В дверь, постучав, заглянул сержант из дежурки.
— Григорий Алексеевич! Задержанный Вавилов доставлен!
— Спасибо. Запускай.
В кабинет прохромал угрюмый Вавила. Башка в бинтах, правая рука на шине, под левым глазом — здоровенный бланш. В общем, зрелище не для слабонервных.
— Заходи, присаживайся. М-да… Эка тебя Хрящ уработал. Приходи, кума, любоваться.
— Вашими стараниями, начальник.
— А вот этого не надо! Как раз моими стараниями тебя в амбулаторию свозили. На казенном транспорте. В общем, так, невзирая на то, что наша… канитель завершилась не вполне так, как оно планировалось, я держу свое слово по части наших договоренностей. И по выслуге агентурных лет отправляю тебя на заслуженный отдых. Правда, извини, без назначения пенсии.
— Как это?
— Более в твоих стукаческих услугах государство, в моем лице, не нуждается, — разжевал Анденко.
— С чего вдруг такие подарки в непраздничный день?
— Вот-вот, я очень рассчитываю, что ты по достоинству оценишь сей мусорскóй души прекрасный порыв и при случае подгонишь достойное алаверды. Просьбишка до тебя напоследок имеется. Точнее — две.
— Прошу покорно, наступивши на горло? Вот теперь ясно. А то — "слово держу". Тьфу!
— Не харкай! Не в пивной. Я ж сказал — просьбишка. Первая: про давешнюю театральную постановку, начинавшуюся как комедь, а завершившуюся… как… неприличное слово в рифму — забыть как дурной сон!
— Базара нет! Уже забыл, начальник!
— И вторая: если где-то, как-то, от кого-то краем уха учуешь любого рода информашку о Бароне — сразу дашь мне знать.
— И в чем тогда разница? Шила от мыла?
— А разница в том, что информация эта будет для моего внутреннего осмысления. А значит материализовываться в виде подшитого к делу тугамента не станет.
— А раньше, выходит, подшивалась?
— Ты меня удивляешь. Агентурная работа — это прежде всего бумажная работа. Помнишь, чем занялись уголовники в первые дни Февральской революции?
— Меня тогда еще на свете не было.
— Под легендой народного гнева они принялись жечь полицейские архивы. Дабы в очистительном пламени революции в том числе исчезли агентурные дела с прелюбопытнейшими подшивками… Ну да бог с ней, с историей. В данном случае деятельное реагирование на мою просьбишку, оно и в твоих интересах.
— И где ж туточки мой интерес?
— А ты не задумывался о том, что Барон сейчас спит и видит, как бы тебя на перо поставить? За твои сегодняшние художества.
— Ни хрена себе мои?! Да это чисто ваши, мусорские прокладки! А я… эта… жертва… этих… обстоятельств!
— Видишь ли, жертва обстоятельств, не важно — чьи прокладки. Важно — кто водопроводчик.
— Произвол, начальник!
— Да, произвол. Но ведь не беспредел?.. Ну так что? Продолжим приватно и по-соседски дружить домами?
— Шут с вами… И не хочет медведь плясать, да за губу теребят… Э-эх… Не сочтите за грубость, Григорий Алексеевич, но…
— Но?
— Жаль, что Баронова граната у вас тогда… того… не взорвалась.
— От спасибо, мил человек. Я тебя тоже… нежно люблю… Ладно, кончен разговор. Ступай. И про уговор не забывай. Иначе — обратно хлопотно статься может…
— Вот и делай после этого людям добро! — проворчал Григорий, когда дверь за Вавилой закрылась. — Я, можно сказать, жизнью с этим самоваром рисковал… Ну, почти рисковал… У-у, скотина неблагодарная!..
В этом месте мы прощаемся с инспектором уголовного розыска Анденко.
Хороший он человек, Гришка! И при иных обстоятельствах вполне могли бы они с Бароном сыскать друг в дружке родственные души. Ну да не инспектор Анденко — герой нашего романа. Засим пожелаем ему новых звезд на погонах да не подпорченной финками, мойками, волынами и кастетами блатарей милицейской шкурки и проследуем далее.
По следам чудом избежавшего задержания Юрки Барона…
Погода в столице установилась — не чета питерской.
Когда в начале седьмого утра Барон сошел с поезда, огромный термометр, установленный в зале Ленинградского вокзала, уже показывал +17. Рынок начинал работу с семи, и Барон решил прогуляться до Можайского Вала пешочком. Давненько не бродил он по Москве ногами и просто так. Опять же подумать, поразмышлять по дороге было о чем. Ох, и было!..
У центрального входа на Дорогомиловский рынок внимание Барона привлек уличный стенд со свежим утренним номером "Правды". Вернее — броский заголовок передовицы: "О ВНЕСЕНИИ ИЗМЕНЕНИЙ И ДОПОЛНЕНИЙ В УГОЛОВНЫЙ КОДЕКС РСФСР". Для рядового обывателя чтение подобного рода казенных документов — скука смертная. Но для таких, как Барон, персонажей — жизненная необходимость. Ибо, кто предупрежден — тот вооружен. Так что Барон простоял у стенда минут пять, не меньше. А всё потому, что "изменения и дополнения" носили характер жутковатый. Если кратко: отныне вводимое законом число уголовных статей, по которым предусматривалась крайняя мера (вышак), увеличивалось с 24 до 31. Не хило! Правда, в основном то были статьи, с которыми Барон сосуществовал перпендикулярно (изнасилование, получение взятки, нарушение правил о валютных операциях, хищение госимущества в особо крупных размерах и т. д.). Но! Во-первых, сама позиция власти, заточенная на очередное закручивание гаек, мягко говоря, не радовала. А во-вторых… От милицейских подстав все равно не застрахован никто. И вчерашняя ленинградская история — наглядное тому подтверждение.
