Никак не ожидавший такой подлянки Дроныч застыл на месте, обалдело раззявив рот. А вот амбал явил реакцию недюжинную, и Барон лишь каким-то чудом сумел увернуться от хлесткого выноса могучего кулака, целящего в солнечное сплетение. Он успел отпрыгнуть, но и амбал в каком-то немыслимом прыжке умудрился-таки чиркнуть ему ступней по колену. Да так, что Барон на пару секунд потерял способность передвигаться. Чем не преминул воспользоваться вышедший из ступора Дроныч, наскочив противнику на плечи в попытке завалить на землю. Понимая, что в партере его шансы минимальны, Барон зашатался, имитируя падение, согнулся и неожиданным рывком перебросил Дроныча через себя — неудачно приземлившись на выставленный вперед локоть, тот взвизгнул и, корчась от боли, покатился по траве.
В эту секунду Барон физически не мог видеть диспозиции амбала, а потому, распрямляясь, пропустил, словив от того очередной подарочек — коварный удар с носка, пыром, в лицо. Кабы ботинок угодил в нос — перелома было бы не избежать, но, на удачу, удар пришелся ровно в середину лба. Оно, конечно, тоже чувствительно, но все-таки терпимо. От удара Барона отбросило назад, и, не устояв на ногах, он упал, приземлившись аккурат на пятую точку. Со стороны, наверное, это смотрелось комично, но Ирине сейчас было не до смеха. Вусмерть перепуганная, все это время она молчала, не в силах издать ни единого звука, как вдруг, словно ее прорвало, завопила, заблажила истошно. И вот этот ее отчаянный, близкий к звериному вопль словно бы подстегнул Барона пустить в ход последний, до поры не задействованный резерв. Он же — блеф.
Барон прыжком вскочил на ноги, разжал ладонь с по-прежнему зажатой в ней гранатой и дурным голосом завопил:
— А ну, урла, осади назад! Шустро! Иначе все вместе сейчас на луну, к архангелам отправимся!
И, демонстрируя серьезность намерений, сымитировал левой рукой процесс вырывания предохранительной чеки.
— Э-э-э… ленинградец… Ты чего?! Не балуй! Слышь? — по достоинству оценил серьезность амбал, отступая на шаг и примиряюще поднимая руки.
— Ирина! — не поворачивая головы, озвучил-скомандовал Барон, развивая линию блефа. — Беги в камыши! Быстро!.. Еще дальше. Еще… А теперь ляг на землю лицом вниз и накрой голову руками. Хорошо. Молодец… Так, теперь с вами…
— Все, мужик! Все! Потолкались маленько и буде.
— Алё, местный! Ты ничего не попутал? Ты где тут мужика увидал? Мужики, они в поле пашут!
— Извини, я не подумав шлепнул. Все, му… ленинградец. Мы уходим. Ты только того, ты не нервничай… Слышь?!
— Животное свое не забудьте! — Барон кивком головы указал на продолжающего кататься по траве, скулящего от боли Дроныча.
— Пичуга! Твою мать, ты где?
— Я здесь, — тревожно пискнул несостоявшийся обладатель нового лапсердачка, умудрившийся при виде гранаты на карачках отползти на вполне приличное расстояние.
— Помоги Дронычу встать — и валим отсюда.
— Он, по ходу, того. Руку сломал.
— Жалко, что не шею, — зло процедил Барон.
Пичуга поставил на ноги воющего подельника и, обхватив его правой рукой за пояс, повел в ночь. Продолжая держать руки вытянутыми, амбал осторожно попятился за ними спиной вперед, словно прикрывая отход с поля боя раненого командира, влекомого санитаром.
— Стоять!
Амбал покорно притормозил.
— И запомните: женщину эту отныне — за два квартала стороной! Кто у вас в городе центровой?
— Непоседа.
— Вот передайте своему Непоседе, что Барон из Питера настоятельно просил уважить и в просьбе своей не отказать. Заглотил?
— Да.
— Тогда всё, исчезни из моей жизни.
«Ай да Боря! Ай да сукин сын! Небось тискаешь сейчас на сеновале свою тугоухую Гальку и ведать не ведаешь, что подарочек твой мне только что жизнь спас. И мне, и Ирине. Ей-богу, может, пойти завтра на почтамт и отстучать благодарственную телеграмму? Какой он там адрес называл? Ярославская область, Семибратовский район, колхоз «Красный маяк»?»
От этих странных, вступающих в абсолютный диссонанс с произошедшим мыслей Барон расплылся в непроизвольной улыбке. Именно таким, улыбающимся, его и застала подбежавшая, белее луны и мела, Ирина.
— О, господи!..
— Ириша! Как ты?
— Я в порядке. А вот у тебя все лицо в крови. И рубашка в двух местах порвана.
— Ерунда! Дело наживное: и лицо, и рубашка.
— Кто эти люди? Чего они от тебя хотели?
— А хр… э-э-э… Понятия не имею. Днем, недалеко от вашего музея, случайно языками зацепились. Интересно, откуда они здесь-то, такие расписные, нарисовались?
— Идем, — Ирина решительно потянула его за рукав.
— Куда?
— Ко мне. Здесь недалеко. Будем возвращать тебя в божеский вид.
Увидев, что Барон колеблется, она сердито стукнула его кулачком по спине:
— Да идем же!
— А удобно ли?
