— Хочешь сказать, Шаланда за вычетом доли Барона отслюнявил?
— Вот именно. Ленинградец в прошлый раз почти весь наличман загреб, и теперь… Обратно ему отстегивай.
— И когда он снова заявится?
— А шут его знает. Меня вчера Шаланда на почту гонял, телеграмму в Питер отстучать. Дескать, приезжай, гость дорогой. Мы всю черновую работу за тебя сделали, товар сбагрили. Приходи, кума, любоваться… Разве что… Может, обойдется? Не приедет?
— Эге ж! Раскатал губёнку! Чё Барон — дурак, от таких деньжищ отказываться?
— А ну как повязали его мусорá? Мало ли за ним грехов водится?
— Типун тебе!.. Ох и жаден ты до бабок, Гога! Ради лишней косой готов товарищу беду накликать. Совести у тебя нет.
— А на кой она мне? Опять же, в этой жизни одна только курица от себя гребет. Да и та — назад оборачивается.
— Ну, смотри. Как бы тебе самому за такие пры`нцыпы не огрести. По самое не балуй.
Казанец сердито опустошил кружку и встал из-за стола.
— Ты куда?
— Пойду отолью…
Мужчина за соседним столиком аккуратно свернул газету трубочкой, сунул во внутренний карман пиджака и двинулся следом за Казанцом. Видать, и ему приспичило. Недаром же газетку с собой прихватил…
В мужском туалете наличествовали три писсуара и отдельная кабинка-монплезир (для больших дел). Правда, на захватанной ручке кабинки сейчас болталась табличка "Ремонт". Казанец пристроился у крайнего писсуара, запустил мощную струю, блаженно выдохнул и…
Последнее, что он услышал, — скрип двери за спиной.
А потом — все в его глазах вдруг померкло, и сознание мгновенно отключилось. Разве что струя какое-то время продолжала жить своей обособленной жизнью.
Мужчина в сером костюме подхватил обмякшего Казанца за подмышки, затащил в кабинку и усадил на унитаз. После чего плотно прикрыл дверь, вернул на место упавшую "ремонтную" табличку, помыл руки и вышел из туалета.
Далее мужчина проследовал не к своему столику в зале, а на улицу. Выйдя на крыльцо, он закурил и бросил выразительный взгляд в направлении "Волги", припаркованной метрах в двадцати. С заднего сиденья машины тотчас выбрался собственной персоной генерал Кудрявцев, по гражданке одетый, и направился к ресторану. Когда он поднимался на крыльцо, мужчина в сером костюме произнес негромко: "Полчаса я гарантирую". Владимир Николаевич в ответ молча кивнул и толкнул входную дверь…
В ту секунду, когда скучающий в одиночестве Гога только-только забодяжил себе новую порцию "ерша" и уже собрался ее заглотить, к нему подошел интеллигентного вида мужик. С обычно несвойственным подобным типам нахальством он, не спрашивая разрешения, поставил свою кружку с пивом на их столик и бесцеремонно уселся на место Казанца.
— Алё! Мужик, ты чего — очки дома забыл? Не видишь — занято!
— Ничего-ничего, в тесноте, да не в обиде.
— Ты мало того что слепошарый, так еще и глухой? Русским языком объявлено — занято! Отвали!
— А у тебя самого, Гога, со зрением как? — невинно поинтересовался Кудрявцев, заставив Гогу поперхнуться удивлением.
— ЧЕ-ЕГО щас сказал?
— Дывысь!
С этими словами Кудрявцев сунул под нос Гоге свои, в раскрытом виде, корочки, ответная реакция на которые оказалась исключительно предсказуемой:
— Ой-йо-о-о-о… Генерал?! Ка… а… гэ… э-э-э…
— Сам ты — гэ! — усмехнулся Владимир Николаевич, пряча ксиву. — Челюсть в исходное верни. И лицо попроще сделай… Штаны, надеюсь, не намочил?
