– Берегите себя, милая Евдокия Осиповна. Оставайтесь такой же, светите путеводной звездой в нашем хаосе, и однажды я вернусь на этот свет, – сказал Тягаев на прощанье.
Когда Пётр Сергеевич ушёл, Дунечка заметалась по комнате, ломая руки. Ей казалось, что она не так вела себя в эту встречу, не то говорила, не нашла нужных слов. Но что и как нужно было говорить? Делать? За многие годы впервые чувствовала Евдокия Осиповна такое смятение. Когда ещё вновь придётся встретиться им? И придётся ли? Сжималось мучительно сердце, и одно желание было в нём: не расставаться никогда, быть с ним. Быть и там – на фронте… Единственным, что немного успокаивало Дунечку, было то, что среди тех ненужностей, которые наговорила она, и необходимостей, которых не сказала, главное всё же было сказано ею. И это главное нашло взаимность.
Между тем, полковник Тягаев спешно отправился в училище. Когда рота была построена по тревоге, он объявил о выступлении и его цели. Офицеры обрадовались и ответили дружным «ура». Намять бока латышам не терпелось каждому.
– Рота вздвой! На плечо! Направо шагом марш!
По ещё сумрачным улицам рота, насчитывающая триста восемьдесят офицеров, шагала по улицам спящего города. Иногда в домах открывались окна, чьи-то руки крестили уходящих воинов, чьи-то голоса кричали вслед:
– Храни вас Бог!
На Волге роту дожидался буксир, чтобы перевезти её на другой берег. Поглядев на небольшую посудину, Панкрат, один из двух партизан, оказавшихся в роте Тягаева, покачал головой:
– Не вместимся мы в это корыто, Петр Сергеич.
– Так точно, на всех места не хватит, – подтвердил, зевая, капитан буксира. – Ежели только повзводно.
– Повзводно долго, милейший, – сухо ответил Тягаев. – А у нас каждая минута на счету. Пополуротно переправимся.
– Я протестую! Это слишком большой риск!
– Протестовать будете на митинге, а сейчас извольте исполнять мои приказания. Первая и вторая роты – грузитесь на буксир! – приказал полковник. Снова подкатило к сердцу раздражение. Что за нищета такая беспросветная? Взяли в Казани шестьсот пятьдесят миллионов золотых рублей, а ни патронов, ни судов путных, ни прочего, кровно необходимого армии, нет?.. Почему же у красных чертей есть всё, а у нас, чего ни оглянись, днём с огнём не сыскать?
Две роты погрузились на буксир, и тот отчалил от берега. Тягаев следил, как перегруженное судёнышко медленно пересекает речную гладь.
– Не возьму я в толк, Пётр Сергеевич, – задумчиво произнёс Панкрат, – как это так вышло, что эти самые латыши супротив нас стали? Офицеры же вроде, не какая-нибудь…
– Да уж! – согласился один из офицеров. – Царское правительство этим сволочам средства на создание собственной армии выделило, а эта армия Троцкому теперь служит! Ну, ничего, они у нас скоро узнают, где раки зимуют! Скорее бы добраться до этих иуд!
Тягаев и сам хотел бы понять, отчего с такой готовностью и единодушием латыши поддержали большевиков. Желают независимости для своей малой родины? Банально продались? Чего стоит тогда их офицерская честь? Если многие красные командиры вышли из нижних чинов, и их мотивы были вполне ясны, то командир латышей Иаоаким Вацетис – совсем иное дело. Этот человек многие годы служил в царской армии, закончил Академию Генштаба, командовал полком в Великую войну, а теперь служит Троцкому? Какая низость… Хотя, рассуждая объективно, разве некоторые русские офицеры, включая отдельных генералов не поступили также? Один Брусилов чего стоил! Но Латышскую дивизию сформировали не из отдельных продавшихся офицеров. Латыши пошли на службу к большевикам единодушно. И не только в армию, но и в ЧК. Затаённая ненависть к России прорвалась?..
Вернувшийся буксир перевёз на другой берег оставшиеся два взвода. Пётр Сергеевич развернул карту. Рота находилась в районе Услона. По пути к Свияжску нужно было отбить занятое крупной группировкой село. Тронулись вперёд походной колонной. Солнце уже взошло и палило со всей силой. Лениво бормотали утомлённые жарой деревья, подрагивала тронутая ласковым ветром трава, порхали безмятежно бабочки над пёстрыми полевыми цветами… Благодать! Вот, она Русская земля! Светлая-светлая, прекрасная. И что за безумие, что в такой дивный августовский день, под сияющим солнцем и лазурью небес, на русской земле, красующейся в цветистом убранстве, среди этой благодати вновь будет греметь стрельба, литься русская кровь… Когда в последний раз видел бои этот край? Уж не при Иване ли Грозном, более трёх веков назад? Ни один иноземный захватчик не дошёл бы сюда, не одолел бы русского простора. Никогда бы не видать германца этому краю. Но явились наёмники и выродки народа русского, и вся Россия стала полем брани, и весь воздух её пропитывается ядом взаимной ненависти…
Идти пришлось долго. Миновали поле, затем небольшой лес, из-за которого выглядывала мельница, застывшая в этот тихий день. В бинокль были видны копошащиеся рядом с ней фигуры. Это были красные. Моментально оценив обстановку, Пётр Сергеевич приказал двум взводам ударить во фланги, а основным силам – в лоб. Последние полковник повёл в бой лично.
