нижнего чина, самосознание его и уважение к себе самому совершенно изменится».
Во вверенных ему частях Фёдор Артурович устанавливал строжайшую законность и для офицеров, и для нижних чинов, не делая различий. Решительно пресекал случаи рукоприкладства, не спускал и малейших проступков, будучи уверен, что развал начнётся именно с мелочей. И вёл, вёл кропотливую работу по превращению солдата из недомысля в ответственного, самостоятельного война. И раздражался на тех командиров, которым казалось, что «серая скотинка» в управлении удобнее. О, да! Удобнее! Но до той поры, пока вожжи в твоих руках, а перехватят другие их – и им как удобно ехать окажется! Успех революционеров у тёмных слоёв населения не тем ли обусловлен? Приучили людей к существованию детскому, к тому, что «начальство всё решит», а погонят это стадо против приучивших – и не остановить! О революции знал Келлер не понаслышке. Жертвой террористов едва не стал он сам. В 1905-м году Фёдор Артурович был отправлен на усмирение переведенной на военное положение Польши. Там, исполняя обязанности временного Калишского генерал-губернатора, и подвергся нападению революционеров: раненый и контуженный при взрыве брошенной в него бомбы, он избежал гибели лишь благодаря собственной ловкости, позволившей ему поймать снаряд на лету…
А всё же не смекали наверху, что тёмная, неразвитая масса опасна, что она – подарок революционерам. «Серая скотинка», из повиновения вышедшая, во всю дикость инстинктов распустившаяся – как остановить её, когда у неё никаких сдержек, воспитанием укреплённых, не будет? Доверять, доверять человеку надо, разрешить ему самому, своей головой думать. Иначе подумают за него другие, заморочат – и не миновать беды. Последний раз пытался генерал донести эти мысли свои в 1914-м году, посвятив в последнем выпуске брошюры «Несколько кавалерийских вопросов» проблеме воспитания рядового состава отдельный раздел, доказывал и разъяснял упорно: «Наш солдат в сравнении с солдатом западных армий, так сказать, школьно или научно действительно менее развит, но сметки и природного ума у него не меньше, а несравненно больше, чем у всякого немца или француза, и это объясняется очень просто: западный простолюдин, по большей части житель города или ферм, где ему незнакома ни дикая природа, с которой приходится на каждом шагу бороться, ни десятиверстные пространства, на которых уже с малых лет приходится ориентироваться нашему крестьянину.
Пущенная кем-то фраза о высоком развитии солдата западных армий сравнительно с нашим принята без всякой поверки (надо полагать в силу нашей всегдашней готовности к самооплеванию) на веру и чуть ли не за аксиому, против которой никто даже не считает возможным поднять своего голоса. Наш солдат не развит, наш солдат не любит военного дела и способен действовать только в массе под непосредственным надзором и при подсказе начальника и все его признаваемое в лучшем случае достоинство выражается в покорности, выносливости и, в последнее время, даже заподозренной любви к Отечеству. Тот, кто дал себе труд хоть немного ближе узнать русского солдата, кто интересовался его бытом, кто немного проник в его миросозерцание, его взгляды, наклонности и слабости, тот не мог не убедиться в том, что составленное о нашем солдате мнение совершенно не соответствует истине и что все зависит от того, как приняться за его воспитание и обучение».
На основании огромного личного опыта делал Фёдор Артурович вывод: «Для того чтобы человек отнесся к делу с интересом и сознательно, необходимо его личное участие в исполнении задачи и возможность проявить свою хоть маленькую инициативу. У него должно быть сознание в том, что личное его маленькое «я» играет роль и все же хоть немного способствует достижению общего большого дела. Обстановка, общий план и выполнение целого, иногда сложного маневра, солдату не могут быть понятны, для этого требуется подготовка и знания, ему недоступные. Но зато мелочи маневра, в общей сложности имеющие часто громадное значение, как, например, своевременная доставка донесения, работа отдельного дозора и разъезда, перехват донесения, умение пробраться незамеченным сквозь сторожевое охранение противника, открытие и своевременное отогнание назойливо следящего за отрядом неприятельского разъезда и т.д., для него понятны и интересны, и, развивая в солдате удаль, умение применяться и пользоваться местностью, сметку и решимость, подготовляют его к исполнению того, что от него потребуется в военное время».
Но – не слышали закостеневшие, не поворачивались застывшие. Да и поздно было: Четырнадцатый строил полки и дивизии, гнал «серую скотинку» в окопы. В своём корпусе развивал Келлер свою систему, и даже после Февраля показывал он лучшую дисциплину. Февраль показал всю справедливость опасений Фёдора Артуровича. Полудетей и недомыслей, вырвавшихся из-под опеки, уже никак нельзя было вернуть к порядку. А они, не привыкшие жить своим умом, тотчас стали самой лёгкой добычей революционеров. И тем управлять ими, направлять их на вчерашнее начальство, к худшим инстинктам полудикого сознания обращаясь – как удобно оказалось!
