марцевича не меньшим потрясением.
И Барон тут же взялся развить тему.
— Например, он посчитался бы с тобой за набой на квартиру профессора Лощинина. Который ты дал доходягам-пацанам. И где они, за пайку харчей, семейство профессора к праотцам отправили. Чтоб тебе, упырю, картину Айвазовского приволочь. Правда, почти всех пацанов вскорости мусора покрошили. В отличие от тебя. Пенсионера-блокадника.
Расценив слова и интонацию Барона как вынесение смертного приговора, Марцевич упал с кресла, бухнувшись на колени.
— А за твое "тоже жив" — отдельное спасибо. Как видишь — живой. Более того, намереваюсь тебя, гниду, пережить.
— Не убивайте! Прошу вас! Я все… я все отдам!
— Картина где? Айвазовский?
— Нету. Христом Богом, нету. Продал. Вскоре после войны.
— Кому?
— Одному ответственному работнику. Из Москвы. Фамилии не знаю, честное слово.
— Допустим. Схрон?
— Да-да. Сейчас. Я сейчас, Юра…
Тайник в виде замурованного в несущую стену металлического сейфа был замаскирован с изрядной изобретательностью. Так что, не поплыви сейчас Марцевич, Барон с Филькой вполне могли бы его и не отыскать. Центральное место в сейфе занимала старинная шкатулка. Как оказалось, доверху набитая самой разной ювелиркой. Барон попробовал на вес — килограммов пять, никак не меньше.
— Серьги, те, что мы с сестрой приносили, здесь?
— Извините, я же не знал, что… Серьги, они тоже проданы, — испуганно пролепетал Марцевич, но тотчас спохватился. — Но цепочка, кажется, не ушла. Где-то здесь, в шкатулке, должна быть.
И, демонстрируя феноменальную память о судьбе каждой хранившейся в шкатулке вещи, очень быстро (минуты не прошло) откопал среди прочих сокровищ действительно ту самую, мамину, с камушком, цепочку.
— С-с-сволочь! — проскрипел зубами Барон и, не удержавшись, съездил Марцевичу по физиономии.
В этот момент в кабинет возвратился Филька: на морде — улыбка до ушей, в каждой руке — по чемодану.
— "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!" — пропел он глумливо. Но тут вдруг запоздало вспомнил слова своей роли, которую они загодя сочинили с Бароном. — Ну чего? Здесь его кончать станем? Как по мне, лучше в ванной. Там гигиеничнее.
Услышав эту угрозу, Марцевич схватился за сердце, а Барон выразительно посмотрел на Фильку, давая понять, что кошмарить терпилу более не требуется.
— Ну зачем же сразу — кончать? Мы с товарищем Марцевичем, можно сказать, только-только нашли друг друга. После долгой разлуки. Поди вон лучше прибери. Там, на столе.
— Мать моя, женщина! — так и ахнул Филька и, бросив чемоданы, принялся жадно распихивать по карманам ювелирку из шкатулки.
— Ладно, Анатоль Яковлевич. Пора нам, как говорится, и честь знать. Но ты не отчаивайся. Коли уж нашлись, теперь более не потеряемся… Мы к тебе захаживать будем. Станем чаи по-стариковски распивать да былое вспоминать. Нам ведь есть чего повспоминать, правда?
— П-правда, — полуобморочно подтвердил Марцевич.
— Вот и славно. А там, глядишь, и Гейка подтянется… Ну всё, пошли мы. Супруге, как вернется, приветы передавай. Видели ее вчера в Гостинке, очень интересная женщина. Одобряю. Нет-нет, не провожай, не нужно.
Лишь после того, как до кабинета донесся звук захлопнувшейся входной двери, Марцевич вышел из ступора и, сотрясая воздух вскинутыми стариковскими кулачонками, по-звериному завыл. Выплескивая наружу свой ужас перед визитерами и свою же к ним ненависть.
Вернувшаяся домой в восьмом часу продавщица из секции грампластинок застала его в таком состоянии, что сразу метнулась к телефону — накручивать "03"…
Наконец-то москвичи дождались настоящей июльской жары, когда столбики термометров переползли вожделенную отметку +20. А жара и холодное пиво — это, как известно, дуэт классический. Вот только поди сыщи его — холодное. Места надо знать.
Подельники Шаланды — блатари Казанец и Гога — такое место знали. Причем в своих родных Сокольниках. Так что в разгар понедельника, когда большинство москвичей продолжало вкалывать на предприятиях и производствах, мучительно считая часы до завершения первого дня новой рабочей недели, эти двое с комфортом проводили время в ресторане самообслуживания "Прага", что на Майском прóсеке. Благо деньжата отныне водились.
Открытая два года назад, аккурат к выставке "Чехословакия-1960", "Прага" числилась одним из немногих в Москве общепитовских заведений, где можно было выпить хорошего разливного чешского пива. Хотя сам формат ("ресторан самообслуживания", без официантов) для тех же чехов представлялся, мягко говоря, диким. А уж про проклятых капиталистов и говорить не приходится. Ну да Казанец и Гога были до мозга костей людьми советскими, а потому на подобные мелочи внимания не обращали. Без официантов еще и лучше — не запалят и не попросят на выход с предусмотрительно захваченной с собою чекушкой. А как вы хотели? Пиво и водка — дуэт не менее классический…
— …Ну, обратно вздрогнем! Предлагаю выпить за Барона. Дай, как говорится, бог здоровья и фарта нашему корешу залётному!
— А можно без придыханий? — скривился Гога. — Без нас ленинградец такой сытый кусок в одну харю все равно не прожувал бы.
— Э-э-э-э, не скажи. Кабы не Барон… — Казанец расплылся в довольной улыбке и похлопал себя по оттопыренному карману. — Сколько годков ремеслом балуюсь, но такую сумму зараз впервые поднимаю… Кстати, ты как мыслишь? Возьмет Вахтанг шкурки оптом?
— Уже забрал. К вечеру Халид обещал окончательный расчет с Шаландой произвести.
— Тогда точно в Крым подорвусь! Все девки мои будут. Ай да Барон! Ай да Шаланда!.. А ты, помнится, хотел на откол идти. А оно, вишь, как обернулось: и дело провернули, и барахлишко меньше чем за неделю пристроили…
За соседним столиком, отгородившись от приятелей развернутой газетой, неспешно и словно бы нехотя цедил кружечку пива мужчина лет сорока в строгом сером костюме. Зато газету изучал с таким неподдельным интересом, что за него делалось немножечко страшновато. Хотелось подойти и сказать: дружище, как можно настолько не понимать своего счастья?! Ведь тебе сегодня исключительно повезло — ты пьешь ледяное, возможно, неразбавленное чешское пиво, о котором 99 % населения СССР могут только мечтать, и даже не мечтать — грезить! Так неужели за ради такого случая ты не способен расщедриться на более приличную закуску, чем трехкопеечная "Правда"?
— Еще картина осталась, — напомнил Гога.
— Барон просил ее зашхерить. Покамест.
— Во-во! А на фиг вообще тогда было ее подрезать? Картина — это тебе не воротники меховые, на которых клеймов нет. Спалимся с ней, к чертовой бабушке!.. Если уж Барон — такой любитель живописной писи, то и забирал бы ее в счет своей доли. А нам еще по пять сотен на брата сверху всяко бы не помешало.