— Сделаем. А обратный?
— Не надо. Назад, возможно, полечу самолетом. И еще одно: свяжись с ленинградским Управлением и уточни, продолжает ли службу в их аппарате Яровой Павел Федорович?
— А звание, должность?
— Не готов сказать, — Кудрявцев достал из стола архивное Юркино дело, пошелестел страницами. — По состоянию на август 1944 года состоял в звании капитана госбезопасности.
— Если в 44-м до капитана дослужился, наверняка давно в отставку вышел.
— Скорее всего, так и есть. На этот случай установи домашний адрес и телефон.
— Есть, записал. Что-нибудь еще?
— Нет, пока все. Свободен.
Марков ушел, а Владимир Николаевич разложил перед собой машинописные листы набоковского интервью.
Кудрявцев был неплохим шахматистом, по мере сил и времени интересовался печатаемыми в газетах и журналах шахматными задачками, а потому скользнувший по тексту взгляд его невольно задержался на милом сердцу слове.
«— Вы говорите об играх с обманом, словно бы о шахматах и фокусах. А вы сами их любите?
— Я люблю шахматы, но обман в шахматах, также как и в искусстве, это лишь часть игры; это часть комбинации, часть восхитительных возможностей, иллюзий, мысленных перспектив, а возможно, перспектив и ложных. Мне кажется, что хорошая комбинация всегда должна содержать некий элемент обмана…»
Кудрявцев машинально вытянул из стаканчика красный карандаш и жирно подчеркнул последнюю фразу. Не для будущего обязательного в подобных случаях контент-анализа текста. Для себя лично.
Провинциальную музейную коллекцию, включая разрекламированные теткой самовары и шитье, Барон осмотрел менее чем за десять минут. Но под занавес надолго застрял возле экспозиции «Наши художники родному городу».
Его внимание привлекли четыре акварели, изображающие Галичское озеро. Хотя и написанные одной рукой, они разительно отличалась друг от друга настроением художника: от восторженной радости до неподдельной печали. Не миновав, соответственно, промежуточные стадии: вариант с нахлынувшей на автора меланхолией и этюд, где угадывались — не то тревога, не то настороженность. И хотя в живописи Барон предпочитал четкость, представленный в этих четырех акварелях бриз авторских эмоций его и поразил, и покорил.
— Вам нравится?
Захваченный врасплох, он вздрогнул и обернулся.
— Что? Извините?
— Вы столько времени стоите именно у этих рисунков. Они вам так нравятся?
— Пожалуй, это самое впечатляющее, что я увидел в вашем музее. Не в обиду самоварам и шитью подневольных крестьян.
Барон лишь теперь как следует разглядел неслышно подошедшую женщину.
Около тридцати. Если и за, то совсем чуть-чуть. Не сказать что красавица, но внешности вполне себе располагающей. Невысокая, можно даже сказать миниатюрная. Одета неброско, вариант ближе к бедному, но при этом — все по делу, к лицу и с достоинством. В общем, как некогда забавно выражалась бабушка Ядвига Станиславовна, «необычайно уместно одета».
Но самое главное — глаза. Большие кошачьи зеленые глаза, от которых расходились трогательные морщинки-лучики. Выдавая в их обладателе человека, многое пережившего, но не растерявшего способности радоваться жизни во всех ее проявлениях. Хорошие глаза, редкие. Среди знакомых Барона женского пола ТАКИХ еще ни разу не сыскивалось.
— Это рисунки моей ученицы! — улыбнувшись, не без гордости объявила женщина.
— Вот как? При таком талантливом подмастерье даже трудно представить, насколько хорош сам мастер.
— Увы! Подмастерье на порядок превзошел учителя. А ведь, когда она делала эти рисунки, ей было всего лишь пятнадцать.
— Не может быть? Такие зрелые, самостоятельные работы. Впрочем, не в зрелости дело. В отличие от представленных прочих, в этих акварелях есть душа.
Женщина снова улыбнулась, и огонь ее ТАКИХ глаз окончательно растопил сердечный лед бывалого зэка.
(Вот ведь как! Оказывается, не так уж много тепла тому и требовалось.)
— И надо бы заступиться за земляков, но, пожалуй, соглашусь… А вы, судя по всему, человек не здешний? Нет-нет, я не по чемодану сужу. Просто свои сюда редко захаживают. К сожалению.
— Угадали. Вот только этим утром приехал. Из Ленинграда.
— Ленинград?! О, боже! Как же я вам завидую! Эрмитаж, Русский музей, Петропавловка, мосты… Да всё-всё! — Женщина восторженно всплеснула руками.
А следом, с ноткой ревности, уточнила:
— По сравнению с Ленинградом наш городок наверняка показался вам…
— Показался, — поспешил успокоить Барон. — И очень даже. Я, конечно, далеко не все успел увидеть. Но покамест мне все у вас очень нравится.
— Правда?
— Честное благородное.
— Спасибо. Надеюсь, на Балчуге вы побывали?
— А где это?
— Вот здесь.
Женщина указала на аляповато выписанный пейзаж, изображающий высокий холм, густо покрытый ядовито-изумрудной растительностью.
— Мимо этой горушки я точно проходил. Но наверх не поднимался.
