— А ты убеди! В конце концов, это же твоя профессия — убеждать.
— Легко сказать — убеди.
— Ну, скажи ей, к примеру, что сначала ты переправишь в Швецию ее. А потом, когда мой срок закончится, и я следом подтянусь.
— Блин! Ты что, издеваешься надо мной?
— А чего такого? Думаешь, из меня не получится респектабельного европейца? Мсье! Же не манж па сис жюр! Подайте сыну жертв сталинских репрессий!
— Не паясничай. И заруби себе на носу: переправлять за кордон тебя я не возьмусь даже теоретически!
— Да ты чего так завелся-то, Владимир Николаевич?! Нешто в самом деле не понял, что шутканул я? О, даешь! Сам посуди: кому я ТАМ, за кордоном, нужен и что я ТАМ забыл? Каковы мои, не побоюсь пафосного слова, перспективы? Становиться шведским вором? Так ведь, чтобы профессионально воровать, надо местность знать. Опять же — с тамошней братвой я не алё, ихней блатной музыке не обучен. А мелким крадуном становиться, из магазинов тефтельки, как Карлсон, таскать, согласись, глупо? В моем-то возрасте.
— Но почему сразу воровать? — поморщился Кудрявцев. — Неужели нельзя…
— А кем? — перебил Барон. — На шведскую ферму? Быкам хвосты крутить? Или, может, в местном шапито выступать, говорящей русской обезьяной?.. Ты пойми, Владимир Николаевич, у меня здесь, в определенных, так сказать, кругах, какое-никакое уважение, авторитет, имя имеются. Опять же — любимая профессия.
— Очень смешно.
— А это с какой стороны посмотреть.
— То бишь из твоей пламенной речи следует, что через полтора года, или сколько там тебе осталось, ты выйдешь на свободу и снова вернешься к прежнему… хм… ремеслу? Я правильно услышал?
— В целом да. Видишь ли, Владимир Николаевич, парадокс заключается в том, что другой жизни для себя я уже не хочу. Я человек вольный, на адреналин подсевший. И, как ни странно, в нашей, не самой свободной стране реально могу таковым оставаться. Могу не ходить каждый день на работу к восьми утра, могу плевать на мусоров, могу… Да много чего могу… Да, за всё это своя, особая плата взымается. Но это МОЙ выбор, понимаешь?
— Понимаю. Но согласиться, извини, не могу.
— Да и не надо соглашаться. Пусть каждый останется при своих. Опять же — не обо мне речь. Мне еще, как ты метко подметил, полтора года сидеть. А потому давай отмотаем пленку разговора назад и вернемся к Ольке. Так вот, за ее переправку ТУДА я готов с тобой расплатиться.
— Только не убивай меня сообщением, что у тебя на руках имеется очередной Айвазовский или Рубо! — взмолился Кудрявцев. — К слову, наследников профессора Лощинина отыскать не удалось, так что твое полотно отныне прописалось в Русском музее.
— А за это — отдельное спасибо. Но спешу успокоить: еще одного Айвазовского у меня нет. Зато имеется кое-что поинтереснее… Например, дневники Гиля.
— ЧТО?!! Они же сгорели?!! В блокаду?
— Дневники Гиля сохранились, — небрежно подтвердил Барон. — Они у меня. Вернее, спрятаны в надежном месте.
Кудрявцев ошарашенно молчал, силясь переварить свалившуюся на голову неожиданную, да что там — невероятную информацию.
Пристально наблюдающий за ним Барон догадался о том, что сейчас творится в генеральской душе, и, не удержавшись, хмыкнул:
— А я знал! Знал, что именно так ты на это известие и отреагируешь. И что на тему с дневниками деда Степана поведешься однозначно.
Насмешливая интонация заставила Кудрявцева хмуро сдвинуть брови.
— А не много ли, друг мой ситный, ты сейчас на себя берешь?
— Обычно стараюсь брать ровно столько, сколько в силах донести.
— И как? Получается?
— Вполне.
