От группы девчат, членов санитарного отряда, отошла Клавдичка Кирсанова и сказала Лбову:
— Александр Михайлович, нам тоже надо потренироваться в перевязке раненых…
— Да бери любого, Клавдичка. Вон хоть Володьку…
Урасов с завистью прислушивался к выстрелам и подставлял бинтовать то руку, то голову… От нечего делать бормотал себе под нос стихи.
— Мы что-нибудь не так делаем? — забеспокоилась Клавдичка, услышав его бормотание.
— Да это я так… — смутился он. — Стихи читаю.
— Что за стихи?
— Миши Туркина.
— Опять ты нарушаешь конспирацию, Володька, — выговорила она ему. — Не Туркина, а Тратотона. Читай вслух!
— «Тяжелым сном окутана Отчизна дорогая, и мрака пеленой окутана она. Но близок час! Идет уж жизнь другая, разбудит нас она от векового сна!..»
Урасова окликнули — пришла его очередь стрелять. Он как был, перебинтованный, так и прибежал, вызвав своим видом веселый смех у дружинников. Один Лбов не смеялся:
— Неплохая маскировка… Нам бы еще гриму обучиться!
— Это что, как девки, румяна на щеки накладывать да брови сурьмить? — изумился кто-то.
— Видать, не все еще понимают, что значит быть настоящим дружинником… — сказал Лбов. — Каждый из вас должен уметь управлять лошадьми, паровозом, владеть огнестрельным и холодным оружием, знать анатомию человека, чтоб без шума убрать с дороги помеху, обладать ловкостью, проворством. И — обязательно — уметь гримироваться и менять внешность!..
Листовки вовсю ходили по Перми.
«Организуйтесь, товарищи рабочие и граждане, под знаменем Российской социал-демократической партии! Организуйтесь и вооружайтесь! Приобретайте оружие, давайте денег на вооружение, входите в боевые дружины партии! Борьба за политическую свободу России вступает в самый решающий момент. Будьте готовы к кровавому бою за свободу! Свобода или смерть! К оружию, граждане!.. Да здравствует вооруженное восстапие!»
Владимир Урасов надел праздничную рубаху, плисовые штаны, приладил к груди красный бант и, полюбовавшись на себя в осколок зеркала, вытащил из-под подушки револьвер. И в этот момент в комнату зашел отец. Увидев в руках сына оружие, Александр Иванович побледнел и с испугом сказал:
— Ты что это удумал, Володька? Это ж тебе не игрушка!.. Дай сюда, я спрячу.
— Попрятались, батя, будет! Теперь враги трудового народа пускай прячутся! Запомни, батя, этот день — 12 декабря 1905 года — сегодня занимается заря нашей жизни, рабочей!..
Александр Иванович обессиленно опустился на стул:
— Сколь вас таких? Ты да дружок твой, Сашка Трофимов… У них же, Володька, — солдаты, полиция!..
— Солдаты, батя, это те же рабочие и крестьяне.
Путь Владимира Урасова лежал на судомеханический завод братьев Каменских. По заданию комитета он вместе с другими товарищами должен был остановить работу на этом предприятии, а затем пойти на завод Любимовой.
Мастера и хозяйские прихлебатели, чувствуя обстановку, на работу не вышли, и без них все пошло без сучка и задоринки. Огласили призыв Пермского комитета РСДРП к оружию. Единственный вопрос задавали рабочие: когда начинать? «Ждите сигнала», — отвечали им.
С пермского Невского проспекта — Сибирской улицы — исчезли беспечно фланирующие парочки, щеголеватые офицеры, нарядные экипажи. Пермь — купеческая, фабрикантская, чиновная — принадлежала в этот день рабочему люду. В разных местах вспыхивали митинги. Над улицами грозно плыла песня: «Отречемся от старого мира…» Люди, не стесняясь, плакали, смеялись, целовали незнакомых…
Владимир Урасов без устали носился но городу: разоружал городовых, передавал указания комитета. Побывал и на Мотовилихе, встретил там Клавдичку.
— Наша берет, а?! — сияя глазами, сказал он ей. — Всю Мотовилиху пробежал — ни одного полицейского не встретил, попрятались, крысы». Слабо им против наших боевиков!..
Клавдия торопилась:
— Ой, Володя, дружинники уже на позициях, а у меня вся медицина тут… — показала на объемистый саквояж.
— До встречи в новой России, Клавдичка! — прокричал ей вслед Владимир.
Но 13 декабря в городе появились солдаты. Серые шинели заполонили улицы. По мостовым гарцевали ингуши в мохнатых шапках, свирепо косясь на прохожих.
Глухими переулками Владимир Урасов пробрался к дому, где заседал комитет. Между комитетчиками шел жаркий спор.
— Что могут сделать наши 60–70 дружинников против такой массы войск? Выводить народ на улицу — значит, обрекать его на заведомую гибель…
— А как же мотовилихинцы? Ведь они уже на баррикадах!
— Да, Мотовилиха… Сегодня туда ушли три роты солдат и сотня казаков…
— Нужно решать с оружием, — решительно заявил незнакомый Урасову комитетчик с бородкой клинышком. — Мы обязаны сохранить его во что бы то ни стало.
— Оружие и взрывчатку можно спрятать у меня, — негромко произнес Владимир.
