– Ну и сила у вас, Ардальон Никитич! – восхитился Борх.
– Почти богатырь Добрыня, – согласился Володя, становясь на колени и принимаясь за работу. – Борх, станьте у двери и караульте, чтобы нас не застукали.
– Слушаю, господин ротмистр!
Земля оказалась податливой. Гребенников и Семагин рыли по очереди. Наступила ночь, и в сарае воцарился полный мрак.
– Как думаете, Ардальон Никитич, когда придут за нами? Я слышал, звери по ночам кровожаднее.
– Не болтайте, ротмистр. Копайте живее.
– Жаль будет, если опередят нас черти. Решительно!
– Жаль, что нет никакого оружия.
– Жаль!
– И табака!
– И еды!
– Табак – первее. Я без табака не могу. Хоть бы понюшку…
– Я бы лучше стопкой водки угостился. Решительно!
– Не будем травить друг другу душу.
– Не будем, согласен.
Рыли дальше, уже вдвоём: кто железкой, кто голыми руками, сдирая их в кровь.
– А как вы думаете, господин штабс-капитан, нас прежде допрашивать будут или сразу – «к Духонину в штаб»?
– Не всё ли вам равно?
– Они нас, возможно, тоже за разведку приняли, поэтому и не прикончили сразу.
– Плевать! Владимир Васильевич, что у вас за недержание языка, в самом деле?
– Между прочим, Ардальон Никитич, у нас есть один недостаток, гораздо более существенный, чем табак!
– Какой же?
– Сапоги! Босиком бегать не слишком удобно. Решительно!
– Я бы сейчас сапоги на табак сменял…
– А я бы за сапоги ужином и стопкой пожертвовал!
– Господа, тише! Караульные!
– Чёрт! – Гребенников плашмя повалился на вырытую яму, закрыв её своим телом.
– Говорят о чём-то…
– Расслышать бы!
– Не могу разобрать…
– Черти!
– Снова уходят к костру.
– Слава тебе, Господи!
Снова копали. В основном – Семагин, так как Володя из-за раненого плеча мог действовать лишь одной рукой.
– Насчёт сапог, вы, ротмистр, пожалуй, правы. Но скажите спасибо, что портки нам оставили.
– Низкий им поклон!
– Посмотрите, как вам кажется, довольно такого лаза будет?
– Это вам смотреть надо, Ардальон Никитич. Мы-то с Борхом – в чём душа держится. В любую щель просочимся. А вам, богатырь Добрыня, ход просторней нужен.
– Протиснусь как-нибудь. Копну ещё пяток раз и можно!
К офицерам подошёл, придерживаясь ладонью о стену, отец Ферапонт, протянул серебряный нательный крест:
– Господин поручик просит вас взять его крест. Он успел снять его и спрятать здесь в пыли, чтобы он извергам не достался. Если останетесь живы и будете в Москве, отыщите там его отца, директора музея русского искусства Юрия Сергеевича Миловидова. Передайте последний поклон от его старшего сына и этот крест.
Гребенников надел крест на шею, поверх своего, подошёл к изувеченному офицеру:
– Я исполню вашу просьбу, господин поручик. Клянусь, – поклонился, отдавая честь умирающему. – Честь имею!
– Прощайте, господин ротмистр… – едва шевеля губами, отозвался Миловидов.
Отец Ферапонт снова опустился рядом с ним.
– Разве вы, батюшка, не пойдёте с нами?
– Нет. Куда мне? Я слишком стар и немощен для того, чтобы бежать. Благослови вас Бог! Я буду молиться, чтобы он вас помиловал. Когда выберетесь, бегите к речке. На другом берегу – наши…
– Идут! – испуганно вскрикнул Борх. – Господа, идут! Сюда! Господа, это за нами!
– Уходим! – взметнулся Гребенников. – Ардальон Никитич, вы первый! Борх, за ним!
