Пётр Андреевич вступил в Союз в первых рядах. Он уже давно убедился в том, что единственный способ выхождения из духовного кризиса, поразившего Россию на рубеже веков и грозившего самыми плачевными последствиями, это укрепление русского национального самосознания. Самосознания этого частично была лишена власть, бюрократия и часть аристократии, и больший процент интеллигенции, в каком-то исступлении содравшей с себя национальное лицо, враждебной всему национальному, стыдившейся самого слова «русский», да к тому ещё сильно разбавленной инородцами, как-то незаметно ставшими главенствовать в ней, задавать тон. Государство, народ, у коего размыты две главных основы бытия – религиозная и национальная, долго не выстоит. Следовательно, о них и надо было печься первее всего. А пеклись мало. Нерадиво. Уже отгремел Пятый год, а всё равно не научились нечему, не поняли…
Один был человек в России, который понял всё, но не только понял, а ещё и умел действовать решительно и точно, солнце среди мужей государственных – Столыпин. Он не отдельные углы многогранника видел, а – целое. И действовал разом во всех направлениях, укрепляя Россию, заботясь, в первую очередь, о благополучии русского народа. Он обуздал революцию, привёл страну к миру и законности, заселял пустующие земли Сибири и Дальнего Востока, укреплял влияние русского большинства в западных губерниях, где дотоле властвовали, благодаря знатному происхождению, инородцы, создал прочный фундамент для окончательного разрешения больного земельного вопроса, наконец, дав крестьянам землю в собственность, в считанные годы на невиданную прежде высоту поднял русское хозяйство: ничего не упускали дальновидные его очи, всюду дотягивалась отечески-заботливая рука. Его речи превосходили самых ярких думских ораторов, потому что ораторы преследовали цель показать себя, гнались за красивым словом, говорили – для слова, для позы, чтобы казаться, а ему не нужно было казаться, его слово продиктовано было знанием и делом, его цель была не стяжать себе популярность, а укрепить Россию настолько, чтобы уже никакая революция не могла сокрушить её. Силой подавляя революцию, революционеров, вводя военно-полевые суды для них, он одновременно проводил безотлагательные меры, призванные уничтожить почву, которая питала их, разрешить все те перезревшие проблемы, нерешённость которых использовали политические авантюристы, чтобы возбудить народные волнения.
Столыпиным Вигель восхищался открыто, буквально преклоняясь перед этим человеком. А что же общество? Общество – ненавидело. Общество – травило. Ненавидела камарилья, завистливая и тупоумная. Ненавидели либералы, лишаемые лучших своих козырей, тормозившие, как могли, все неотложные и полезнейшие для России решения в Думе потому только, что они исходили не от них, не им несли славу. Революционеры открыто заявляли, что Столыпин должен быть убит, иначе революции не будет, и организовывали одно покушение за другим. Как одинокое дерево, привлекающее все молнии, возвышался Столыпин трагической в своём одиночестве фигурой, как гранитный утёс выдерживал все удары, продолжал своё служение, не отклоняясь ни на йоту от взятого курса. Под конец отреклись от него даже верные вначале октябристы Гучкова. В Думе верны премьеру остались лишь националисты.
Обстоятельства убийства Столыпина Вигель, пользуясь старыми связями, выяснял лично. И обстоятельства эти удручали. Казалось, все стороны были заинтересованы, чтобы прозвучал роковой выстрел… В Киеве премьеру не выделили даже охраны, он вынужден был нанимать извозчика, убийцу вооружило и пропустило в театр Охранное отделение… А Царь великодушно простил виновных в трагедии чинов полиции, хотя вина их была бесспорна и велика. Это государево «прощение» косвенных убийц потрясло Петра Андреевича. Этого «прощения», этого непонимания величины утраты, которую понесла Россия с гибелью Столыпина, не мог Вигель простить Государю. Даже памятник погибшему за него премьеру поставили на народные пожертвования, и ни Государь, никто из родственников его, ни представители Двора, власти не пожелали быть на его открытии. И прежде не жаловал Пётр Андреевич Царя (то ли дело был покойный его отец!), а после этого стал дурного о нём мнения. Правда, своего отношения никогда не выражал Вигель публично. Будучи монархистом, он не считал для себя возможным отзываться плохо о Монархе. К тому же слишком ясно понимал Пётр Андреевич, что критика направленная на Николая, с частью которой нельзя было не согласиться, бьёт не только по нему лично, но по самой Монархии (и это было всего опаснее, и со стороны Государя и его родственников главным проступком было то, что своими необдуманными шагами они сами роняли всё ниже престиж Царской власти, давая пищу её врагам), что, в случае взрыва, рухнет не один Император, а весь многовековой институт Самодержавия. А это было недопустимо.
