Гости ещё не уехали. Задержались в Петровском. Здесь и получили донесение об одержанной победе. Встретили прибывшего Врангеля криками «ура». С тем и отбыли, торопясь отдохнуть, даже поужинали наспех, без аппетита, хотя почти сутки голодали. Заморились…
Кажется, уже всё и вся погрузилось в сон, а Петру Николаевичу нужно было ещё составить приказ на следующий день. Только после этого разрешил отдых и себе.
Не подготовлены оказались гости к серьёзным действиям, к долгим переходам. Не только союзники (что с них взять? они и понять не могут, как, вообще, так воевать возможно), но и свои, штабные, ещё недавно сами сражавшиеся на поле брани. Но окунулись в удушливую атмосферу тыла, пригрелись там, отвыкли от будней суровых…
В тылу побывал Врангель как раз недавно. Ездил в Екатеринодар для решения некоторых служебных вопросов. Главным из них был вопрос о создании мощной регулярной конницы. Это ли не важнейшая задача в условиях войны, в которой маневр, быстрота играет главенствующую роль? А в Ставке ничуть не озабочены были этим. Есть же казаки! А что – казаки? Хорошо знал, Пётр Николаевич казаков. Он ещё в Японскую войну ими командовал. Казаки – воины об Бога, но строить расчёты на них нельзя. Покойный Крымов на них большие надежды возлагал, и прямо сказал ему тогда Врангель, что надежды этой не разделяет – на том и разошлись. Так и теперь. Казаки – опора надёжная, покуда сражаются за свою землю. А как только война выйдет за пределы её, охота их улетучится. Вновь овладеет ими настроение: разойтись по своим базам, налаживать свою жизнь, а с остальной Россией – нехай русские разбираются. И что тогда? Останется армия без конницы? Лучшая в мире конница была в России! И до чего бездарно расходуются кадры её! Большинство кавалеристов служат в пехотных частях, тающих день ото дня. Всё это пытался донести Врангель до командования. Но без толку. Не только безразлично относились верхи к идее создания регулярной конницы, но даже отрицательно. То ли потому что сами все пехотными офицерами были, не умели понять, то ли что…
Не только вопрос о кавалерии трудно было решить в Ставке. В Ставке, вообще, ничего нельзя было решить. Разросся Штаб до гомерических размеров, распух, сам запутался в своих размноженных, неизвестно на кой нужных отделах, утонул в бумагах. Заседали при Штабе несчётные комиссии, занимались предметами, которые, быть может, и могли бы быть важны в будущем, но на день сегодняшний никакого значения не имевшими. А за нагромождением их о вопросах для армии насущных забывалось, терялись они в этом море. И сколько же всевозможной дряни стекалось в Штаб! Желающие уклониться от фронта оседали в штабах, в комиссиях, парализуя работу, разлагая тыл.
От тыла сложилось у Врангеля впечатление самое неприятное. Как раз избирали в Екатеринодаре атамана. Бурлил Екатеринодар. Съехались на выборы казачьи офицеры во главе со своими командирами, Шкуро и Покровским. И тот, и другой отличались крайней неразборчивостью в средствах. Первый «прославился» грабежами, второй имел склонность к садизму. Ломились екатеринодарские рестораны, вспыхивали пьяные дебоши… А Ставка почему-то старательно закрывала на это глаза. Не одергивала зарвавшихся начальников, своим примером деморализующих армию. Ни малейшей попытки не предпринимала, чтобы этот кабак прекратить.
А могла ли предпринять? Могла ли хоть что-то? Две недели сидел Врангель в кубанской столице, изводясь от вынужденного бездействия, и никак не мог добиться вразумительного ответа на свои вопросы. Деникин, как всегда, любезный и сердечный, обещал во всём помочь, чем сможет, но:
– Сообщите обо всех нуждах Ивану Павловичу, – отослал к Романовскому.
А с Романовским совсем сложно дело иметь было. Смотрел на него Врангель и не мог раскусить существа его. Первопоходец, ближайший соратник Деникина, человек, по-видимому, честный… А в армии толковали о нём разное, иные чуть ли не агентом большевиков считали, распускали слухи. Сумел Иван Павлович настроить против себя подавляющее большинство офицерства. Странным человеком был начальник Штаба. Ни единой эмоции не выражало ни правильное лицо его, ни голос, всегда мерный, всегда спокойный. Скользкий человек… Даже решительного ответа нельзя было добиться от него ни по одному вопросу. Отвечал уклончиво, остерегаясь давать обещаний. Избегал и отказов.
– А с этим вы обратитесь к генералу-квартирмейстеру, – адресовал.
Генерал-квартирмейстер полковник Плющик-Плющевский произвёл впечатление человека не только несамостоятельного, но заранее напуганного тем, что за что-то надо взять ответственность.
– Что скажет Иван Павлович… Как посмотрит Иван Павлович… – только и слышалось в ответ от него.
