А теперь – покоя не было. Ветер гнул деревья, нещадно обрывая их золотистое убранство. Ещё с утра нахмарилось небывалое здешнее небо, а теперь разрыдалось отчаянным ливнем, и забушевало, загудело озеро. Волны его так швыряли привязанные к берегу лодки, что, казалось, вот-вот сорвут их и унесут, и ввергнут в пучину. Гневался Валдай и в гневе был похож на кипящий кубок, клокочущий, гремящий.
Красноармейцы матерились, проклиная разгулявшуюся стихию. Участвовать в расстреле они отказались, заявив, что в палачи не нанимались. Послали за чекистами. Михаил Осипович повернулся к страже спиной, опустился на колени и, глядя на Иверский монастырь, стал молиться.
Наконец, явились чекисты во главе с Давидсоном. Этот безусый юноша ещё на допросе сказал с ненавистью:
– Я сочту за великое счастье пустить вам пулю в лоб.
Пришёл исполнить мечту… А комиссар Губа привёл в подмогу двух сыновей, мальчиков тринадцати и четырнадцати лет. И им тоже дали оружие, с младых ногтей приучая к кровавому ремеслу.
Меньшиков обернулся к палачам, выпрямился. Посмотрел с мукой на детей, которые прибежали сюда следом за ним… И дети, и няня промокли насквозь, дрожали от холода и рыданий. Бедные, бедные, что будет с ними?..
– Стать спиной!
В глаза смотреть не желают? Конечно, в спину по-подлому – это им больше подходит. Это в их традиции…
Первый залп дали для устрашения. Только кисть руки оцарапали, вырвали кусок мяса. И расстрелять не могут, не поглумившись, не потянув своего удовольствия… Оглянулся, взглянул через плечо.
– Пли!
Новый залп. И страшная, жгучая, разрывающая боль – под сердцем, и чуть повыше желудка. Михаил Осипович упал на землю, судорожно хватая её рукой. И в тот же миг подскочил к нему торжествующий Давидсон, выхватил револьвер и приставил дуло к виску умирающего. Настал миг его «великого счастья». Заволакивало тьмой глаза, а в ушах слышались, мешаясь – негодующий рёв Валдая, ругань солдат и горький плач детей, на глазах которых убивали их отца… Милые, родные, берегите себя и стойте крепко в правде, не уклоняясь, не изменяя Богу и России, не впадая в уныние… Помните всегда, что не раз великая Империя наша приближалась к краю гибели, но спасало ее не богатство, которого не было, не вооружение, которым мы всегда хромали, а железное мужество ее сынов, не щадивших ни сил, ни жизни, лишь бы жила Россия…
Глава 11. Николай Петрович Вигель
Ноябрь 1918 года. Под Ставрополем
Последние недели выдалась поистине ледяными, и не раз вспомнил Вигель за время их промозглые ночи Первого Кубанского похода. Лили, не переставая, дожди. Дороги развезло, в лужах, достигавших размеров небольших прудов, то там, то здесь можно было увидеть трупы убитых людей и лошадей. Не хватало времени вовремя убрать их. Так и смотрели из мутной жижи остекленевшие глаза с немым укором…
В эту ночь Николаю не спалось. Рана, полученная им накануне, не особо досаждала ему, даже решил он, что совсем незачем было ему ложиться в лазарет. Хотя куда ещё с пулей в ноге? Хочешь, не хочешь, а придётся отлёживаться. И плёвая рана, а в бой не пустит. Но надеялся Вигель, что через неделю сможет вернуться в строй. К тому же не так плохо было недельку отдохнуть в лазарете.
Прежде что был лазарет при первой Конной дивизии? Небольшая санитарная летучка с доктором, несколько сестёр и почти никаких средств. Элементарных медикаментов не было, бинтов – тоже. Для перевязок использовали подручные материалы – тряпьё. Но не то стал лазарет теперь. Всё изменилось, когда дело взяла в свои руки Ольга Михайловна. Ольга Михайловна закупила необходимые лекарства и бинты, наладила работу летучки, неусыпно сама следила за всем. И ни один вопрос уже не решался без неё. Чуть что – шли спрашивать мнения Ольги Михайловны. Тяжёлую ношу взяла на себя эта молодая, красивая, благородная женщина, и как будто легко понесла её, энергичная, приветливая со всеми, словно не ведающая усталости…
Ольга Михайловна Врангель решила разделить судьбу своего мужа. За ним, как и прежде, в Великую Войну, на которой была она сестрой милосердия, последовала баронесса на фронт и здесь принялась за организацию важнейшего в условиях постоянных боёв дела – лазарета. В своей самоотверженности, в умении наладить то, что казалось навсегда разваленным, и во многом другом Ольга Михайловна была очень похожа на самого генерала. И он, получив под командование дивизию, в короткий срок сумел снабдить её автомобилем, несколькими телефонами и телефонной проволокой, обеспечив тем самым связь с боевыми участками, наладил работу летучей почты. Пётр Николаевич ничего не пускал на самотёк, всё без исключения проверял сам – ничто не укрывалось от его взгляда. Дивизия, дотоле не имевшая единого руководства, обрела в нём редкого командира, что не замедлило сказаться на её организации и боевых успехах.
