– Мы уничтожаем не людей. Мы уничтожаем врагов. А ещё – лишних. Тех, кто не сможет существовать в нашем обществе, тех, кто не сможет изменить своей психологии, тех, кто не будет полезен нам.
– Таких, как я?
– Да, таких, как ты.
– И ты считаешь это справедливым?
– Я считаю это целесообразным, – Лия закашлялась и закурила вновь. – Вы не умеете жить. Вы умеете только метаться, страдать, искать каких-то идиотских истин, верить поповским сказкам и мешать работать тем, кто в отличие от вас работать умеет, кто знает, к чему стремится, и на пути своём не боится никаких препятствий.
– Таким образом, ты считаешь целесообразным уничтожение большей части русского народа?
– Русские – народ-недоразумение. Ошибка мировой истории. Ничего иного они не заслуживают. Мы оказываем услугу им. Россия и русские ничего не дали миру, иным народам. Но теперь они станут жертвой во имя торжества новой истины, во имя мировой революции и рождения нового мира. Это всё, что они могут. Это ваша великая миссия в истории, – Лия говорила отрывисто, словно выплёвывая каждое слово, наслаждаясь своей неведомой местью.
– За что ты так ненавидишь Россию?
– А за что мне любить твою Россию? Сколько времени и сил понадобилось нам, чтобы поджечь этот гнилой, сырой хворост, чтобы раздуть этот пожар! Сколько людей, лучших людей принесли себя в жертву! Но теперь этот пожар не потухнет, он истребит всё, и останется чистое место, на котором мы начнём строить новое… – глаза Лии загорелись, словно отблески кровавых пожаров, о которых страстно говорила она, отразились в них.
– Ты сумасшедшая, Лия! – воскликнул Вревский. – Откуда столько зла?!
– А на каторге, Паша, добру не учат, – звякнул, как затвор щёлкнул, гордый ответ.
– Когда ты со своими… коллегами устроила взрыв, в результате которого погибло семь человек, включая маленького мальчика, ты ещё не успела побывать на каторге… Детей – тебе тоже не жаль? Они-то чем виноваты перед вами?
– Это издержки великого дела. Без них ничто не обходится, – равнодушно пожала плечами Лия.
Вревский ничего не спрашивал больше. Ему показалось, что перед ним сидит не человек. Не женщина. Не Лия. А демон, напяливший её личину. Интересно, сколько крови, сколько загубленных жизней на счету этого демона? Вспомнилась девочка, задорно смеявшаяся, белое платьице, летний полдень, нежная ладошка, ударяющая по воде, белая шляпка, поля которой скрывали хорошенькое личико… Павел Юльевич пожалел, что в руках его нет оружия, чтобы убить этого демона в облике Лии. Он опустил голову, сказал устало:
– Меня – сразу «к Духонину в штаб»? Или допрашивать будете, Лия Исааковна?
– Не буду, – ответила Лия, поднявшись и взяв со стола маузер. – О чём допрашивать? Вы, гражданин Вревский, довольно уже пояснили свои убеждения. Вы не наш. Вы нам враг.
– Рад это слышать, – усмехнулся Вревский. – Для меня великим бесчестьем и горем было бы стать вашим…
Вошедшие матросы вновь заломили ему руки:
– Шагай, контра! – вытолкали из квартиры, довели до примеченной им машины, втолкнули в неё…
Последний раз видел Павел Юльевич улицы родного города. Три поколения Вревских жили в Петербурге. Ещё больше – служило России на поле брани. Предки Вревского бились под Нарвой и Очаковым, гибли на Бородинском поле, сражались на Кавказе и Балканах… Один из предков, гвардейский офицер, принял участие в восстании декабристов. Был сослан солдатом на Кавказ. Честной службой вновь вернул себе офицерское звание, был прощён, а вскоре погиб в одной из схваток с горцами. Павел Юльевич чувствовал, что отчасти повторяет его путь. Правда, ему уже не посчастливится искупить проступка подвигом, а только лишь смертью… Но может быть, когда станут взвешиваться грехи его и добрые дела, то зачтётся и это. И то, что как бы то ни было, а ведь он служил России верой и правдой, прошёл две войны, не прятался за спины товарищей и долгу был верен. Он ошибся в своих надеждах, обманул сам себя, но России он не предавал никогда…
Вревский думал, что его немедленно отвезут к месту расстрела, но ошибся. Его везли в Петропавловскую крепость… Ледяным холодом обдали коридоры пятого бастиона и одиночки, во мрак которой он был водворён. Здесь почти век назад ждал своей участи его пращур-декабрист. Отсюда в последний путь отправились пятеро первых борцов с самодержавием… С каким священным ужасом всегда говорилось об их судьбе! Казнь пятерых бунтовщиков, восставших с оружием на своего Царя, имевших целью убить всю царскую фамилию, казалась образованной публике неслыханной жестокостью! Господи Боже, какая капля то была в сравнении с бойней, учинённой народолюбцами-революционерами! А ведь приди к власти декабристы – и они развязали бы такой террор?.. Развязали бы, конечно… Может, не в такой степени, но развязали бы. Декабристов оплакивали целый век, а убитого одним из них героя Милорадовича – никто. Царский сатрап, так и надо ему… О, безумие! Какое безумие! Никогда прежде не понимал этого Вревский. А теперь – словно озарило! Судный час должен настать на земле, чтобы люди осознали Божью правду… Как-то так сказала Добреева… Так и есть. В лихорадочном возбуждении мерил Вревский шагами пространство каземата. Николаю Первому не могли простить пятерых повешенных, Второму – Кровавого воскресенья, Столыпину – подавления террора… Всех называли «кровавыми», а сами всю Россию утопили в крови, и не стесняются объявлять, что это только начало, что чем больше будет уничтожено народа, тем лучше… Сатанинская сила ворожит им, не иначе!
