— После школы уехала в Пермь, поступила там в педагогический институт. На учителя ИЗО.
— То есть пошла по твоим стопам?
— Вроде того. Но, к сожалению, не доучилась.
— А что так? Разочаровалась в профессии?
— Нет. Просто возникли тяжелые жизненные обстоятельства. Ольге пришлось забрать к себе больную маму, бросить учебу и пойти работать, — Ирина грустно вздохнула. — В какой-то момент мы с ней потерялись в этой жизни. А ведь первое время переписывались почти еженедельно. Обидно. И что потерялись, и что так и не стала она художником. А ведь все предпосылки к тому имелись.
— Есть такое дело, — понимающе кивнул Барон. — В нашей жизни талант и интеллект, как это ни печально, вовсе не гарантируют успешности. Порой даже наоборот — служат препятствием.
И снова какое-то время они молчали.
Просто сидели рядом, плечо в плечо, вдыхая терпкий, настоянный на разнотравье воздух, и слушали пронзительную, успокаивающую тишину, в которую погружалось озеро, а вместе с ним и все вокруг.
Ж-ж-жух… Просвистели-пронеслись над их головами утки и с размаху плюхнулись в воду. Недолго побарахтались, погоготали о своем, об утином, и, обсудив что-то важное, отправились дальше по своим делам.
И опять все замерло.
— Извини, я тебя чуть-чуть потревожу.
Папиросы лежали в кармане пиджака, наброшенного сейчас на плечи Ирины.
Пытаясь достать их, Барон вынужденно приобнял женщину за талию, и от его прикосновения чувственная дрожь пробежала по телу Ирины. Это порядком позабытое ощущение не напугало, но смутило ее. Ирина непроизвольно отшатнулась и, неверно истолковав ее реакцию, теперь уже в свой черед смутился Барон.
Он нарочито долго разминал в пальцах папиросу, затем закурил и, прерывая неловкое молчание, сказал:
— Шикарное место. Я сегодня днем уже был на вашем озере. Вот точно так сидел на бережку. Тоже было хорошо и красиво. И все же отсюда вид — просто потрясающий.
— Тебе в самом деле нравится?
— Очень. Причем такое странное ощущение, словно я был тут. Именно здесь, на этом самом месте. Мистика какая-то.
— Никакой мистики, — улыбнулась Ирина. — Одна из музейных Ольгиных акварелей писалась как раз с этой точки. Она знала, что я люблю приходить сюда, и однажды решила сделать мне подарок.
— А ведь верно! И как это я сразу не сообразил?!
— А у тебя есть свое, самое любимое место в Ленинграде?
Барон задумался:
— Пожалуй, есть. Вот только так вышло, что оно одновременно еще и с оттенком зловещности.
— Ой! Это, наверное, Петропавловская крепость? Где тюрьма, казематы?
— Нет. Это Михайловский замок и его окрестности. Ленинград, конечно, нельзя назвать средневековым городом — для этого он слишком молод. Но вот Михайловский замок — он словно бы помечен печатью Средневековья. Да еще и хранит в себе мрачную тайну убийства Павла Первого.
— Брр! Жуть какая! Хоть я ни разу не была в Ленинграде и замка этого никогда не видела, уверена, такое место ни за что бы не смогла полюбить.
— А вот как-нибудь соберешься, приедешь, и я тебя туда отведу.
Барон осекся, так как неосторожно вырвавшаяся фраза несла в себе отпечаток особой сверхдоверительности. Кроме того, ему сделалось невыносимо стыдно («Какая же я все-таки скотина!») продолжать врать этой славной, безоговорочно доверившейся ему женщине.
— Отведешь и что? — заинтригованно поторопила-напомнила Ирина.
— И ты убедишься, что, как ни странно, в наше время это место не таит в себе зла. Легенды, окутывающие замок, будто оберегают его. В любом случае, всякий раз, когда мне требуется найти выход из какого-то трудного жизненного положения, ноги словно сами несут к Михайловскому замку. Я просто брожу там и подпитываюсь энергетикой места.
Ирина посмотрела на него с восторженным уважением:
— А ты бы неплохо смотрелся в роли экскурсовода.
— О как?
— Да-да. Ты очень хороший рассказчик. Сразу видно человека творческой профессии.
Барон почувствовал, что краснеет.
Притом что последний раз таковое с ним случалось даже и не припомнить сколько лет тому назад.
— Хм… А знаешь, какая у нас в Питере существует связанная с Павлом легенда? — поспешил он сменить тему.
— Нет. Но могу предположить — что-то из жизни привидений?
— Привидение, само собой, имеется. Куда без него? А еще, согласно городским преданиям, всем нестерпимо мающимся зубной болью помогает излечиться простое прикосновение к мраморной крышке надгробия убиенного императора.
— Ничего себе! А ты сам проверял?
— Разумеется.
— И как? В самом деле действует?
— Лично мне — помогало.
— Правда?
— Зуб даю! Больной.
Оба расхохотались.
— А у нас тоже есть своя легенда, связанная с озером. Хочешь расскажу?
— Конечно.
— Правда, она совсем не такая оптимистичная. Говорят, с древних времен на дне Галичского озера лежит клад, на который наложено страшное заклятие: чтобы достать его, нужно закопать первенца-сына в землю, и тогда на озерных водах появятся двенадцать кораблей, нагруженных несметными драгоценностями.
— Надеюсь, злыдней, способных это проверить на практике, не сыскалось?
— К сожалению, нашлись. Много веков назад жил в Галиче жадный до золота князь Шемяка.
