— Так это только пацаны на щелбаны играют. А настоящие мужики — на интерес…
Изучив прибитое к дверному косяку «меню вызовов», тремя подряд нажатиями на звонок Николай изобразил позывной гражданки Красиковой.
Дожидаться обратной связи пришлось несколько минут.
По прошествии которых дверь все-таки открылась, и процесс сей был сопровожден раздраженным:
— Кого там еще черти принесли?
— Очень верная формулировка, — искренне согласился с прозвучавшим утверждением Захаров. — Именно что черти. Вернее — один, но тот еще черт.
— Ты кто такой?
Николай светанул корочки и представился:
— Инспектор уголовного розыска Захаров. А вы, я так понимаю, Красикова Любовь Ивановна?
— Начинается! — досадливо скривилась Люба и плотнее запахнула халатик, для верности придержав его рукой на груди. Во всех отношениях выдающейся, как успел заметить Николай. — Что они вам опять наплели?
— Кто?
— Соседи, кто ж еще? До чего склочное семейство, эти Михеевы. Это ведь они вас вызвали?
— Почему, как милиция, так сразу вызвали? Что мы, по-вашему, просто так, сами явиться не можем? Кстати, а было за что? Вызывать?
— И чего вам нужно, инспектор Захаров? — проигнорировала провокационный вопрос Люба.
— Всего лишь получить маленькую консультацию.
— Вообще-то консультации дают не здесь, а в женской консультации. Подсказать адресок?
— Люба, не огрызайтесь, вам это не идет. Хотите, я даже волшебное слово скажу? Пожалуйста.
— Ну хорошо. Спрашивайте, а там посмотрим.
— Может, мы все-таки пообщаемся не здесь? Знаете, как говорят, в дверях правды нет.
— Черт с вами, идемте. Только сразу предупреждаю — у меня не прибрано.
— Это исключительно ваше частное дело, — успокоил Захаров, заходя в квартиру. — К нашему служебному касательства не имеющее.
Коммунальное обиталище гражданки Красиковой представляло собой невеликую, три на четыре, прокуренную комнатушку с выгоревшими на солнце обоями и минимальным набором предметов мебели, самым шикарным из которых являлась дореволюционного происхождения кровать с облупившимися фигурками ангелочков вместо нынешних металлических шаров. Над кроватью помещались гитара-семиструнка с голубым бантом и обложка журнала «Советский экран» с изображением артиста Коренева. Он же Ихтиандр.
Войдя в комнату, Люба первым делом подобрала с пола разбросанные предметы женского туалета, а затем забралась с ногами на кровать и кивком головы указала Захарову на стул, стоявший возле журнального столика, заваленного журналами мод.
— Хороший фильм, — как можно дружелюбнее озвучил Николай, реагируя на Ихтиандра. — Я его три раза смотрел.
— Да, неплохой.
— И музыка хорошая. Мне там одна песня очень нравится. Про моряка. Помните? «Эй, моряк, ты слишком долго плавал».
— Так вы заявились о музыке со мной поговорить?
Поставленный на место Захаров убедился, что со столь прожженной особой бессмысленно заходить издаля, равно как и плести кружева словесов.
А потому далее громыхнул прямой наводкой и главным калибром:
— Скажите, Люба, вам известен человек по имени Юрий Алексеев?
— Нет, не известен. Еще вопросы будут?
— Вы не торопитесь, подумайте хорошенько.
— А тут и думать нечего. Не знаю такого.
— Хорошо. А… э-э-э… Барон?
Люба насторожилась:
— Чего Барон?
— Знаете такого?
— Допустим.
— А насколько хорошо вы его знаете?
— А вот это уже не ваше дело!
— Возможно, что и не мое, — миролюбиво согласился Захаров. — Не припомните, когда вы с ним виделись последний раз?
— Не помню, — нехотя и не сразу ответила гражданка Красикова.
По всему было видно, что расспросы про Барона ей неприятны.
— Быть может, в прошлые выходные?
— Может, и в прошлые. А что стряслось-то?
— Хм… Надеюсь, все мною далее поведанное останется между нами?
— Да, конечно, — легко купилась на дешевую интригу Люба.
— Видите ли, в чем дело: два дня назад мы получили из Новгородской области телеграмму об обнаружении трупа человека. Явно выброшенного из поезда.
— О, господи!
— Лицо трупа в результате падения сильно обезображено, а потому возникли проблемы с его идентификацией.
— С чем?
— С опознанием. Видите ли, по косвенным признакам, речь может идти о вашем знакомом. О Бароне.
— Не может быть?! Ужас какой!
— Не спешите, Люба. Думаю, в панику впадать пока преждевременно. Тем более что у нас возникли некоторые сомнения. Собственно, потому нам и потребовалась ваша помощь.
— Я в морг не поеду! — стремительно и категорично заявила гражданка Красикова. — Я покойников с детства боюсь. Тем более таких.
— Ну что вы, Люба. И в мыслях не было! Опять же — такая интересная, красивая женщина! Да вас в рестораны, а не в морг приглашать надо. Ибо… — Тут Захаров запнулся, сообразив, что перегибает палку разговора не в ту плоскость. — Просто припомните: имелись ли у Барона какие-то особые приметы? Скажем, родимые пятна, татуировки… шрамы.