— Ну что вы! Это не горушка, а Балчуг! Знаете, некоторые ученые считают, что слово «Балчуг» происходит от славянского «балка» в значении «овраг». Но лично я придерживаюсь другой версии.
Женщина оживилась, раскраснелась, говорила торопливо, словно боялась, что Барон ее перебьет. А он и не думал встревать, откровенно любуясь ее восторженной увлеченностью.
— …Согласно этой версии, «балчуг» ассоциируется с русским словом «балчук» — «рыбный рынок». Которое, в свою очередь, возникло от тюркского «балык» — «рыба». Не случайно у нас, под самым Балчугом, вдоль берега озера тянется Рыбная слобода. Да, а рядом — Шемякина гора. Между прочим, на двух этих естественного происхождения холмах располагались древние городища еще домонгольского и княжеского времён. Представляете?
— С трудом.
— А вы постарайтесь, напрягите воображение. А вот тут вы были?
— Не помню. Боюсь, тоже как-то мимо.
— Ай-ай-ай! — Женщина посмотрела на Барона укоризненно, как на провинившегося школьника. — Придется по итогам сегодняшнего дня поставить вам двойку.
— Виноват. Каюсь. Будем исправлять. Да вот, пожалуй, прямо сейчас и… Это далеко от музея?
— У нас здесь всё недалеко.
— Простите за нескромность, но… А вы не согласились бы выступить в роли экскурсовода? Если, конечно, у вас нет иных планов на сегодняшний вечер.
— Соглашусь, — просто, без традиционной в подобных случаях паузы на удивление, раздумье и кокетство, кивнула женщина.
Словно именно подобного предложения и ждала.
— Меня зовут Ирина.
— Ох! Ради бога, извините, — смущенно спохватился Барон. — Это я должен был представиться первым. Юрий.
Он протянул руку, и Ирина ответила одобряющим рукопожатием.
— Если хотите, можете оставить чемодан внизу. У меня есть свой ключ от входной двери. Так что на обратном пути вы сможете его забрать.
— Да ничего страшного. Я с ним уже сросся.
— Как хотите. Тогда идем?
— С удовольствием.
И двое одномоментно проникнувшихся взаимной симпатией людей направились через музейный зальчик к лестнице, ведущей на выход.
Всё это время наблюдавшая за их разговором очаровательная, тургеневского типажа Любовь спрыгнула с подоконника и двинулась следом. Но в дверях почти лоб в лоб и некстати столкнулась с Влюбленностью.
В случае с «антагонисткой» об очаровательности речи не шло. Длинный, как клюв, нос. Пухлые губы. Сильно выдающийся подбородок и угловатые скулы. Небрежно рассыпанные по плечам спутанные волосы. Большая отвислая грудь… Уродина? Нет, не совсем. Поскольку все вместе составляло страшную притягательность. Короче, Влюбленность походила на стервозную «зажигалку».
— Ты опять здесь?! А ну кыш! — цыкнула на нее Любовь. — Не видишь, занято?!
— Ути-пути, какие мы сегодня нервные. Тоже мне, нашла на кого пыл переводить! Да на этого уголовника хоть Зевс дуть будет — ничего в душе не шевельнется. Разве что пупка пониже.
— Это мы еще посмотрим!
— Да ладно, нагляделись уже. Не далее как в прошлые выходные. В тот раз — Любочка, теперь вот — Ирочка. Неважно, с кем и откель, — лишь бы в постель.
— Не передергивай. Здесь совсем другое.
— Мечты, мечты, где ваша сладость, — насмешливо прищурилась Влюбленность. — А ты, подруга, вообще в курсе, что этот твой Барон — из стремящихся?
— Я твоего жаргона никогда не понимала и знать не хочу.
— Ох, темнота! Разжевываю: он на вора в законе метит. А потому скоро снова сядет. А на зоне ему всяко не до тебя будет. Там из всех любовных развлечений разве что «петухи» да «Дунька Кулакова». А это не то что не твой — даже и не мой профиль. Я, конечно, уважаю смелые эксперименты, но не извращения.
— Пошлая ты. Пошлая и злая.
— А что делать, коли ты всю доброту себе хапнула! Что осталось, то осталось.
— А ты до хорошего еще ни разу никого не доводила. Минимум — нешуточная ссора.
— Так это людишки придумали, что от любви до ненависти один шаг. А вот нашей сестре доподлинно известно, что один шаг — он как раз от влюбленности до ненависти. Вот многие считают, что вроде бы ты — типа Всё. Но без обратной стороны луны, та всего лишь нарисована акварелью на бумаге.
— Ты на меня не наговаривай. Я не твоё второе я. Я — добро. А ты — зло, падший ангел.
— То есть, по-твоему, я демон? Ой, не могу! Это что, навроде дух печали?
— Серьезней.
— Черт с рогами, что ли?
— Без рогов.
— Ты ж слепа! Как разглядела-то? — расхохоталась Влюбленность. — Ладно, вернёмся к объекту. Отчасти соглашусь: он действительно не такой уж закоренелый циник, но это еще ничего не значит. Короче, понаблюдаем. За симптомами.
— Да, я — болезнь, но я не заразная.
— А ты на меня бочку не кати! Хочешь, справку из вендиспансера покажу? Я нынче чистая.