— А перед кем неудобно? Не бойся, я же говорила, что одна живу. И вообще, это, скорее, мне бояться надо.
— Чего бояться?
— Вон как ты с ними расправился. У вас в Ленинграде что, так принято? Всем поголовно с боевыми гранатами ходить?
— Не всем, только через одного, — улыбнулся Барон. — А меня, Ириша, не опасайся. Я вообще-то человек мирный. Просто немного за тебя переволновался.
— Спасибо. Признаться, я уже и забыла.
— Забыла что?
— Когда за меня кто-то в последний раз по-настоящему волновался, — не сразу ответила Ирина.
Эти слова дались ей с видимым усилием, поскольку прозвучали почти как… признание в любви.
Расположенная на первом этаже двухэтажного деревянного дома по улице Подбельского, квартира Ирины оказалась столь же очаровательна и миниатюрна, как и ее хозяйка. Условно разделенная ширмой на небольшую спаленку и чуть большую по размерам гостиную, помимо обязательных семи слоников на кружевной салфеточке и герани на подоконнике, она имела и свою ярко выраженную индивидуальность. А именно — картины и рисунки, занимавшие практически все пространство стен. Их было так много, что даже обои казались здесь излишними. Детские и взрослые, наивные и вполне себе зрелые, акварельные и карандашные — словом, на любой вкус, цвет и сюжет.
Пока Ирина, охая и причитая, хлопотала на кухоньке, Барон с пытливым интересом осматривался. Не выдержав, заглянул и в святая святых, за ширмочку. Но свет в спаленке был погашен, и толком рассмотреть ее содержимое не удалось.
— Дожила! — сердясь на саму себя, Ирина возвратилась в комнату, неся аптечку и кружку. — В доме даже йода нет. Хорошо хоть немного спирта осталось.
— Так это же замечательно! — усмехнулся Барон. — Спирт супротив йода — все равно, что столяр супротив плотника.
— От спирта, наверное, очень сильно щипать будет?
— Что значит «щипать»? Спирт суть продукт сугубо внутреннего употребления!
— Даже не думай! Для внутреннего! Надо всё хорошенько продезинфицировать!
С этими словами Ирина поставила стул под двухрожковую люстру и скомандовала:
— Садись вот сюда, поближе к свету. И голову чуть назад запрокинь.
Барон послушно уселся, откинул голову и, косясь, стал наблюдать за тем, как она выкладывает из аптечки на стол нехитрые медицинские причиндалы.
Вскоре и в самом деле запахло спиртом. Намочив кусочек ваты, Ирина приблизилась к Барону почти вплотную и взялась обрабатывать разбитый лоб осторожными, аккуратными промакивающими движениями.
— Очень больно? — поинтересовалась она участливо.
— Очень приятно, — честно признался он.
Замирая и млея от нежных женских прикосновений, Барон вдруг отчетливо, до мельчайших деталей, припомнил схожие ощущения, которые ему довелось испытать однажды, очень давно. Причем испытать в ситуации, удивительно перекликающейся с нынешней.
Ленинградская область, май 1942 года
Пускай и с огромным запозданием, но весна понемногу налаживалась. Теплый майский ветерок, пробегая по верхушкам деревьев, нес ароматы смолы и набухающих почек, а закатывающееся большим и красным солнце оптимистично обещало, впервые за много дней, хорошую погоду.
Юрка стоял в ночном дозоре, охраняя один из самых дальних подступов к новой партизанской базе. На этом участке начиналось огромное болото, а потому появление чужаков с этого направления представлялось маловероятным. Тем не менее к своему первому боевому дежурству Юрка отнесся сверхсерьезно и даже сумел убедить Митяя выдать ему винтовку с двумя боевыми патронами. Для подачи сигнала тревоги, буде таковая случится.
После нескольких часов бодрого ничегонеделания Юрку потихонечку сморило. Привалившись спиной к сосне и намотав ремень винтовки на руку, он уже почти провалился в сон, как вдруг где-то вдали послышался хруст веток, а затем постепенно и звук, который ни с чем нельзя было спутать, — звук чьих-то шагов по лесной подложке.
Юрка тревожно вскинулся, схватил винтовку и напряженно всмотрелся в ночную чащу. Шаги приближались.
— Стой! Кто идет?!
— Охта! — донеслось в ответ до боли знакомое Клавкино.
— Фонтанка! — выдохнул Юрка и положил винтовку обратно на землю. — Ты чего тут, Клаш?
— Вот, поесть тебе принесла.
— Зря ты, не нужно было. У меня хлеб есть.
— Одним хлебом сыт не будешь. Тем более тебе тут еще всю ночь комаров кормить.
— Да уж, попили кровушки. После зимней спячки изголодавшись. Что там в отряде делается? Я, когда на пост заступал, видел, что связной от «лужан» прибыл.
— Как прибыл, так и убыл. А вместе с ним десять человек наших ушли. На усиление. Говорят, «лужане» приказ получили — сразу на несколько диверсий подряд.
— Ух ты! А старшим с ними кто пошел?
— Битюг, — одновременно и с отвращением, и с облегчением сказала Клава.
— К стенке этого гада надо было ставить, а не старшим.
— Хромов вот точно так же, слово в слово, сказал. Но командир распорядился откомандировать. Дескать, дадим ему последний шанс. Ладно, бог с ним. Ушел, и — хорошо. Надеюсь, более не свидимся.