— А-а-а-а… Э-э-э-э-э… Я не… Э-э-э-э-э…
— Понятно. — Кудрявцев не без удовольствия отхлебнул пивка. — Времени у нас мало, поэтому предлагаю провести диалог в конструктивном ключе? Идет? — В ответ Гога лишь затряс головой. — Прекрасно. Надеюсь, не нужно объяснять, что наша случайная встреча не должна стать предметом огласки?
— Н-нет… Я понимаю… Толька-а…
— Обойдемся без Толика. Итак, нам доподлинно известно, что на прошлой неделе вы с Шаландой и прочими славными парнями обнесли квартиру в Столешниковом переулке.
— Мы?!.. Мы ничего не… Ка-акую квартиру?
— Мы же с тобой договорились? Либо беседуем здесь и сейчас — коротко, продуктивно и без свидетелей. Либо — мучительно долго, на Лубянке и под протокол. Разницу чуешь?
— Чу… ю…
— Тогда идем дальше: как ты понимаешь, нашу организацию подобного рода преступления интересуют не так чтоб очень сильно. Хоть и обнесли вы человека государственного, причем на неприлично много. Я, в принципе, готов закрыть глаза и на подобные шалости. Но! При одном условии!
— К-кк-аком условии?
— Мне нужен Барон. Человек, который, как я понимаю, был идеологом и разработчиком сего, не решенного оригинальности, налета.
— Да-да. Это все он! Барон! — ухватился за спасительное Гога. — Барон, а еще Шаланда. Лично я вообще к этой теме касательства не имею. Просто попросили вещички отвезти. А что за вещички, чьи — ни сном ни духом. Вот честное благородное!
— Какое-какое?.. Ладно, проехали. Итак, вопрос первый, он же последний: где сейчас Барон?
— Я… я не знаю, гражданин… генерал! Вот честное бла… хм…
— Плохо, — резюмировал Кудрявцев. — Ибо в таком качестве ты мне не интересен.
— Но я знаю, что он скоро должен нарисоваться! Здесь, в Москве!
— Как скоро? Откуда знаешь?
— Как скоро — не скажу. А знаю… Да я вчера сам ему телеграмму посылал. Меня Шаланда попросил.
— Адрес? Текст?
— Там не было адреса. Просто до востребования, на Главпочтамт, Ленинград. А текст… Сейчас… Я, кажется, не выбросил… Бумажку…
Гога принялся судорожно выворачивать карманы.
— Спокойнее. Не стоит привлекать внимание окружающих повышенной нервозностью.
— Вот она. Как Шаланда написал, так я на почте и отстучал. Слово в слово.
Владимир Николаевич ознакомился с содержанием записки, в несколько глотков допил свое пиво и подвел черту:
— А теперь слушай меня очень внимательно. Ибо от этого зависит не только дальнейшее твое небо коптящее существование, но и судьба твоего родственника. Которому вы с каждого налета отстегиваете денюжку за амортизацию транспортного средства марки "Победа"…
Надо ли говорить, что от подобной осведомленности генерала КГБ у потрясенного Гоги челюсть отвисла так, что едва не стукнулась об столешницу?..
Мужчина в сером костюме не соврал — Казанец очнулся лишь через тридцать пять минут. Обнаружив себя сидящим на толчке, в нелепой позе, с расстегнутой ширинкой и выглядывающим наружу "антоном", он первым делом в панике сунул руку в карман — деньги были на месте. Затем, болезненно поморщившись, ощупал затылок — но ни крови, ни каких-то других следов повреждений не обнаружил. Странно. Тогда как и почему он здесь оказался? Да еще и в таком виде? Неужели вырубился сам? Но с чего бы? С каких-то трех кружек, пускай и с прицепом? А если так, тады — ой. Неужели и в самом деле — всё, кирдык организму? Как говорится, отпели курские соловушки? Казанец выполз из кабинки, склонился над раковиной, открыл кран и подставил затылок под струю холодной воды…
Когда он вернулся в зал, Гога сидел с мрачным лицом и, уже никого не таясь, в открытую пил водку.
