Не спуская с угонщика глаз, Горячев притормозил возле лавочки, на которой сидела старушка с вязаньем.
— Гражданочка, вы из этого дома?
— Да. А что?
— Телефон в квартире имеется?
— Имеется. Общий.
— Срочно поднимайтесь в квартиру и звоните "02".
— Охти мне! А чего стряслось-то?
— Передайте, что сержант Горячев обнаружил преступника, угнавшего объявленную в розыск патрульную машину, госзнак "14–72 МКЖ". Пусть срочно высылают подмогу. Запомнили?
— 14–72 МКЖ. Ага. А где преступник-то?
— Да вон, на машине сидит. Видите?
— Ах ты господи! Страсти какие!..
Старушка испуганно похватала вязальные причиндалы и кинулась к подъезду. Горячев же медленно, опасаясь какого-либо подвоха со стороны странного угонщика, подъехал ближе, остановившись метрах в пяти от милицейской машины.
— Стоять! Не двигаться! Буду стрелять!
— Сижу! Не двигаюсь! — покладисто согласился угонщик. — Можно вопрос, начальник?
— К-какой еще вопрос?
— Из чего стрелять-то станешь?
— Хм…
— Кстати, мои поздравления.
— К-какие поздравления?
— Ну, как же? Задержал преступника. Можно сказать, по горячим следам. Считай, Почетная грамота на кармане. А то и котлы именные.
Горячев подозрительно покосился на угонщика:
— Мужик, а ты, часом, не из Кащенко сбежал?
— С чего вдруг такие выводы?
— А с того, что надо быть конченым придурком, чтобы угнать милицейскую машину.
— А я ее не угнал — просто взял покататься. Представляешь, столько раз меня на заднем сиденье возили, а вот порулить ни разу не удавалось!
— Вот ты и нарулил. Годика на три-четыре.
Отчего-то совершенно успокоившись, Горячев заглушил мотор, слез с мотоцикла и без опаски подошел к машине, отфутболив по пути подкатившийся к его ногам мяч, — на детской площадке резвилась местная пацанва.
— А мороженое-то на фига спёр?
— Блин, точно! — Барон спрыгнул с капота, сунулся в салон и вытащил начавший подтекать картонный ящик. — Слушай, начальник, а давай пацанов угостим? Пропадет ведь?
— Не положено, — нахмурился Горячев. — Вещдок.
— Да брось! Пока до оформления этого вещдока дело дойдет — там, внутри, все в молочную кашу превратится. А так… Коробка-то все равно останется. А на ней, вон, гляди, написано: "60 штук". Отсюда и сумма ущерба — 11.40.
— Не, ты точно псих! А впрочем… Делай как знаешь.
— Пацаны! — зычно оглашая двор, закричал Барон. — Кто желает мороженого — айда к нам! Бесплатная раздача от доблестной московской милиции!
Пацаны недоверчиво уставились на странного дядьку — в гражданском костюме, но прикатившего на милицейской машине. Не врет ли? Потому — с чего вдруг такие подарки?
Наконец один, самый хулиганистый, а потому самый смелый, решившись, подошел:
— Чо, правда, что ли?
— Честное слово, красная звезда, Ленина и Сталина обманывать нельзя, — подтвердил Барон. — На, держи. И зови остальных…
Когда десять минут спустя во двор въехала милицейская "буханка", глазам выгрузившихся из нее сотрудников предстала престранная картина: на капоте объявленной в розыск милицейской машины сидел какой-то мужик, держа на коленях ящик с мороженым. К мужику выстроилась натуральная, составленная исключительно из детворы очередь. Которую весело регулировал, пересыпая свою речь балагурными присказками, втянувшийся в аттракцион невиданной щедрости орудовец Горячев…
Так сбылось двухдневной давности пророчество, озвученное устами литературного героя Дюма-отца: "Друг, судьбе угодно, чтобы мы были разлучены еще некоторое время, но прекрасные дни молодости не потеряны безвозвратно. Исполняйте свой долг в лагере, я исполняю его в другом месте…"
Глава восьмая(очень короткая)
— …А вот прямо вдоль канала, никуда не сворачивая, идите. И там, чутка не доходя до залива, в железные ворота упретесь. Это, значит, и будет яхт-клуб, — обозначил ориентир местный стрельнинский житель [108].
Кудрявцев поблагодарил, поправил лямки рюкзака и, свернув с шоссе, спустился по дряхлой лестнице к вытянутому стрелой речному каналу. В рыбацких сапогах, в тяжелом прорезиненном плаще, сейчас он более всего походил на грибника. Вот только корзинки при нем не наблюдалось. Да и время суток для тихой охоты было неподходящим — короткий октябрьский день уже потихонечку начинал клониться к закату.
Вечер сегодня выдался тихий, не по питерскому климату теплый. Кудрявцев шагал по ведущей вдоль канала узенькой улочке с громким названием Портовая, застроенной дачными времянками, многие из которых уже были заколочены, законсервированы до нового садово-огородного сезона — мало из какой трубы струился печной дымок. Привычного буйства осенних красок окрест тоже не наблюдалось, разве что под ногами. А виной тому близость залива, ветра которого преизрядно потрепали здешние кусты и деревья. Остались только самые стойкие — березы. Лишь они, продолжая сопротивляться, не спешили скинуть желтизну со своих белых, в крупную черную крапинку плеч.
