олюции петербургская дактилоскопическая коллекция с фотографиями преступников и подозрительных лиц достигала двух миллионов снимков. И что же сделало либеральнейшее Временное правительство? Всю эту орду, знающую лишь разбойное ремесло, руководствуясь гуманистическими соображениями, безумно выпустили на волю, ничуть не обеспокоившись в заботе об этих «жертвах царизма» о правах простых граждан, ставших их добычей! Воры и убийцы мгновенно осознали свои права, влились в новую жизнь в духе времени: объединились на съезде «уголовных деятелей» и немалой частью пополнили ряды коммунистической партии и ЧеКи. Революцию чествовали, как освобождение, а она была всего лишь разнузданием сил зла, узаконением уголовщины. Уголовники грабили людей и утверждали, что «грабят награбленное». Грабили уголовники, грабили «интеллигентные» революционеры, реквизируя чужие дома и собственность (Керенский не постеснялся для своих нужд реквизировать автомобиль из гаража Государя и вселиться в Зимний Дворец). Уголовщина стала нормой жизни, политика и преступность слилась воедино, и этот чудовищный симбиоз истреблял Россию. Таков был плод алканой демократии.
А каким ещё он мог быть? Сеющий ветер пожинает бурю. Либеральные горе-мудрецы начали с дарования свободы бандитам, с дарования им права голоса. Права голоса на выборах! И что же это за выборы, на которых голос убийцы равен голосу священника, а голос неграмотного, темного человека голосу университетского профессора? И кто победит на таких выборах? Либеральные безумцы! В их напичканные заимствованными с чужого плеча идеями головы не вмещалось элементарного понимания того, что в народе должен выработаться высочайший уровень сознательности, ответственности, самосознания, чтобы он мог достойно воспользоваться своим правом голоса. Давать же право голоса заведомым преступникам и вовсе верх государственной слепоты и безрассудства! Но они не думали о последствиях, о государстве, им нужна была демократия, во что бы ни стало, здесь и сейчас – одним росчерком пера ввести её!
«Временщики» дали уголовникам свободу, большевики, уголовными методами издавна пополнявшие партийную казну, узаконили их промысел. Сбылась мечта Бакунина, возлагавшего надежды на преступный мир в своих грёзах о революции. Сбылись предостережения Достоевского, Лескова и других русских провидцев. То, что уже явно намечалось в Пятом году, расцвело теперь махровым цветом. Видел Вигель портретную галерею новых правителей: каторжанин на каторжанине, рожа на роже, любой антрополог бы подтвердил, что в каждом этом деятеле – явная врождённая склонность к преступлению. Прежде выжигали клейма на лицах преступников, а этим и выжигать не надо – посмотришь на них, и не ошибёшься – забубённые.
А этот «поезд свободы»! Ещё в марте Семнадцатого через всю Сибирь, через Самару и Москву мчался в Петроград поезд с освобождёнными каторжанами. Весь увешанный красными флагами, целыми полотнами кумача, весь в лозунгах и прокламациях, весь в дыме и хмелю, весь в сквернословии и революционных воплях нетрезвых, ошалелых глоток, он нёсся через всю Россию, знаменуя собой торжество Свободы и начало Новой Эры. Видел Пётр Андреевич этот поезд, когда шёл он через Москву. Действительно, символ новой эры. Эры торжества бандитов и свободы от закона. И звучал то там, то здесь гимн её: «Бога нет, царя не надо, мы урядника убьём, податей платить не будем и в солдаты не пойдём!» Когда кумачовый поезд шёл через Сибирь, то в одном из мест его остановки, каторжники вырезали семью машиниста товарного поезда, семь человек, включая четверых малолетних детей. Вырезали в пасхальную ночь. И от этой крови продолжили путь к крови новой, уже в масштабах всей страны. Расползались по всем просторам выродки рода человеческого, растлевали окончательно народный дух, науськивали… И стали подлинной опорой революции, в которой наивные люди ещё могли видеть торжество справедливости. В Феврале на улицах убивали офицеров и городовых, бесчинствовали выпущенные на свободу бандиты – и это именовалось «бескровной революцией», «торжеством духа народного», «освобождением от векового рабства». Да это и было – освобождением. Освобождением изуверов, убийц, грабителей и разной мелкой гнили. Но какого освобождения ожидали интеллигенты? Знать? Обыватели? Освобождения от чего? Какой свободы не хватало им?! Газеты на все лады поносили власть, с думских трибун возводили чудовищные обвинения на Императрицу, расшатывали трон, и никому не затыкали рты, никого не арестовывали, не заточали в крепость! «Вековое рабство!» Какой ещё не хватало свободы?..
И хороша же была власть! Что допускала все эти провокационные речи и статьи! Сами себя подрывали. Что за немощь чёрная! Пальцем не шевельнули, чтобы защитить себя, чтобы эту разнузданность пресечь!