— О! Явилась святая душа на костылях! Медвежья болезнь одолела?
— Ва-аще ничего не понимаю, — подсаживаясь, заблажил Казанец. — Прикинь, только дошел до гальюна и — вырубился на хрен! Очнулся — сижу на толчке. И затылок ломит. Думал, может, того… Какие залётные уработали? Но нет — бабки на месте, часы… Вот и гадаю: что это былó?
Гога, не будь дураком, в общих чертах догадывался — что. Однако своими догадками делиться с приятелем не стал, лишь показно пожал плечами:
— Ершить меньше надо, а закусывать — больше.
— Думаешь?
— Тут и думать нечего.
Казанец, вздохнув, потянул было руку за кружкой, но тут же и отдернул.
Может, и в самом деле хватит?
— М-да… Старею, что ли? Раньше — пить пил, но ума вроде не пропивал… Жуть какая… И это — накануне Крыма! Еще не хватало при бабах осрамиться!..
— Поздорову, бродяги! — весело ухнуло за спинами.
Гога, вздрогнув, поворотил голову:
— Тьфу, черт! Ажно нежданчик приключился. Экий ты, завсегда внезапный!
— На том стоим, — гыкнул Шаланда, подсаживаясь. — Так и думал, что здесь вас найду… Ты телеграмму Барону отправил?
— Вчера еще, — кивнул Гога, мысленно перекрестившись. Потому как нарисуйся здесь Шаланда минут на десять раньше — во была бы картина маслом. А может, у комитетчиков заранее все просчитано было? С них, с чертей, станется.
— Сейчас тоже чего-нибудь на зуб кину, и поедем.
— Куда?
— На Рогожский. К Халиду. Его человек весточку прислал: рассчитался Вахтанг за шкурки.
— Вот это дело! — расцвел Казанец. — А мы тут как раз фарт обмывали. За тебя, за Барона пили. Кстати, помнится, ты обещал рассказать, как вы с ним познакомились.
— Ха. Это, други мои, такая история, что без стаканá не изложишь. — Шаланда машинально обернулся в поисках "человека", но запоздало вспомнил, что в "Праге" таковые не водятся. — Тьфу, черт! Забыл, что здесь всё через заднее место. Гога, не в службу — метнись, принеси мне борща, салатик какой, 150 и кружечку пивка.
Гога покорно поплелся на раздачу, хотя внутри него все так и клокотало: "Шестерку себе нашел? Тоже мне — человек и пароход!.. Ну-ну… Банкуй пока, Шаланда!.. Потом опосля поглядим, кто кому передачи носить станет…"
Коми АССР, Усть-Цилемский район, ИТЛ, март 1947 года
Этап от Воркуты до станции Печора по недавно отстроенной Северо-Печорской железной дороге оказался быстр, а потому неудобен: только разложились — сразу на выход. Пока их выгрузили на станции, пока посадили на корточки, пока не спеша суетился конвой, Барон осмотрелся. Медленно поводил глазами, шеей — нет, ничего особенного. Всё, как везде и всегда, — темно, ветер, грязно, мороз. На платформе несколько женщин усиленно делали вид, что не смотрят на сидящий этап. А ведь смотрят, и очень даже с любопытством. В свое время Барон много размышлял над тем, почему это этапы так притягивают взгляды людей? И пришел к выводу, что причин минимум две. Во-первых, это оборотная сторона недоверия к власти, к ее "справедливости". А во-вторых, как ни крути, — следствие отмеченной еще Достоевским жалостливости русского человека не только к преступникам, но и к военнопленным, и вообще ко всем страдальцам. Неспроста же на Руси заключенных в народе велич