Семагин исчез в вырытом лазе. За ним ринулся студент. Отец Ферапонт бросился к двери, загородив её собой. А дверь уже отворяли. Последнее, что видел ротмистр, ныряя следом за своими друзьями: несколько разгорячённых спиртным солдат и матросов в просвете двери и старец-священник, пытающийся преградить им дорогу и, вот, падающий на землю, сражённый ударом тяжёлого кулака. Матерная брань, гогот… А следом рёв (заметили побег) и несколько выстрелов. Царствие небесное вам, батюшка! Царствие небесное и вам, господин поручик!
Выстрелы услышал Гребенников уже снаружи. Услышал и понял, что побег не удался. Ночь была лунной, светлой. Совсем рядом извивалась под обрывистым берегом серебристой змеёй река. До неё добежать – всего несколько шагов было. А уже настигали – преследователи. И ни пистолета, ни шашки, чтобы защититься!
– Пропали! – охнул Борх. – Мама, прости…
– Погодите, черти! – рыкнул Семагин.
Богатырь Добрыня! Схватил могучими руками корягу, на пути лежавшую, размахнулся, закружил, вперёд выставив, никого не подпуская. Грянуло несколько выстрелов. Захрипел штабс-капитан, в последний раз распрямился, швырнул смешное своё оружие, и ещё одну пулю получил – и мёртвым рухнул на землю.
А Гребенников, секундной этой задержкой воспользовавшись, рванул к берегу и с разбегу прыгнул вниз с отвесного склона, крикнув:
– Борх, за мной!
Но Борх не успел последовать за ротмистром…
Вода сомкнулась над головой Володи, посыпались в речную гладь всплёсками пули с берега. Под обрывистым берегом поросшая камышом заводь была, укрылся в ней ротмистр, едва дыша, с трудом веря, что уцелел. А, впрочем, рано было радоваться. Ждал Гребенников, полезут ли «товарищи» вниз, проверять, утоп ли он.
Нет, не полезли… Изрешетили воду и, бранясь, ушли. Не могли подумать, чтобы израненный, ослабевший человек мог, с такой высоты в воду прыгнув, ещё плыть под ней… И самому Володе трудно было в это поверить. Хотя был пловцом знатным, а всё же с одной почти не действующей рукой – проплыви-ка. А проплыл! Знать, природное жизнелюбие и выносливость помогли. Худ был Володя, совсем не богатырь на вид, а жилист. Многое выдержать мог.
Вода была по-осеннему холодной, и Гребенников быстро почувствовал, как стало сводить от холода ноги. Дольше ждать было нечего. Собравшись с остатками сил, ротмистр погрёб к другому берегу. По счастью, речка была узкой. В обычное время, пересёк бы её Володя в считанные минуты, а теперь, как показалось, страшно долго плыл, иногда теряя силы, идя ко дну, глотая воду, отфыркиваясь, и отчаянно рвясь дальше.
Оказавшись на другом берегу, ротмистр сделал несколько шагов к высившимся деревьям и бессильно рухнул на землю. Ему было уже всё равно, жить или умереть. Он не ел целые сутки. Он потерял много крови. Он был изранен и избит. От холода свело все мускулы, но не было сил даже застонать. На том берегу погибли все его друзья. Друзья, которым было что терять, что искать в этой жизни. А он, ничего не имевший, остался жив… Тело отказывалось повиноваться ему, и сознание погасло.
Когда Гребенников очнулся, то обнаружил себя лежащим на траве в лучах поднимающегося солнца. Над ним склонились двое казаков. Один из них, лет сорока, усмешливый, сказал другому, смуглому бородачу:
– Гляди-ка, кажись живой.
– Знамо дело, живой.
– А я, было, подумал, мёртвый.
– Лежал, что мёртвый.
– Ну, что там? – окликнул чей-то сильный, но довольно мягкий голос.
– Живой он, Николай Петрович!