А ведь как давно началось всё это, и многие предчувствовали. Пётр Андреевич, год за годом уголовные преступления расследовавший, видел, как изменялись они, как менялись преступники, как преступность росла стремительно. В семидесятые годы, когда только начинал свою карьеру Вигель, преступления ещё были простыми (грабежи, разбой), и преступники были ещё неискушёнными, обычные разбойники, подчас весьма умные и ловкие. Но годы шли, и на смену этим бесхитростным ворам из московских ночлежек пришли преступники идейные. Преступники, творившие свои деяния не от нищеты и тяжёлой среды, а преследуя некие идеи, доказывавшие что-то себе и миру, лишённые всякого понятия о грехе, которое даже в матёрых ворах ещё бывало живо. Новый тип преступников вышел не из притонов и ночлежек, не с Хитровки и Сухаревки, а из светских салонов, из интеллигентных и аристократических семей, из образованного сословия. Преступления их бывали изощрённы и жестоки. Циничны до крайности. Убивали с лёгкостью потрясающей. Двое студентов (из интеллигентных, состоятельных семей) жестоко убили женщину, чтобы продать её серёжки, потому что им не хватало денег на игру! Молодой человек, из служащих, убил своего друга, тело расчленил, часть успел выбросить, а голова залежалась у него на квартире, где её и обнаружили. И никакого ужаса перед содеянным! Ни малейшего раскаяния! А сколько открывалось притонов! И что творилось в них! Кокаин, алкоголь, разврат, перед которым ничтожным становился Содом. И этому придавались даже дети! Гимназисты и гимназистки! И всё это – на глазах у власти. И всему этому – задавали тон модные поэты и философы. В интеллигентских салонах вертели столы и общались с духами «плотски», устраивали оргии. Газеты пестрели рассказами о всевозможных извращениях, печатали стенограммы судов над проститутками, убившими своих любовников, развратниками, изуверами и прочими человеческими отбросами. Они становились героями газетных полос, общество с жадностью читало о них, больное общество! И их – не осуждали! Им ещё и находили оправдание! Их находили «интересными». И в погоне за «интересностью» ничего не было легче для ничтожных людей, как пасть пониже, как превзойти других в развращённости. Газеты! Сколько яда лилось в души с их мерзейших страниц. Всё самое низменное и гнилое, что было в обществе, выплёскивалось на них, словно их авторы вместо чернил пользовались сточными водами. Канализационный дух проникал всюду. Трупный яд… Барышни, которые раньше прятали под подушками «Кларисс», «Ричардсонов», стали прятать – Ницше. А тот – что проповедовал? Христианство – «побасенка о чудотворцах и спасителях», «ложь, проистекающая из дурных инстинктов больных и глубоко порочных натур», священник – «паразит опаснейшего свойства, настоящий ядовитый паук жизни»! Цинизм и бесстыдство, как самое высокое, чего может достичь человек! Человека-дикаря с «ликующей нижней частью живота»! «Нет ничего великого в том, в чём отсутствует великое преступление»! «В каждом из нас сидит варвар и дикий зверь»! Дать свободу этому зверю! Дать свободу демону! Стать орудием его! И это читали, как откровение! Лев Толстой ужаснулся: страшно то время, у которого такие пророки, страшно, когда злой сумасшедший завладевает умами и душами стольких людей! «Если бесовщина начинает владеть умами, то полиция бессильна…» – говаривал старый начальник Петра Андреевича.
И всё это росло как снежный ком. Преступность в какие-то два десятилетия выросла в разы, захлестнула, в первую очередь, столицы и крупные города, а затем стала проникать и в глубь. И на это смотрели широко раскрытыми глазами. Обсуждали, воспевали, придумывали теории, одна другой безумнее. Куда могло прийти такое общество?.. Только к господству тех, кого защищали – каторжников, уголовников, самых «интересных» людей. К господству того, кому сознательно или неосознанно поклонялись – беса. И – пришли. Встретили в истерической радости, а теперь скорчились под жезлом железным.
Оставались, правда, в обществе и силы охранительные. Верные Богу, Царю и Отечеству. И что же? Ни на кого не выливалось столько помоев, сколько на них! Не было слова более бранного, произносимого с брезгливой гримасой, чем «чёрная сотня». «Чёрная сотня» – печать общественного презрения. «Чёрна сотня» – метка на зачумлённом доме. «Чёрная сотня» – если тебя заподозрили в сочувствии ей, то готовься, что «порядочные люди» не подадут тебе руки. «Чёрная сотня» – как только не издевались над ней либеральные и социалистические лживые перья, рисуя членов её ограниченным, грязными, пьяными и озлобленными животными. А членом «Чёрной сотни» был – Менделеев. И митрополит Антоний (Храповицкий). И сколько ещё людей умнейших, честнейших, даровитейших! Людей, с которыми не стоял рядом ни один из утративших почву интеллигентов, тем более, борзописцев.
В 1908-м году создан был Всероссийский Национальный Союз, заявлявший своей целью содействовать господству русской народности в пределах Империи, укреплению сознания народного единства, устройству русской бытовой самопомощи, развитию русской культуры и упрочению русской государственности на началах самодержавной власти Царя в единении с законодательным народным представительством. Одним из виднейших деятелей его был известный журналист Михаил Меньшиков, год за годом гласом вопиющего в пустыне пытавшийся обратить внимание общества на надвигающуюся катастрофу, с беспощадной резкостью указывавший в своих статьях на нависшие над Россией и русским народом угрозы. В своей статье, посвящённой началу работы Союза, Меньшиков, говоря о целях его, вновь и вновь повторял то, о чём писал неоднократно, пытаясь добудиться до уснувшего национального самосознания русских людей: «Мы, русские, нуждаемся в общечеловеческом опыте и принимаем всё, что цивилизация даёт бесспорно полезного. Но Россия в данный момент её развития совершенно не нуждается в услугах инородцев, особенно таких, которых фальсификаторская репутация установлена прочно. Россия – для русских и русские – для России. Довольно великой стране быть гостеприимным телом для паразитов. Довольно быть жертвой и материалом для укрепления своих врагов. Времена подошли тяжёлые: извне и изнутри тысячелетний народ наш стоит как легкодоступная добыча. Если есть у русских людей Отечество, если есть память о славном прошлом, если есть гордое чувство жизни – пора им соединиться!»