али несчастненькими — "несчастненьких повели".
Когда всех затолкали, а последних буквально забили в автозак (особо при этом усердствовал старший сержант, остервенело утрамбовывавший пассажиров при помощи приклада карабина), Барон оказался притиснутым около клетки двери. После командного "поехали!" он тихонько заговорил с конвоиром:
— Старший сержант, ты что, в себе не уверен?
Конвоир вопросительно-свирепо глянул на него из-под кустистых бровей.
— Я говорю: ты в людях человеков-то видь.
Сержант угрожающе приподнялся было, но тут из-под полуприкрытых век Барона неожиданно блеснул такой взгляд, что конвоира словно финкой по лицу полоснуло. Он даже не понял, почему ему вдруг резко расхотелось взять этого парня за шкирку и хорошенько встряхнуть, чтоб знал свое место…
До лагеря на ухабах доподпрыгивали быстро и столь же быстро и нервно оказались в зоне. Когда с мороза все попали в помещение ШИЗО и туда-сюда разобрались, Барон вновь начал приглядываться. И снова — нет, ничего особенного. Лагерь, он и есть лагерь. Для наблюдательных людей он прозрачен. И это хорошо. Ведь чем больше мы друг о друге знаем, тем нам… ну как минимум безопасней.
Уже на следующий день этапники переехали из ШИЗО в карантин — в небольшой отряд рядом с изолятором. Здесь их переодели и провели по зоне, организовав что-то вроде ознакомительной экскурсии. Заодно объяснили правила и порядки. Разумеется, исключительно официальные и персонально Барону оскомину набившие.
Тем же вечером Шаланда пробрался в отряд, в котором разместили новоселов. Надо сказать, что локальный режим в лагере был жестким, и посещение чужих отрядов грозило тремя сутками ШИЗО. Но после получения малявы очень уж хотелось поболтать. Да и в эту смену вахтеры из зэков, осуществляющие режим, подвернулись не паскудные. За курево вопрос можно было решить. Конечно, на следующий день стукачки в оперчасть всё одно донесут, что чужой отряд посещал такой-то. Но ведь в глаза у опера сексоты этого никогда не заявят, а посему: "Извиняйте, оклеветали, гражданин начальник!" Да и сами оперативники не шибко реагировали на подобные сигналы…
— …Правда, что с вашим этапом несколько жмуров пришло?
— Четверых профоршмачившихся зарезали. И это еще по-божески, потому что сук [101] ехало числом мало не в десять раз поболее, чем воров правильных. Те могли и ответить.
На занесенном снегом по щиколотку крыльце, под раскачивающимся на ветру фонарем, смолили папиросы двое — новоприбывший Барон и здешний старожил Шаланда.
— Да уж, навезли подарочков на нашу голову. И так было от автоматчиков не продохнуть, а теперь и подавно. Куды податься честному вору? Да скажи мне кто раньше, что эти крысы станут ноги об воровской закон вытирать и силу в лагерях иметь, я бы в рожу харкнул фантазеру. А теперь… М-да… А самое паскудное, Барон, что здесь, помимо мужиков, у нас до черта еще и обычных фронтовиков чалится. Так они сук чуть ли не за лепших корешей держат.
Барон равнодушно пожал плечами.
— В принципе, оно логично. Как бы — вместе воевали, вместе в окопах кормили, под маслинами ходили. Пока такие, как мы с тобой, типа, на лагерных харчах отъедались…
— Да придурки они! Не секут, что суки — те же блатные, даже толком не перекрасившиеся. Думаешь, все они, дуриком, на фронте родину защищали? Не насильничали, не грабили, не издевались над мирным населением? Да они еще лучше научились там грабить и убивать!
— Это точно.
— Но я рад, что тебя к нам перевели, Барон. Нам такие, как ты, щас до зарезу нужны. Потому как совсем мало честного ворá у нас здесь осталось.
— А ну как не оправдаю высокого доверия?
— Не скромничай. За тебя ТАКИЕ люди отписались! Чибис, Корчмарь, Сашка цыган, Лапа… Мои бродяги, когда маляву читали, разве что не рыдали.
Заметив зэка, бредущего к ним от соседнего барака, Шаланда как-то резко подобрался и посуровел:
— По ходу, к нам топочет? Интересно, за какой такой надобностью?
— Что за чертила?
— О! Это ты в самый кадык попал. Черт он и есть. Гунька это, в шестерках, правда козырных, ходит. У Клыка.
— А обратно интересуюсь, Клык у нас кто?
— Авторитет автоматчицкий.
— Ты что ли будешь Барон? — поинтересовался подваливший шнырь, демонстративно игнорируя Шаланду.
— Добрый вечер. Прекрасная погода, не правда ли? "Зима недаром злится, прошла ее пора…"
— Ты это… — выпучился Гунька. — Ты не того… Э-э-э-э…
— А нельзя ли сформулировать просьбу поотчетливей?
— Эта-а-а… Пошли, короче. Базар до тебя имеется.
— А у кого, стесняюсь спросить, до меня рыночный интерес?
— У Клыка. Вот у кого!
— Хм… Клык… Клык… Что-то не припоминаю? Да, но раз уж у него интерес к моей скромной персоне имеется, возможно, тогда правильней было бы ему самому подойти?