«Свои!» – с облегчением подумал Володя и с трудом сел, прикусив губу от мгновенно пронзившей всё тело боли. Он готов был расцеловать этих двух казаков и их командира на радостях от счастливого спасения. А они смотрели на него подозрительно, недоверчиво. Их командир, капитан лет тридцати с лишком, соскочил с бурочалого коня, приблизился. Был он высок и ладен. Лицо, ещё молодое, правильное, казалось суровым, даже жёстким. На высоком лбу пролегла глубокая морщина. Гребенникову показалось, что этого капитана он уже когда-то видел прежде, но никак не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах.
– Кто вы такой? – спросил тот. – Откуда вы здесь?
– Ротмистр Гребенников. Я и четверо моих друзей пробирались на Дон, чтобы поступить на службу в Добровольческую армию.
– Откуда?
– Из Петрограда. Вчера мы попали в засаду и оказались в плену у большевиков на том берегу. Мы попытались бежать. Мои друзья погибли, а мне удалось переплыть реку…
– Значит, вы с того берега? – в глазах капитана мелькнул интерес. – И что же там?
– Ад… – отрывисто ответил Володя. – Там, в плену, мы видели вашего разведчика.
– Кого именно?
– Поручика Миловидова.
– Он жив?
– Уже нет. Мы застали его умирающим. Ему переломали все суставы, видимо, долго истязали, а потом бросили умирать. Он просил передать свой крест своему отцу, если мы доберёмся до Москвы.
– Крест при вас?
Гребенников указал на грудь:
– Вот, он.
Капитан опустил голову:
– Значит, Миловидов погиб… Это большое несчастье. Я знал его и его семью. Для его отца это будет большим ударом.
– Что делать с ним, Николай Петрович? – спросил усмешливый казак. – В контрразведку?
– Сами разберёмся, – ответил капитан.
– Простите, господин капитан, могу я узнать ваше имя? – спросил Гребенников. – Мне откуда-то кажется знакомым ваше лицо.
– Николай Петрович Вигель.
– Вигель? – Володя оживился. – Ну, конечно же! Теперь вспомнил! Мы ведь с вами встречались, господин капитан!
– Где же?
– В Петрограде, за год до войны. Вы тогда месяц гостили у вашего сводного брата, Петра Сергеевича Тягаева. А я имел честь служить под его началом. Вы ещё проиграли мне некоторую сумму в преферанс. Припоминаете?
– Да-да, что-то было такое, – лицо Вигеля немного помягчело. – Данилыч, – обратился он к казаку, – вот, видишь, всё свои люди. А ты – «контрразведка». Везите в лазарет. Видишь, господин ротмистр едва живой. А я позже приеду. Вы, господин ротмистр, расскажете, что видели на том берегу. Мы уже дважды посылали разведку туда, и обе группы погибли. Может, хоть вы что-то проясните, чтобы нам не соваться туда вслепую и не положить излишне людей.
– Рад служить, господин капитан!
– Честь имею!
Глава 9. Прощание с Первопрестольной
Сентябрь 1918 года. Москва
От тюрьмы и от сумы не зарекайся… Верно говорят в народе. Мог ли предположить действительный статский советник Пётр Вигель, всю жизнь посвятивший борьбе с преступностью, что на старости лет его самого, бывшего следователя по особо важным делам, как преступника, арестуют и бросят в Бутырскую тюрьму? В кошмаре ночном не привиделось бы! А вот ведь – случилось. Все встало с ног на голову, и это назвалось у них – «революционной законностью». Террор, обыкновеннейший террор, а не законность никакая! И кем эта, прости Господи, «законность» стала осуществляться? А теми самыми субчиками, которых Пётр Андреевич отправлял в остроги, избавляя от них общество. А теперь – выпустили всех! Торжество воинствующей черни! Революция уголовников! Вся власть – каторжанам! Они теперь – «законность»! Накануне рев