Вдали, на фоне закатного солнца, показались верхушки мачт. "Верной дорогой идете, товарищ!" — усмехнулся про себя Кудрявцев и, приметив небольшой, пьедесталообразный гранитный валун, свернул к нему, чтобы сделать последний короткий привал на перекур. Владимир Николаевич был служакой старорежимным, а потому, в отличие от молодых, продолжал придерживаться негласного офицерского этикета. Одна из заповедей которого запрещала военнослужащим курение на ходу. Осторожно поставив на землю рюкзак (лежащая в нем бутылка все равно предательски звякнула, ударившись о банку консервов), он уселся на холодный камень и задымил, наслаждаясь разлитой вокруг тишиной и благодатью…
Десять минут спустя Кудрявцев стоял у затянутых металлической сеткой ворот, приветствуемый выскочившим из будки огромным лохматым "кабысдохом". Из чуть покосившейся деревянной сторожки, на крыше которой красовалась ржавая жестяная табличка "Яхт-клуб Кировского завода", вышел человек в тренировочных штанах и наброшенном поверх тельняшки ватнике. На затылке у него красовалась бескозырка — без лент, но зато с золотыми буквами "Свирепый".
— Боцман! Аа-тставить брёх!.. Я кому сказал?.. Вот, молодца. А теперь — сдай-ка в трюм! Давай-давай, смотри у меня!
"Кабысдох" обиженно засопел и нехотя, задом, забился в будку.
— Добрый вечер, Михаил Васильевич.
— Ба-а! Какие люди! Э-э-э… Владимир Николаевич, если память мне не изменяет?
— Не изменяет.
— Вот уж, по правде сказать, никак не ожидал. Каким ветром к нам?
— Попутным, Михаил Васильевич, исключительно попутным.
— Ну, раз такое дело, милости прошу к нашему шалашу… Боцман! Не ворчи! Это свои!.. А у меня как раз чайник на плите. Так что давай, проходи в кубрик. Только сразу предупреждаю: чай у меня сегодня с таком. Потому как гостей не ждал.
— Ничего страшного. Зато у меня кое-что имеется.
— Эге ж? Неужто снова салями?
— И салями тоже.
— Добре. Ну, заходи… Ох и мировые у тебя, Владимир Николаевич, сапоги! Может, сменяемся?..
…Лишь после того, как они приговорили половину выставленной Кудрявцевым бутылки ("за встречу", "за тех, кто в море" и "за прекрасных дам, которые не с нами") и выпили по две кружки обжигающего, заваренного на мятном листе чая, Михаил Васильевич резко оборвал дежурную, порожняковую беседу и, вперившись в Кудрявцева умным, внимательным взглядом, неожиданно спросил:
— В каком ты, я запамятовал, звании?
— Советник 2-го класса.
— Всё, Владимир Николаевич, хорош! Давай уже обойдемся без этих твоих мидовских легенд прикрытия? Я ведь тебя тогда, в поезде, с первых минут раскусил. От тебя же, друг сердешный, комитетом буквально за версту разит.
— Даже так?
— Даже без даже.
— Ну, извини. Сам понимаешь — в каждой избушке свои погремушки. Но… Неужели вот прям за версту?
— Так я ж старый матерый волчара-агентурщик, Владимир Николаевич. У меня нос по-другому устроен. Чует то, чего другим природой не дано.
— В таком случае — снимаю шляпу.
— Не надо, не снимай… А теперь рассказывай, госбезопасность, за какой такой надобностью тебе старый отставник понадобился? Не на яхты же с лодочками посмотреть ты в такую даль притащился? Впрочем, посмотреть я тебе после могу устроить. Коли будет такое желание.
— Спасибо. С удовольствием посмотрю… А приехал я к тебе, Михаил Васильевич, с тем, чтобы… — Кудрявцев сделал паузу, чуть прикрыл рукой уставшие, непривычные к чаду печурки глаза. — Чтобы рассказать о том, как в ноябре 1942 года погиб капитан Лукин.
Михаил Васильевич и в самом деле был матерым разведчиком и здорово умел владеть собой: на его бритом лице сейчас не дрогнул ни один мускул.
— Рассказывай…
Эпилог
Верхне-Човская ИТК, Коми АССР,
март 1966 года
Этой ночью начальнику оперчасти ИТК майору Сомову пришлось принимать гостей. Мало того что незваных, так еще и как снег на голову свалившихся. Но не принять было никак нельзя, ибо визит в его епархию внезапно нанес цельный столичный генерал КГБ в сопровождении парочки свитских комитетчиков.
Так что хошь не хошь, а пришлось отдать команду спешно высвистывать свалившего после лагерного ужина на поселок повара, дабы тот быстренько забил-ощипал курей и оперативно сварганил подобие ночного застолья. Для которого Сомов, с болью в сердце, пожертвовал неприкосновенную бутыль спирта. (А куда деваться? С чекистами, конечно, дружить не стоит, но и ссориться не след!) Ну а пока остывшая к тому времени лагерная кухня разводила пары, а генеральские свитские отогревались в Ленинской комнате, майор принимал в своем кабинете их генеральское благородие.
— …Небось, немало хлопот вам доставляет?
— Клиент — да, шебутной. Из авторитетов. Но у нас здесь и до Барона проблем хватало. Причем таких, от которых башку на сторону ведет. У нас тут ведь как? Чуть перекос пошел, баланс сил сместился — всё, жди движений. А от движений — уже и до крови недалеко.