— Ты чё, никак глумишься? Я ж говорю: сам Клык зовет!
— Ах, САМ? Что ж, это, безусловно, меняет дело. Веди меня, таинственный незнакомец.
Гунька посмотрел на Барона как на идиота (редчайший случай — сейчас Шаланда был с ним полностью солидарен) и почапал обратно к бараку, стараясь ступать след в след. Барон двинулся за ним, но Шаланда придержал его за рукав телогрейки:
— Погодь!
Услышав это, шнырь притормозил, недовольно повернул голову.
— Топай-топай. Он догонит, — крикнул Шаланда, после чего сердито зашипел на Барона. — Совсем на голову отмороженный?! Честному вору в одиночку к сукам в барак суваться?!
— Судя по твоим рассказам, этой встречи все равно не избежать. Так лучше сразу верительными грамотами обменяться. Не переживай, я буду предельно осторожен.
— Хоть ты и Барон, но дура-ак, — неодобрительно покачал головой Шаланда и жестом заправского фокусника сунул в рукавицу новичка заточку. — Спрячь. Пригодится.
Благодарно кивнув, Барон отправился догонять шныря.
А обеспокоенный Шаланда, сделав пару глубоких затяжек, загасил папиросу, спрятал хабарик в карман и подорвался к своим. Как оно далее выяснится — проводить экстренную мобилизацию…
Следуя за провожатым, Барон шел по центральному "продолу" барака антагонистов, ловя на себе недобрые, а то и откровенно враждебные взгляды местных сидельцев. Все правильно, так оно и должно быть. Ведь лагерь — это немытое маленькое зеркало мира. И если что, уж будьте уверены, в вас всмотрятся.
Куст сирени дышит ароматом,
Хотя цвет изрядно поредел,
Эх, судьба, ты сделала солдатом
Жулика, который погорел,—
донеслось откуда-то сбоку и сверху заунывное хрипловатое пение. Этой песни Барон не знал, что немудрено. Классический тюремный песенный фольклор старался обходить стороной тему блатарей-фронтовиков. Ведь об изменниках не слагают песен. А для представителей уголовного мира Страны Советов осужденные и сидельцы, обменявшие свои срокá на передовую, как раз таковыми и считались.
…И теперь в окопе сером, длинном,
К сердцу прижимая автомат,
Вспоминает о своей любимой
Бывший урка, Родины солдат…
Берлога Клыка располагалась в самом дальнем, козырном углу, отделенном от остального пространства свешенными с нар одеялами — эдакая пародия на отдельное поездное купе в СВ. Дойдя до него, Гунька громко кхекнул, а затем угодливо отрапортовал:
— Клык! Тут этот, который Барон. Доставил в лучшем виде.
Уголок одного из одеял приглашающе приподнялся.
— Доставляют бандероль. А я на своих двоих пришел, — пробурчал Барон, наклоняя голову и ныряя под одеяло. Здесь, в импровизированном купе, обнаружились двое — неопределенного возраста, но явно матерый человечище Клык и относительно молодой, лет 28, уркаган с обожженной правой стороной лица. Оба синхронно повернули головы и уставились на гостя с нескрываемым интересом.
Клык был старшим дневальным барака автоматчиков. Здесь, пожалуй, стоит пояснить, что старший дневальный — это начальник. А просто дневальный (как в данном случае Гунька) — всего лишь шнырь и уборщик, часто опущенный. Такая вот пропастная разница между двумя должностями. А еще старший дневальный, как правило, докладывает режиму и оперчасти о ситуации в отряде. Частенько просто стучит, но при этом умудряется лавировать "и нашим и вашим".
Клык попал в лагерь неизвестно как и неизвестно за что. По крайней мере, этим своим сакрально-сокровенным ни с кем не делился, хотя в его деле, естественно, всё было прописано. Поговаривали, что вроде как залетел Клык за некое, уж совсем из ряда вон лютое мародерство, учиненное в ходе боев за освобождение советской Прибалтики. Может, конечно, то и домыслы, но прибалтов и чухонцев Клык и в самом деле на дух не переносил.[102] А вообще, такие типы, как Клык, всегда страшны тем, что преданы власти, куда бы они ни попали. А власть им всегда дают маленькую — сержантскую. Но зато вместе с чином — кусок хозяйственного мыла, большой. Вот они, клыки, и лютуют. Власть это видит, но ей это, до поры до времени, выгодно…
— А я так меркую, Танкист, что куда важнее на своих двоих обратно уйти? — после затянувшейся паузы не то спросил, не то констатировал Клык.
— И желательно, чтоб не ногами вперед, — подтвердил урка с обожженным лицом.
— Хм… веселый разговор.
— Да ты присаживайся. Чую, щас еще веселее будет.
Барон молча уселся на шконку напротив этих двоих.
— Это с чего ж такое, не по летам, погоняло? Из их благородий, нешта?
— Кому куда, но, по мне, максимум на баронёнка тянет, — заключил Танкист. — Да и то, из ублюдочного приплода.
— Происхождения обнакновенного, — пояснил Барон, проглотив до поры "ублюдочного". — Юшка алая, без голубых примесей. А что касается погоняла, за то вам лучше у крестников моих выспросить.