— Шрам! — вскинулась на кровати Люба, от чего отвороты ее халатика, все это время целомудренно придерживаемые, снова щедро распахнулись, вгоняя Захарова в краску. — У него шрам на бедре! На…
Здесь гражданка Красикова на секунду задумалась, вспоминая былую постельную мизансцену и движения собственных рук в процессе любовных игрищ:
— …на левом!
— Точно на левом? Вы ничего не путаете?
— Нет-нет, точно на левом.
В строгом соответствии с ролью Николай демонстративно, с деланым облегчением выдохнул:
— Уф-фф! Получается, мы оказались правы в своих сомнениях. Слава богу, не он. У того, который труп, вообще никаких шрамов нет — ни слева, ни справа.
Захарову так не терпелось поведать Григорию о своих успехах, что он напрочь позабыл о тактике ведения разведопроса. Предписывающей, в частности, не выныривать из оного тотчас по получении интересующей информации.
— Спасибо за помощь, Люба. Извините, что невольно заставил вас поволноваться.
— Да ничего, бывает.
Уже в дверях Николай притормозил и, неуклюже зачищая следы визита, напомнил:
— Не забудьте о нашем уговоре! Информация о трупе, она… э-э-э… секретная. Сами понимаете, пойдут слухи нехорошие, туда-сюда…
— Да-да, я понимаю.
— До свидания. Приятного вам вечерка. К слову, этот халатик вам очень идет.
— Спасибо…
Спускаясь по лестнице, Николай решил, что одними только котлетами и пивом Анденко от него теперь не отделается — добытая информация тянула на полновесный ужин в «Баку» с бутылкой «КВ».
А еще он не без зависти подумал о том, что утренние слова Гришки про профессиональную чуйку сыщика на поверку оказались не пустой бравадой. Классно тот все-таки вычислил этого Барона, что и говорить. Инспектору Захарову о таком мастерстве оставалось покамест только мечтать.
Мечтать и втайне завидовать.
За два с небольшим часа Барон и Ирина обошли Галич вдоль и поперек.
Казалось, не осталось ни одной улицы, ни единого проулка и тупичка, что не встретился на их пути хотя бы единожды.
Они забирались на Балчуг и на Шемяку.
Гуляли по гребням земляных валов и спускались ко рвам с затянутыми ряской прудами.
Печалились над незавидной участью церквей и соборов, часть из которых хотя бы приспособили под безликие казенные конторы, тогда как другую просто бросили на произвол судьбы, предоставив природе и времени довершить неизбежный процесс саморазрушения.
Как-то само собой, очень скоро и незаметно они перешли на «ты». А когда в одном месте путь им преградил широкий ручей, Барон, не спрашивая дозволения, подхватил Ирину на руки и перенес через водную преграду. А перенеся, опустил на землю не сразу и с сожалением. И она, мало того что восприняла это как нечто естественное, так еще и почувствовала, угадала его сожаление. А угадав — приняла с благодарностью.
Утомленный от эмоций и впечатлений этого и в самом деле по-настоящему «отпускного» дня, изрядно проголодавшийся Барон пригласил Ирину на ужин. Желая продлить и без того затянувшийся праздник еще на пару-тройку часов. Но от визита в привокзальный ресторан та деликатно отказалась, предложив альтернативный «бюджетный» вариант.
В итоге в магазинчике торговых рядов, выстроенных еще в первой четверти XIX века, они купили пирожки с картошкой, яблоки, два плавленых сырка и бутылку сухого вина и со всем этим богатством отправились к озеру. Здесь, комфортно расположившись у самой воды — Барон на земле, Ирина на его чемоданчике (он заботливо настоял: дескать, земля к вечеру сырая, холодная), — они и взялись утолять голод. Одновременно наблюдая за тем, как неторопливо опускается над озером вечер, как медленно подергиваются дымком и синевой очертания противоположного берега, как рождается и умирает на западе закат.
— …А в 1954-м закончила Костромское художественное училище и по распределению попала сюда, в Галич. Можно сказать, повезло.
— Считаешь, и в самом деле повезло? Нет, городок, безусловно, славный. Но ведь в той же Костроме жизнь во всех отношениях и понарядней, и поинтересней будет.
— Зато я прожила в общежитии всего полтора года. А потом мне, как молодому специалисту, выделили казенную квартиру. Однокомнатную, но ведь больше и не нужно.
— Тебя сразу распределили в музей?
— Нет, поначалу я вела детскую изостудию при нашем ДК. А когда методист музея ушла на пенсию, мне предложили занять ее место.
— Не жалко было детишек бросать?
— А я их и не бросила. На добровольных началах организовала при музее художественный кружок и два раза в неделю занимаюсь с ребятами. Попадаются очень интересные. Но, конечно, такой талантливой, как Олечка, боюсь, у меня больше не будет.
— Ты сказала Олечка? — насторожился Барон.
— Да. Так звали ту девочку, благодаря рисункам которой мы с тобой познакомились. А что?
— Ничего, просто возникли некие невольные ассоциации. И что с ней сталось? С твоей Олечкой?