— Ну хорошо. Допустим. — Кудрявцев постарался взять себя в руки. — Кстати, с чего вдруг такие выводы? Что поведусь?
— Да потому, что тетради эти, Владимир Николаевич, уже давно нужны не твоей Конторе вообще, а только и лично тебе. Потому что все эти годы ты был одержим идеей хоть одним глазком заглянуть туда, куда в этом мире заглядывали всего несколько человек. Тебе, как тому Буржуину, дико хочется узнать: в чем же заключалась та самая военная тайна.
— А ты опасный человек, Юра… Что ж, ты почти угадал… Гиль хотел, чтобы эти тетради исчезли, и, попадись они в мои руки, я бы обязательно исполнил его волю. Но до того, действительно, я очень хочу их прочесть. Я должен… понимаешь? Должен досмотреть эту пьесу до конца! — Кудрявцев почти сорвался на крик, но осекся и заговорил уже тихо, с болью: — Все зрители давно ушли с этого спектакля — кто куда, в основном в могилу. Я — остался. Может быть, потому, что сильнее прочих хотел понять: из-за ЧЕГО и ради ЧЕГО все это случилось с нами? По какой причине твоя, твоих родных, моих друзей, лично моя жизнь весной 1941-го резко, одномоментно совершила флотский маневр "все вдруг"?! Понимаешь, о чем я?
— Очень хорошо понимаю.
— Ты сам-то их читал?
— Да.
— И что скажешь?
— Скажу, что чтение — прелюбопытное. Но помянутых тобой поломанных судеб и отданных жизней все равно не стоит.
— Наверное, ты прав… Да, чуть не забыл… Так вышло, что в Сыктывкар я летел через Ленинград. У меня там образовалось немного свободного времени, и я смотался на Волково кладбище. К вашим… К нашим.
— Спасибо. Как там? Плита не завалилась еще?
— Нет, но подправить не мешало бы. И ограду тоже. Но теперь уже летом, сейчас там снегу по колено.
— Там карточка мамина… Неудачная, с музейного пропуска. Она там на себя совсем не похожа, какая-то слишком официальная.
— Согласен. Мне больше нравилась та ее фотография, что висела у вас в спальне.
— Мне тоже. Но, к сожалению, она сгорела. Вместе с домом.
— Нет, не сгорела. Я забрал ее в тот день, когда… когда ты стрелял в меня.
А вот теперь настал уже черед Барона несказанно удивиться:
— Не может быть?!
— Может. — Кудрявцев снова открыл портфель. — Вот, я сделал с нее две копии. Для тебя и для твоей сестры.
Подрагивающими пальцами Барон принял протянутую фотографию, с которой на него, улыбаясь, смотрела… Ольга. Нет, конечно же, это была она, Мама, — родная, любимая, красивая… Такая, какой Юра запомнил ее навсегда. Такая, какую по-прежнему любил некогда заурядный чекист Володя, а ныне генерал КГБ Владимир Николаевич Кудрявцев… Просто на этой карточке мама была как раз в нынешнем возрасте Ольги. В возрасте сестренки, которую Барон все-таки нашел летом 62-го в Перми, на Егошихинском мосту. Нашел с тем, чтобы уже больше никогда не потерять. ДЛЯ СЕБЯ — не потерять.
— Я скоро приеду! Слышишь? Жди меня! Я очень скоро приеду за тобой! О-БЯ-ЗА-ТЕЛЬ-НО ПРИ-Е-ДУ!!!
А еще в портфеле Кудрявцева волшебным образом сыскалась вторая чекушка.
Исключительно кстати сыскалась…
Андрей Константинов,
при участии Игоря Шушарина,
Санкт-Петербург, 2015–2019
P. S.: Несмотря на исключительную авантюрность озвученного Бароном предложения, генерал Кудрявцев, решившись, пойдет на должностное, граничащее с уголовным преступление. И, рискуя не только карьерой, погонами и партбилетом, но и личной свободой, найдет способ переправить Ольгу за кордон, в Швецию.
Но это уже совсем другая история.