Три столпа было у России: Православие, Самодержавие, Народность. Да только когда выдвинул граф Уваров свою знаменитую триаду, она уже доживала последние дни. Церковь была сокрушена. Сокрушена Самодержавием, побоявшимся, что она, независимая, будет иметь слишком большое влияние. Роковая ошибка! Вместо единения с Церковью, государство подчинило её себе. А Церковь подчинённая, в самом деле, утратила своё прежнее влияние на народ. Стала всё больше превращаться в бюрократический аппарат, который в условиях духовного кризиса и богоискательства отталкивал от себя ищущие души. Много лгали господа борзописцы на Церковь, но и не вовсе без огня был дым. Сельское духовенство в немалой части было невежественно. Правящие иерархи более увлечены были внешней, обрядовой стороной Православия, нежели глубинной, духовной его составляющей.
Самодержавие сокрушило Церковь, а народ – Самодержавие… И от народа непростительно отдалилась власть, погрязнув в бюрократизме, поставив надо всем чиновника. Вытребовали после Пятого Думу. А она-то меньше всего нужна была. Чужеродная ветвь к нашему дереву. Ничего кроме смуты не было от неё во все годы крикливого его существования. А нужно было – земство. Ничего не было бы прочнее единённости самодержавной власти с земствами. В Думе народа нет, в Думе – ораторы, политиканы. А в земствах – народ, люди, на земле работающие, подлинные нужды ведающие. Земство помогло бы всему: и укреплению национального самосознания, и развитию организованности, предприимчивости, активности русских людей, которых так не достаёт им, и потому становятся они лёгкой добычей инородцев, и решению многих мелких местных проблем, до которых у власти просто не могут дойти руки. Иные консерваторы утверждали, будто бы самодержавие плохо соотносится с земствами, но это блистательно опроверг Лев Тихомиров. Вот, кто, быть может, лучше всех понимал Россию. Бывший народник, отрёкшийся от увлечений молодости, и ставший монархистом и консерватором, он по полочкам разложил все достоинства и недостатки российского государственного устройства, указал без нервов и криков все опасности и бреши, прописал рецепты, как устранить их. И среди них главный – земства! Земства, как вернейшая опора трона, как залог живого развития народного. Никаких парламентов, а Земский Собор, как было в старину (слово-то какое хорошее, родное – Собор, единение народное), на которым бы истинные представители народа могли говорить с Царём о своих нуждах, советовать. Всю важность земств понимал Столыпин, развивал их. Но после него забросили опять. Ещё несколько лет продержались на им накопленном наследстве и покатились, покатились стремительно, и уже некому было удержать над пропастью – крахнули в неё, и костей не собрать.
Единственную надежду увидел Вигель после падения трона в Церкви. Если её первую сокрушили, так не с неё ли возрождаться? И неслучайно явлена была в революционные дни Державная икона Богоматери с царским скипетром в руке – вся православная Москва стекалась в Хамовники поклониться ей. И неслучайно с первых пор революционных Церковь, видя в ней угрозу главную, стали травить. Новый обер-прокурор Синода, полоумный Владимир Львов провозгласил себя «центром религиозного и общественного движения», потребовал, чтобы секретари духовных консисторий следили за архиереями и доносили на них. Отщепенцы в рясах сплотились вокруг его газеты «Московский церковный голос». В этом органе протоиерей Введенский требовал перевести службы на русский язык, епископ Бельский – отметить Первомай, священник Смирнов сбросить рясу, так как она обособляет духовенство в особую касту, отчуждает его от народа. «Снимите её, – проповедовал новоявленный Иуда, – оденьтесь, как все, и то же общество примет вас как своего; вы уже не станете посмешищем, а будете просто и даже с почтительным оттенком: «священник-гражданин». Но таких «священников-граждан», по счастью, было немного. Большая же часть духовенства и верующих, лишившись Царя, ясно ощутила нужду в Пастыре, в Предстоятеле. Престол царский рухнул, настала пора воссоздать престол патриарший.
Пятнадцатого августа 1917-го года, в праздник Успения Пресвятой Богородицы в Москве открылся Освящённый Церковный собор, на котором присутствовало двести семьдесят семь священников и двести девяносто девять мирян, в числе которых был и Пётр Вигель. Долгие споры велись о том, стоит ли вообще возрождать патриаршество. Многие высказывали сомнения, другие настаивали, что в наступившее окаянное время только Патриарх сможет объединить православный народ. Священник Востоков говорил:
– Нам известно, что прежние патриархи были печальниками за народ, вразумителями, а когда нужно, и бесстрашными обличителями народа и всех имущих власть. Дайте же и вы народу церковного отца, который страдал бы за народ, вразумлял его, а для тёмных сил, которые уводят народ от Христа и Церкви, хотя бы они сидели на правительственных местах, был грозным обличителем.
В прениях миновал август, сентябрь… Октябрь окрасил улицы Москвы кровью. Собор заседал, а на улицах Первопрестольной гремела канонада. Соборяне умоляли противоборствующие стороны о прекращении братоубийства, но их не слышали. Третьего ноября большевики взяли Кремль, стрельба прекратилась, двумя днями спустя в Храме Христа Спасителя избирали Патриарха. Божиего избранника из трёх намеченных кандидатов должно было определить по жребию. Затворник Зосимовой пустыни старец иеромонах Алексий после долгих молитв извлёк из освящённого ковчежца имя митрополита Московского и Коломенского Тихона…