…Дома, в амбаре, он с ожесточением долбил мерзлую землю, готовя траншею под оружие и динамит. Он уже знал, как героически сражались дружинники Мотовилихи, как убили солдаты знакомого ему шестнадцатилетнего парня Ваню Норова, как пала последняя баррикада на Висиме, а ее защитники во главе с Лбовым ушли в лес…
— Врешь не пройдешь… — шептал он и яростно орудовал ломом, слизывая соленые слезы.
— Что, сынок, горько?
— Ты что, батя? — не оборачиваясь к подошедшему отцу, сказал он. — Это я так, яму для соленья-варенья готовлю…
— Бомбы из этого соленья-варенья делают, — пробурчал отец и стал лопатой выгребать землю из ямы.
«Будем помнить, что близится великая массовая борьба, — писал в те дни Ленин. — Это будет вооруженное восстание. Оно должно быть, по возможности, единовременно. Массы должны знать, что они идут на вооруженную, кровавую, отчаянную борьбу. Презрение к смерти должно распространиться в массах и обеспечить победу. Наступление на врага должно быть самое энергичное: нападение, а не защита, должно стать лозунгом масс, беспощадное истребление врага — станет их задачей; организация борьбы сложится подвижная и гибкая; колеблющиеся элементы войск будут втянуты в активную борьбу. Партия сознательного пролетариата должна выполнить свой долг в этой великой борьбе.»[1]
— Эй, дядя!..
Приземистый мужчина, по одежде мастеровой, завертел головой, не понимая, откуда взялся этот парень в пиджаке внакидку и в широкополой «горьковской» шляпе.
Владимир Урасов, а это был он, находился в передовом пикете и направлял рабочих к месту митинга. Не дождавшись опознавательных слов, он шагнул к незнакомцу.
— Ты чего здесь шлендаешь?
— Я… это.„По лесочку побродить…
— Вали отсюда. Я здесь девку свою жду, лишние мне ни к чему.
Тот покосился на увесистые кулаки и скользнул в сторону.
Последним прошел товарищ Андрей, сопровождаемый «Матросом» — такая кличка была у начальника боевой патрульной дружины Жорова. «Матрос», проходя, сказал:
— Чуток погодя, Володь, и сам иди на собрание.
Когда Владимир появился на поляне, заполненной рабочими, слово взял товарищ Андрей. Владимир заметил у деревьев группу «лбовцев» и больше уже ни на что не обращал внимания, захваченный речью человека, которого потом вся страна будет знать как Свердлова. Говорил он о главном, о наболевшем: о причинах поражения декабрьского вооруженного выступления, о вооружении всего парода, а не только сотен дружинников, об усилении работы в войсках, необходимости заниматься боевой техникой восстания — нового вооруженного восстания…
— Тревога, полиция!.. — прибежал с известием патрульный.
По команде Лбова дружинники с оружием в руках рассыпались по лесу цепью, давая возможность уйти другим. Выхватив револьвер, Урасов бросился туда же.
— Вернись, Володька! — услышал он голос «Матроса».
— Отходим организованно, товарищи, — гремел над поляной мощный бас товарища Андрея. — Встретимся через две версты отсюда.
— Будешь сопровождать товарища Андрея, — сказал Урасову «Матрос». — Отвечаешь за него головой!
— Володя — боевик? — спросил товарищ Андрей. — Слышал о нем. Партиец?
— Очень хочу, да по возрасту не принимают. Шестнадцати мне нету.
— Это ты, я думаю, исправишь со временем, — улыбнулся товарищ Андрей.
Очень скоро после этого разговора стал Владимир Урасов членом РСДРП — в неполных шестнадцать лет.
— Слышал, Володя, — сказала Клавдичка, — нашим троим товарищам в тюрьме грозит смертная казнь…
Как ему было не слышать — среди этих троих был его закадычный дружок Саша Трофимов,, Им была поручена экспроприация, но из-за предательства они попали в засаду. Был убит рабочий Мотовилихинского завода Обухов, трое угодили в лапы полиции, и теперь их ждет виселица.
— Из тюрьмы записка передана от товарища Андрея, — продолжала Клавдичка, — Освободить их надо. Тебе, Володя, поручается сделать пять фитильных бомб с бикфордовым шнуром и заготовить веревочную лестницу аршин на десять. Нападение на тюрьму будет во время дежурства Яна Суханека…
Суханека Владимир знал, он был руководителем ячейки революционных солдат в Ирбитском батальоне, и частенько Урасов передавал ему листовки и другую революционную литературу.
— Надо встретиться со Лбовым. Он поможет…
Когда Клавдия собралась уходить, Владимир задержал ее и, хитро улыбнувшись, достал полицейский «смит-вессон» в кобуре.
— Откуда он у тебя? — изумилась она.
— Помнишь, ты приносила мне снотворное? Ну, еще говорили, что в табак его можно подмешать? Вот, начинил им папиросы и угостил вечером Еропкипа. Ну, знаешь, городовой, который стоит на Большой Ямской…
Они пошлы вместе, впереди — Клавдия, за ней — Владимир. Пересекли пустырь артиллерийского полигона, потом вышли на скованную льдом Гайву. В лесу, отыскав под снегом малинник, двинулись от него по тропипке вглубь. Они не разговаривали. В ночном лесу стояла торжественная тишина, и потому особенно оглушительно прозвучал окрик: «Стой! Кто идет?».
— Хороший дозор у Лбова, — похвалила Клавдия.