Генерал Врангель появился на Кубани в последних числах августа. Уже завершён был Второй Кубанский, взят Екатеринодар, от которого в безнадежье отступали несколько месяцев назад. Кубанская столица стала столицей всей Добровольческой армии, там отныне размещался штаб её. Следом от большевиков были очищены почти вся Черноморская губерния, большая часть Кубанской области, часть Ставропольщины, Донская же армия наступала в Саратовской и Воронежской губерниях.
Первая Конная дивизия на момент возглавления её Врангелем насчитывала шесть кавалерийских полков, три артиллерийские батареи и отряд пехоты – всего порядка тысячи двухсот человек. Ситуация с оружием была привычно критической. В день артиллерийские батареи получали по один-два снаряда, дневная норма патронов выходила по одному на человека. И этой невеликой силе противостояла группировка красных в пятнадцать тысяч человек при тридцати орудиях и неограниченном количестве припасов.
Бои шли в районе Майкопа. Слаженности действий явно не хватало, и это немало раздражало капитана Вигеля, временно исполнявшего обязанности командира артиллерийской батареи. А к тому подступала к сердцу тоска при взгляде на богатый, зажиточный край, так бездарно разоряемый усобной войной. Какие великолепные пшеничные поля были здесь, тяжёлым золотом налитые колосья уже ожидали уборочной, а пахари рубились и гибли в проклятой сече, которой не видно было конца. А перерубят всех? Кто станет возделывать эту щедрую землю, обилия которой хватило бы на целую Европу? И кому будут нужны прекрасные, благоухающие сады, рачительными хозяевами взращенные? Без этих рачительных хозяев земля – сирота. В этой бы земной благодати жить в мире и покое, в благоденствии…
Солнечным сентябрьским днём дивизия вела бои под хорошо укреплённой станицей Михайловской. Кавалерия была развёрнута для атаки, артиллерия молчала за неимением снарядов. Вигель и другие офицеры залегли на позиции, выбранной на вершине скифского могильного кургана, каких немало было в южно-русском крае. Просвистывали над головами неприятельские пули, а отвечать было нечем, и это доводило до тихого бешенства. Неожиданно рысью подъехала группа всадников, впереди – высокий, худощавый, молодой генерал в мундире цвета хаки. Он соскочил с коня, быстро поднялся наверх. Офицеры поднялись.
– Вольно, господа! – скомандовал генерал.
Много бравых военачальников видел Вигель, но такой выправки, такого гвардейского лоска прежде не встречал.
– Господин капитан, доложите обстановку.
Николай доложил, откровенно обрисовав всю трудность положения. Прежнему командиру, старику-генералу Абросимову, и докладывать напрасный труд был. Он на позициях и не бывал. А Врангель – дело иное. О Петре Николаевиче много слышал капитан от своего сводного брата, полковника Тягаева, близко знавшего барона во время учёбы в Академии Генштаба. С его появлением проснулась надежда, что теперь – дело пойдёт.
А казаки ворчали:
– Снова армейского назначили. Что у нас, своих офицеров мало?
Не слёту всё пошло гладко. Ставка требовала, во что бы то ни стало, взять Михайловку. Первая атака Врангеля захлебнулась из-за громадного превосходства сил противника. Такой сильный огонь был редкостью даже в Великую войну. Казаки начали отступать. Пётр Николаевич вскочил в седло и, выхватив шашку, помчался им наперерез под градом пуль. Однако лишь небольшая группа казаков последовала за ним. Бой казался проигранным, но уже ночью разведка донесла, что красные готовятся к отступлению и взрывают мосты. Так была освобождена станица Михайловская…
Каждый день Врангель объезжал полки и эскадроны, лично осматривал позиции и изучал местность.
– Где это видано, чтобы генерал, командир дивизии сам производил разведку! – делился своим удивлением с Вигелем знакомый казак.
Такое не видано было в обычной войне. Но разве обычной была война, которую приходилось вести? Николай вспоминал, как во дни Ледяного похода в самые сложные моменты генерал Корнилов, Главнокомандующий, лично вёл в атаку Добровольцев. Что-то было в этом от древних, рыцарских, из истории известных славных битв, в которых верховные вожди (и сами короли) шли впереди своего воинства. А барон Врангель с его внешностью скандинавского рыцаря как нельзя больше соответствовал этому образу.
Много новшеств завёл генерал, возглавив дивизию. Регулярными стали совещания с молодыми офицерами. При большой доблести многим из них не хватало опыта. После каждой операции Пётр Николаевич собирал их у себя, подробно разбирал действия, указывал ошибки, но в то же время со вниманием выслушивал мнения своих подчинённых, обсуждал их предложения, соглашался с некоторыми из них. Это была серьёзная наука для молодых командиров. Вигель часто бывал на таких совещаниях. Личность Врангеля всё более импонировала ему. Спокойная уверенность в себе, лишённая мелочного самолюбия, решимость и рассудительность в действиях, благородство – всё это привлекало к генералу. И некоторые офицеры уже с гордостью именовали себя – Врангелевцами. Строгий и требовательный военачальник, гвардейский офицер, аристократ до мозга костей, он отличался ко всему прочему истинным либерализмом. Не политическим, разрушительным и порождающим анархию, а внутренним: терпимостью к чужому мнени