Петропавловская крепость, кого только не видели твои стены! Масона Новикова, петрашевцев, Достоевского… Особ царской крови, министров Царского и Временного правительств, депутатов Думы, членов учредительного собрания… Отсюда двух членов правительства Временного, Шингарёва и Кокошкина, перевили в больницу, а там жестоко убили. Здесь теперь томятся моряки-балтийцы, арестованные следом за своим командиром капитаном Щастным, и сколько ещё невинных! А ведь большевики, придя к власти, заявляли, что сделают из страшной крепости музей… Французские революционеры разрушили Бастилию, российские поступили рациональнее…
Дверь отворилась, раздалась грубая команда:
– На выход!
Кажется, всё?..
Павел Юльевич скоро понял, куда везут его на это раз. В Стрельню. Тамошняя пристань с недавних пор стала петроградским лобным местом. Каждую ночь сюда привозили новые жертвы и расстреливали…
На этот раз обречённых было тридцать человек. Большая часть – офицеры. Несколько штатских. И один пожилой батюшка. Приговорённых погнали по Царской дороге. Её проложил ещё Император Пётр, не раз ступала по ней его нога… Останется ли после этой невиданной бойни в России хоть одно место, не обагрённое кровью, одно место, за которым не тянулся бы страшный шлейф преступлений? Или же всё выйдет так, как рассчитали они, и никто не вспомнит о невинно убитых? Не уцелеет никого, кто будет помнить этот ужас, а редкие выжившие станут молчать, и вырастет поколение, которое ничего не будет знать о своей истории? На местах братских могил разобьют парки, площади, проложат дороги, построят дома… И живущие не будут знать, что ходят по костям, живут на погосте… Вся Россия превратится в погост…
Жертв подвели к длинной морской дамбе. Священник о чём-то попросил комиссара, ещё совсем мальчишку на вид, тот милостиво кивнул. Батюшка опустился на колени и стал читать отходную. Аутодафе началось. На край дамбы выводили по несколько человек, стреляли в затылок, трупы сбрасывали в воду. Какой-то юноша, по виду студент, едва сдерживал слёзы.
– Я ведь не жил ещё… За что? За что? Пощадите!
Коренастый капитан с окровавленным лицом и перебитой рукой бросил сурово:
– Прекратите истерику, молодой человек! Не унижайте себя перед этой мразью! Нужно уметь умирать с честью!
Выстрел, и капитан тяжело рухнул на землю, проворный китаец из расстрельной команды с силой пнул тело ногой, раздался всплеск: море приняло очередную жертву. Вревский, перепуганный студент и священник оказались в последней партии. Стоя на краю дамбы, Павел Юльевич смотрел на чёрную воду, лижущую дамбу, на небо, замкнувшее слух от несущихся к нему с земли воплей… Не осталось ни страха, ни сожаления – сердце билось ровно, неколебимое ни единым чувством. Последнее, что услышал бывший полковник Императорской армии Павел Вревский, были слова батюшки, сказанные негромко и радостно:
– Помолимся, дети. Ко Господу идём!
Глава 5. Могильный звон
28 июня 1918 года. Новочеркасск
Хуже вести с фронта прийти не могло. Хуже вести, вообще, не могло прийти. Её сообщила Ростиславу Андреевичу Тоня. Сообщила испуганно, тихо, почти шёпотом:
– Генерала Маркова убили…
Ушам своим не поверил Арсентьев.
– Что?.. – переспросил оглушённо.
– Убили… – повторила Тоня. – Вы только… Вы только не огорчайтесь так… – не знала преданная душа, как утешить, не находила слов.
– Всё в порядке, Тоня. Что вы слышали?
– Сегодня гроб привезли в город. Он выставлен в домовой церкви при Епархиальном училище. Туда уже народ стекается…
Ростислав Андреевич быстро надел китель и отправился к училищу. Кровь стучала в висках, и призрачная, безумная надежда ещё не покидала душу – а вдруг всё-таки ошибка? Вдруг Тоня напутала?
Добравшись до церкви, Арсентьев понял – ошибки нет. Бесконечным потоком лились люди проститься с белым витязем. Много было Марковцев, резко выделявшихся своей траурной чёрной (только просветы и верхи фуражек белели) формой. Эта форма придумана была самим Сергеем Леонидовичем. Чёрный цвет – траур по убиенной России. Белый – надежда на её воскресение. Генерал Алексеев как-то попенял Маркову:
– И зачем вы так мрачно свой полк одели?
– А не такова ли судьба всех нас? Судьба всей России?
Офицеры входили и выходили из церкви. Многие не могли сдержать слёз. С трудом поднялся Ростислав Андреевич по ступеням, оседая на трость и волоча неподвижную, атрофированную после ранения левую ногу. В церкви было многолюдно. У гроба стояли часовые Марковского полка. Арсентьев подошёл и сквозь стекло, вделанное в крышку гроба, увидел лицо чудесного профессора. Всегда живое, таким чужим и странным казалось оно теперь, застыв в мёртвой неподвижности. Ростислав Андреевич не мог оторвать взгляда от лица своего командира, удивительного воина, бывшего Ангелом-Хранителем всей Добровольческой армии, которому была обязана она своим спасением из екатеринодарского капкана. Армия осиротела… Вначале не стало её вождя – Корнилова. Теперь убили Маркова. Души лишили… И кто же остался теперь? Деникин. Тяжкое наследство легло на его плечи. Как-то справится с ним?