Но не поведение нижних чинов более всего удручало Келлера. От них ожидать иного трудно было. Но – офицеры!.. Одну демонстрацию, в которой офицеры приняли участие (позор несмываемый!), генерал велел разогнать, издал приказ, стыдящий и предупреждающий: «На всех фронтах наши братья дерутся с наседающим на них врагом, а в России в некоторых городах еще льется кровь православная, да не от вражеских пуль, а от своих, братских. И в это время в Оргееве играет военная музыка и устраивается парад. Я не хотел верить своим глазам, когда в голове этого позорного парада увидел офицеров, а в его рядах унтер-офицеров и Георгиевских кавалеров. Я увидел среди них тех людей, которые должны были объяснить молодым весь позор и стыд такого торжества в такое время. Кто такому параду может радоваться – да только внутренние и внешние враги России, ждущие удобного момента, чтобы ударить по нам, что они давно готовили. И этот момент наступает – мы сами создали у себя беспорядки. Кроме врагов, такому явлению радоваться некому. Настоящий русский человек посмотрит на такой парад, покачает головой и больно ему станет за Русскую землю. И мне больно и стыдно было смотреть на офицеров и молодцов Георгиевских кавалеров с красными тряпками на груди. Мне, как старому солдату, тяжело было видеть, что войска показывают пример беспорядка. Образумьтесь же, господа офицеры и солдаты 5-го запасного пехотного полка, берегите пуще глаза своего порядок и дисциплину. Враг не дремлет…»
Но – уже катилось всё. Сбылось пророчество Кронштадтского прозорливца: «Бог отнимет благочестивого Царя и пошлет бич в лице нечестивых, жестоких, самозваных правителей, которые зальют всю землю кровью и слезами». Так и вертелось оно в голове, на глазах осуществляющееся. Своему Государю Фёдор Артурович остался верен. Уйдя в отставку и обосновавшись в Киеве, он желал разделить участь Императора, быть с ним в тяжкие для него дни. Написал о своём желании Керенскому: «В виду того, что моя служба Отечеству в армии очевидно более не нужна, ходатайствую перед Временным правительством о разрешении мне последовать за Государем Императором Николаем Александровичем в Сибирь и о разрешении мне состоять при Особе Его Величества, оставаясь по Вашему усмотрению в резерве чинов или будучи уволен с причитающейся мне пенсиею в отставку. Согласие Их Величеств иметь меня при Себе сочту для себя за особую милость, о которой ввиду невозможности для меня лично о ней ходатайствовать очень прошу Вас запросить Государя Императора и в случае Его на это согласия не отказать в приказании спешно выслать мне в Харьков пропуск на беспрепятственный проезд и проживание в месте местопребывания Их Величеств». Но не осуществилось – отказал министр-председатель генералу…
Ни на каких иных началах, кроме монархических, не возродиться России. Монархический строй самим Богом установлен. И народу русскому без Царя нельзя. Эту, кажется, простую истину пытался донести Фёдор Артурович до Алексеева и Деникина, уговаривая выдвинуть монархический лозунг и откреститься от республиканства, столь многим навредившего уже России. Объяснял в письме Михаилу Васильевичу: «Единственной надеждой являлась до сих пор для нас Добровольческая армия, но в последнее время и к ней относятся подозрительно, и подозрение, вкравшееся уже давно, растет с каждым днем… Большинство монархических партий, которые в последнее время все разрастаются, в Вас не уверены, что вызывается тем, что никто от Вас не слышал столь желательного, ясного и определенного объявления, куда и к какой цели Вы идете сами и куда ведете Добровольческую армию. Немцы это, очевидно, поняли, и я сильно опасаюсь, что они этим воспользуются в свою пользу, то есть для разъединения офицерства…
Боюсь я также, что для того, чтобы отвлечь от Вас офицеров, из которых лучший элемент монархисты, немцы не остановятся перед тем, чтобы здесь в Малороссии или Крыму формировать армию с чисто монархическим, определенным лозунгом. Если немцы объявят, что цель формирования – возведение законного Государя на Престол и объединение России под Его державою, и дадут твердые гарантии, то для такой цели, как бы противно ни было идти с ними рука об руку, пойдет почти все лучшее офицерство кадрового состава.
В Ваших руках, Михаил Васильевич, средство предупредить еще немцев (чистым намерениям коих я не верю), но для этого Вы должны честно и открыто, не мешкая, объявить – кто Вы, куда и к какой цели Вы стремитесь и ведете Добровольческую армию.
Объединение России великое дело, но такой лозунг слишком неопределенный, и каждый даже Ваш доброволец чувствует в нем что-то недосказанное, так как каждый человек понимает, что собрать и объединить рассыпавшихся можно только к одному определенному месту или лицу. Вы же об этом лице, который может быть только прирожденный, законный Государь, умалчиваете. Объявите, что Вы идете за законного Государя, если Его действительно уже нет на свете, то за законного же Наследника Его, и за Вами пойдет без колебаний все лучшее, что осталось в России, и весь народ, истосковавшейся по твердой власти…»