И снова всё сводилось к Ивану Павловичу. А тот адресовал в другие отделы штаба. А оттуда опять косились на него… И, кажется, никто ни за что не желал отвечать в Штабе, всемерно стараясь переложить груз ответственности на плечи другого. Это приводило Врангеля в крайнее раздражение. Так ничего и не решив, он вернулся на фронт, обстановка на котором потребовала его срочного присутствия. Вернулся и вздохнул с облегчением. Никакие бои не выматывали так, как штабная волокита. Даже бой неудачный не навевал такого уныния. Всякую неудачу в бою, в конце концов, можно было исправить в следующем, взять реванш, от неудач никогда не унывал Пётр Николаевич, они лишь подстёгивали его, прибавляли энергии. На фронте исход всех операций зависел, прежде всего, от его умения правильно спланировать их и от того, сумеет ли он заразить своим порывом своих людей, стать одним целым с ними. А в Штабе от Врангеля ничего не зависело. Ничем не мог он это окостенение преодолеть. И закрадывалась давящая мысль, что окостенение это может пагубно сказаться на фронте. Даже при правильном планировании операций, при наличие лучших частей дело может быть провалено, если верховное командование окажется несостоятельным. Яркий пример тому – Японская война, проигранная исключительно из-за того, что во главе армии оказались не те люди. Если военный талант и личные качества генерала Деникина были несомненны, то люди, составлявшее его окружение, вызывали немало вопросов.
Фронт и новые победы на нём помогли быстро стряхнуть тыловой угар. За два дня до Нового года Пётр Николаевич получил новое назначение – командующим Добровольческой армии. Последняя, наконец, объединилась с Донской, и Деникин принял звание командующего Вооружёнными силами Юга России. Новое назначение очень обрадовало Врангеля. Значит, не так глуха была штабная стена, как показалось. Значит, высоко ценит командующий работу, проделанную Петром Николаевичем, доверяет ему. А главное, командование Добровольческой армией – какой огромный простор для того, чтобы приложить все знания свои, все силы, какой масштаб для проведения в жизнь многочисленных замыслов! Немного жаль было расставаться с родным корпусом, передаваемым теперь генералу Покровскому. Но расставание это должно было состояться не ранее, чем корпус завершит выполнение своей задачи по освобождению Северного Кавказа.
Очищение этого региона от большевиков было делом решённым. Лучшие кавалерийские начальники Улагай, Бабиев и Топорков, служившие под началом Врангеля, своими блестящими действиями не оставляли противнику ни малейшего шанса на успех. Командиром первой Кавалерийской дивизии, которой недавно командовал он сам, Пётр Николаевич решил назначить своего старого, ещё с Японской войны, товарища генерала Шатилова. Павел Николаевич прибыл в Петровское в первый день нового года. Врангель как раз был занят разработкой плана предстоящих операций, и Шатилов, едва появившись в штабе, оказался втянут в водоворот его замыслов. Времени на то, чтобы предаваться общим воспоминаниям и вести задушевные беседы не было, поэтому Пётр Николаевич с полуоборота заговорил о деле, подробно объясняя другу положение на фронте, боевые задачи и свои распоряжения. Шатилов несколько растерялся от такой стремительности. Для него и назначение это было неожиданным, а нужно оказалось ещё одномоментно войти в суть дела, разобраться во всём с головокружительной быстротой… Взял карту, отслеживал по ней излагаемые Врангелем планы. От Петра Николаевича, как ни был он погружён в работу, не укрылось смущение друга. К людям был Врангель внимателен всегда и хорошо чувствовал их состояние, что весьма помогало находить правильный подход к каждому, понять, кто и на что способен и вообще, и в данную конкретную минуту, и согласно тому в дело употребить. Пётр Николаевич окончил свои пояснения и, желая ободрить Шатилова, сказал, положив ему на плечо руку:
– Насчёт твоего назначения не волнуйся. Обе дивизии состоят из прекрасных частей, твои подчинённые – храбрые и способные командиры.
– Меня беспокоит другое.
– Что же?
Недомолвок Врангель не любил. Сам он привык высказываться прямо и того же требовал от других.
– Меня беспокоит, смогу ли оправдать твоё доверие, – серьёзно ответил Павел Николаевич.
Врангель улыбнулся:
– Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь. Как ты воевал на Кавказе и во время революции, мне известно от людей, видевших тебя в деле. Я бы не стал приглашать тебя и не дал бы тебе такой важной должности только по старой дружбе.
Через три дня части генерала Шатилова взяли Новоселицы и село Александровское. В тот же день генерал Улагай захватил базу Таманской армии – Святой Крест. В Сочельник Шатилов атаковал город Георгиевки, взятие которого должно было отрезать пути отступления Минераловодской группе красных и стать завершающим этапом освобождения Северного Кавказа.
На Рождество был отслужен молебен, и Врангель обратился к своим офицерам с кратким поздравлением.
– Господа, прошлое наше темно, а будущее пока неясно, но рассвет уже брезжит, прорезая кровавую тьму, покрывшую русскую землю, – говорил он. И верилось в это теперь. И оглядывая пройденный путь, нельзя было не укрепиться в этом. Четыре месяца назад армия была почти безоружна, неорганизованна, малочисленна, положение её было незавидно. И, вот, за четыре месяца она преобразилась, она очистила от большевиков огромное пространство, её победительное шествие неудержимо. И она не одинока. В Сибири утвердилась власть Колчака, признанного Верховным правителем и здесь, на Юге. Две эти силы, сжимая большевиков с двух сторон, словно клещами – неужто не раздавят их?