— Это в честь которого гора, на которую мы с тобой поднимались?
— Да, тот самый. И вот задумал алчный Шемяка заполучить этот клад. Заманил он своего старшего сына в безлюдное место, оглушил и принялся закапывать в яму. Закапывает, а сам все в сторону озера косится. Глядит — в самом деле корабли из воды показались. Все двенадцать. Но тут, по счастью, прибежала несчастная, убитая горем мать и спасла сына. И корабли снова погрузились в озеро. Вот такая легенда.
— Да уж, историйка не для рассказов на ночь, — рассеянно подтвердил Барон, настороженно всматриваясь в темноту.
— Ты чего?
— Извини, придется снова тебя потревожить. Приподнимись, пожалуйста, мне нужно кое-что достать.
Ирина встала и удивленно пронаблюдала за тем, как Барон торопливо щелкнул замком, нашарил что-то внутри чемодана и поспешно сунул в карман брюк.
Что именно — она разглядеть не сумела.
— Все в порядке, можно садиться.
Ирина села, ожидая пояснения его странных телодвижений, но тут из темноты материализовались трое.
Пичугу и его напарника Барон распознал сразу, а вот сопровождавшего их третьего видел впервые. Но как раз от него, самого амбалистого, отчетливее всего и веяло угрозой. Ирина испуганно ойкнула, так как в намерениях направляющихся к ним мужчин сомневаться не приходилось — очень уж характерные «оба трое» были персонажи.
— Зырьте, парняги, какой нынче шустрый ленинградец пошел, — первым подал голос Пичуга. — Тока нарисовался, а уже нашу местную бабу закадрил. Главное дело, канал под культурного, а сам первую попавшуюся перезрелку — хвать, и в камыши.
— Ай-ай-ай, — насмешливо причмокнул губами Дроныч. — Нет, оно, конечно, может, у них в Питере так принято: бац-бац — и в дамки. Ну не в курсе приезжий человек, что мы тута люди в старых традициях воспитанные. Что не принято у нас на первом свидании бабу в кусты волочить. Не по-людски это.
— Во-первых, добрый вечер, господа охранители традиций, — нахмурившись, заговорил Барон. — А во-вторых, поскольку вы есть люди прохожие, то и проходите себе мимо. А если и в самом деле какие вопросы имеются или просто есть нужда побазланить, будьте человеками — давайте на завтра перенесем. Скажите, где и во сколько, я подтянусь.
Озвучивая свое предложение, он прекрасно понимал, что лихая троица его не примет, и без «пободаться», похоже, не обойдется. Не моральной же поддержки ради эти двое задохликов третьего амбала с собой прихватили. Поэтому в оконцовке фразы Барон сунул руку в карман и крепко сжал в ладони давешний подарок вагонного попутчика Бориса — учебную гранату. С досадой подумав о том, что совсем некстати подарил в Москве старому Халиду свой нож-выкидуху. Понятно, что нож, который умещается в рукоятку, по эффективности не превосходит даже заурядную зэковскую заточку, и против троих толку от него немного. Но это все-таки лучше, чем пустотелая никчемная болванка.
— Дроныч! По ходу, командировочный нас узнавать отказывается. Дурака включает.
— Не наговаривай на человека, Пичуга. Может, у него с перепугу память отшибло. И такое бывает.
— Ошибаетесь, милейшие. И узнал, и память на месте. Поначалу, правда, и в самом деле думал, свежие. Но оказалось — всё те же.
— Нет, ты только погляди на него! — изумился Дроныч. — Он еще и хамит. Короче, ленинградец: ты нам днем рупь за вход заплатил? Заплатил. А теперь еще червонец гони — за выход.
— Кстати, и лапсердачками я бы с ним сменялся, — добавил Пичуга. — Я давно себе такой хотел.
— Слыхала, тетенька? Будь добренька, перешли дяденьке пиджачок. А ежели озябла, так мы тебя по-иному согреть могём.
Ирина испуганно посмотрела на Барона, и тот, натянуто улыбнувшись, успокоил:
— Не бойся, Ириша, все нормально.
— Слыхали, парни! Ленинградцы, оказывается, не только шустрые, они еще и того… оптимисты.
Пичуга и Дроныч загоготали, амбал же по-прежнему не выказывал никаких эмоций. Просто молча стоял, немного отдельно от этих двоих, внимательно наблюдая за Бароном.
«Этот — самый опасный. Его, по возможности, компотом. На третье».
Барон поднялся с земли, показно отряхнул брюки и максимально невинно уточнил:
— Значит, говорите, червонец?
— Отмаксаешь больше — в обиде не будем. И про лапсердачок не забудь.
— А знаешь, кого ты мне сейчас напоминаешь, Павел Тимофеевич?
— И кого же?
— Телеграфный столб.
— Чево-о?!
— Такой же прямой и скучный.
— Чево-о? Ты чё щас сказал, падла?!
Захлебнувшись возмущением, Пичуга сделал шаг навстречу, опрометчиво, а может, и самонадеянно, раскрываясь.
При сложившемся балансе сил эффект неожиданности Барон мог использовать лишь единожды. И, по счастью, сумел реализовать его на все сто: резко выбросив правый кулак, Барон послал его по кратчайшей траектории от груди в подбородок Пичуге, при этом зажатая в кулаке «пшенка» усилила ударную мощь, сработав наподобие кастета. Словившая удар голова Павла Тимофеевича дернулась назад, рискуя оторваться, и, шумно клацнув челюстями, он рухнул на землю как подкошенный.