Большевики, не ожидавшие удара, встретили атакующих беспорядочной стрельбой из винтовок. Тягаев распорядился до времени не стрелять, беречь патроны. Офицеры шли вперёд ровной цепью, держа винтовки на ремне. Из села выдвинулись густые чёрные цепи. Они быстро и твёрдо шагали вперёд.
– Матросы! – выдохнул Панкрат. – Ну, сейчас мы этим грозам революции врежем!
– Стой! – скомандовал Пётр Сергеевич. – Лечь и окопаться. Без приказа не стрелять.
– Да на кой окапываться? Примем в штыки эту сволочь…
– Вы не на митинге. Исполнять!
Офицеры окопались и залегли на позиции, не издавая ни звука. Чёрные цепи надвигались всё ближе. Но Тягаев ждал. Он не хотел дать врагу рассеяться, оставить ему возможность бежать. Врага следует уничтожать. Уже невооружённым глазом можно было разглядеть лица матросов, уже шаг их стал замедляться, и тогда Пётр Сергеевич скомандовал:
– Пли!
В тот же момент грянул залп, и противник лишился своей передовой цепи.
– Встать! В штыки! В атаку!
Услышав долгожданный приказ, офицеры, как один, поднялись и, молча, отчего вид атаки становился ещё более устрашающим, ринулись, сжимая приклады, на матросов. Почти беззвучен был этот недолгий бой. Лишь слышно было, как входит сталь в чью-то плоть, и стоны, и предсмертные хрипы… Не выдержав, матросы хлынули в село. Только тогда грянуло могучее «ура». Село было взято, уцелевшие большевики взяты в плен. Пройдя по усеянной чёрными тужурками улице, полковник Тягаев остановился перед несколькими пленными, произнёс холодно:
– Отвечайте коротко, откуда вы?
– Кронштадтские они, ваше высокоблагородие, – сказал Панкрат, зло посмотрев на матросов.
Кронштадт… Сразу вспомнились Петру Сергеевичу расправы над офицерами, бывшие там. Заживо изрубленные, утопленные люди, залитые кровью, как на бойнях, палубы… Вот, значит, с кем пришлось встретиться в бою.
– Мы морской батальон. Посланы сюда со станции Свияжск, чтобы уничтожить корниловцев, – ответил один из матросов.
– Мы известим ваше командование, что вам не удалось выполнить его приказание, когда оно таким же образом будет в наших руках. Где латыши?
– Их перебросили. На чехов…
Неподалёку, левее от села слышны были залпы артиллерии. Там, в районе Свияжска чехи сражались с дивизией Вацетиса.
– Нужно как можно скорее наладить связь с полковником Швецем, – решил Тягаев.
– С этими что делать, ваше высокоблагородие? – спросил Панкрат.
– Матросню расстрелять. К «грозе революции» снисхождения быть не может. Тех, что из местных мобилизованных сдались, отправить в Казань для пополнения наших частей.
К вечеру связь с чехами была налажена, и полковник Швец принял на себя командование всей группировкой. Операция по занятию станции Свияжск была назначена на утро следующего дня, до тех пор рота Тягаева получила отдых.
Хотя не высыпался Пётр Сергеевич уже которые сутки, а сон не шёл к нему и в эту ночь. При тусклом свете масляной лампы он изучал карту, делая пометки на ней, ещё и ещё раз возвращаясь к плану овладения Свияжском. Большие силы были сосредоточены там. И не матросня, не мобилизованные солдаты, а регулярная латышская армия, а к тому ещё отряд личного конвоя товарища Троцкого. Вот, до кого бы добраться! Вот, кого бы захватить! Вот, было б дело, так дело… Латышей необходимо отрезать от железной дороги, чтобы они не успели погрузиться на свои эшелоны и сбежать. Загнать в мешок и уничтожить. Поголовно. Достанет ли сил? После стычки с матросами потери были малочисленны, несмотря на то, что морской батальон насчитывал пятьсот человек, не считая мобилизованных. Мобилизованные, правда, не проявили себя в бою, охотно сдаваясь в плен… Но во что обойдётся Свияжск? Хорошо бы прислали из Казани пополнение. При избытке в городе господ офицеров даже странно, что приходится обходиться столь малыми силами.
Закряхтел спавший на полатях дед Лукьян, проснулся, свесил босые ноги, протёр глаза, спросил с укором:
– Что ты, милой, всё полуночничаешь? Глаза, вон, совсем провалились уже, что у больного. Ну, как занеможешь? Кто ватагу нашу супротив антихристов поведёт?
– Занемогу – ты вылечишь, – отозвался Тягаев. – Или не сумеешь?
– Мы завсегда сумеем.
– Стало быть, мне беспокоиться не о чем.
Старик слез с полатей, сел к столу, хлебнул холодной воды:
– Правду сказывают, что в Свияжске главный антихрист теперь?
– Троцкий? Как будто бы там.
– Эх, убегёт ведь поганый! – покачал головой кудесник. – А когда б нам его захватить, Петра Сергеич…
– И что бы ты с ним делать стал? – усмехнулся полковник.
– Перво-наперво кол осиновый вогнать… По-иному с нечистой силой никак нельзя. У нас в деревне колдуна забили насмерть, а потом колом его.
– Что же он натворил-то, ваш колдун?
– Глаз у него нехороший был. Всю скотину попортил. А там и до людей добрался. Книги у него в дому чёрные были. Их пожгли от греха, чтоб кто не соблазнился.