Налегке, без привычного, греющего руку чемоданчика Барон пересек несколько торговых рядов, вышел на базарную площадь и дотопал до сапожной будки. Старый знакомый был на месте и уже что-то такое починял-подшивал.
— Мерхаба, Халид! Заратустра в помощь!
— С приездом, дарагой! Что-то ты к нам зачастил, да? — расплылся было в улыбке старик, но почти сразу и нахмурился — считал настроение. — Праблэмы?
— Есть такое дело. Мне бы схорониться.
— Дажэ так?
Халид выбрался из будочки, подслеповато осмотрелся и молодецки свистнул.
— Эй, Санька! Хади суда!
Тотчас к ним подбежал шпанского вида пацаненок лет двенадцати.
— Чего, дядь Халид?
— Присмотры за заведэнием.
— Ладно.
— Пашли, Юра…
Минут через пять они спускались в небольшое подвальное помещение, переоборудованное под относительно жилое. Примерно так могла выглядеть дворницкая Тихона, в которой состоялась эпохальная встреча товарища Бендера и Кисы Воробьянинова. В рыночном лежбище Халида все было предельно аскетично, но зато чисто, тепло и относительно безопасно.
— Будто и не изменилось ничего. А ведь столько лет прошло.
— Зато ты, Юра, изменился. Патому саветы тебе, как в тот раз — помнишь? — давать не собираюсь. Свая галава на плечах, да?
— Голова как у вола, а всё кажется — мала, — невесело отшутился Барон.
— Но… я так думаю, в Маскве, при таких раскладах, рассыжываться тэбе неслед. Она, канэшна, бальшая, Масква. Но так и челавэк — пабольше иголки будет?
— Верно ты говоришь. Я, собственно, к вам с оказией заскочил — баланец с Шаландой подбить.
— Всё, что са сваей стараны мог, я для Шаланды сдэлал. Даже Вахтанга — туда-суда, привлек. Дальшэ — ваши тэмы и расчоты… Ни капейки лишней свэрху не взял. Вэришь-нэт?
— Верю, конечно. Я же знаю, что ты у нас — труженица-пчела.
— Как сказал?
— Мне один доходяга, из интеллигентов, на пересылке такую теорию толкнул. Дескать, человечество делится на две категории: есть люди — мухи, а есть люди — пчелы.
— Ай, харашо сказал!
— Слушай, Халид, я еще в прошлый приезд хотел тебя попросить. Да замотался, со всей этой беготней.
— Гавары.
— У вас тут на рынке, у центрального входа, пару раз в неделю безногий обретается. Митяем зовут.
— Видел, знаю.
— Он копилки глиняные мастерит, а супруга его, Зинаида, где-то здесь их продает. Просьба у меня… Вот, держи. Будем считать, это своего рода кредит. Можно сделать так, чтоб из этих денег кто-то из твоих периодически по одной-две "кошки" у нее покупал?
— Без праблем, — не задавая лишних вопросов, старик убрал деньги в шкатулку. — Сдэлаем.
В расположенное под самым потолком крохотное окошко постучали.
Халид, кряхтя, забрался на табурет и приподнял уголок занавески.
— Филька прышол.
— Ох ты! Жив курилка? В ящик от пьянки не сыграл?
— Мала-мала живой. Что ему, дураку, сдэлается?.. А вот Катьку залетный адын парезал… насмэрть…
— Да ты что? Когда?
— Два года назад… У нас с Филькой… туда-суда дела. Не нада, чтобы он тебя… Пасыди тут, я закрою… Час, может палтара, нэ больше, буду.
— Здесь, поблизости, магазина школьных принадлежностей, случаем, не имеется?
— А што нужно?
— Не в службу. Нужен тубус для чертежей, длина — не менее метр двадцать.
— Тубус, тухес, глобус, шмобус… Саньку атправлю. Паищет…
После того как Халид удалился, заперев гостя от непрошеных визитеров, Барон жадно напился из носика чайника и завалился на топчан, закинув руки за голову. Почти сразу на него навалились воспоминания о его первом посещении рыночной берлоги Халида, случившемся восемь лет назад.
23 февраля 1954 года, Москва
По случаю выпавшего на этот день праздника торговля на Дорогомиловском рынке свернулась раньше обычного. Так что, когда откинувшийся с зоны по амнистии Юрка добрался сюда — пешком, по морозцу, отмахав приличное расстояние от Курского вокзала, — людей на рынке оставалось совсем немного. А сапожная будка оказалась и вовсе закрыта.
Ежась от холода, Юрий стянул с плеча вещмешок, уселся на брошенный рядом с будкой деревянный ящик, закурил и стал обдумывать свое незавидное положение. Незавидное, потому как иных вариантов в столице у него не было.
— Решил с вечера очередь занять? — неожиданно раздалось за спиной. — Правильно. Сапожник у нас — первый на всю Москву.
Юрий обернулся.
Перед ним стоял приблизительно ровесник, причем с очевидным блатным налетом.