А Россия в те годы была подобна байдарке в бурных водах. Гремели взрывы, гибли сановники и простые люди, Цусимой окончилась несчастливая война с Японией, народные волнения едва не привели к Революции, сменилось три Думы… Но всё же не удалось свирепым валам потопить Россию, вывел её на ровную гладь умелый кормчий.
В 1907-м году возвратился владыка Тихон на родную землю. Наступала в России усилиями Столыпина эра благоденствия. Бури успокаивались, революция была подавлена, начиналась созидательная работа, страна стремительно развивалась и крепла. Эти благословенные для России годы стали благословенными и в жизни смиренного Тихона. Совпали они с его служением в Ярославской епархии. Здесь, как нигде, жива была исконная древняя Русь, на всём лежал отпечаток былой славы, сам воздух наполнен был духом веков минувших. Так же как и в Америке, посещал владыка самые отдалённые уезды своей епархии, добираясь до них верхом, на лодке, пешком – как приходилось, считая это главным своим пасторским долгом. А в 1913-м, полном торжеств, посетил Ярославль Государь Император, и единственный раз служил смиренный Тихон в его присутствии при большом стечении народа, желавшего лицезреть Царя-батюшку. И каким незыблемым казалось всё тогда!
А через год не осталось и следа от той незыблемости. Россия вступила в войну, а владыка Тихон стал архиепископом Литовским и Виленским. Когда подошли немцы к стенам Вильно, он вывез из города мощи святых Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия. Большая часть епархии была занята неприятелем, но её пастырь продолжал ездить по фронтовым городам, ещё не захваченным, служил там молебны о даровании победы, на которые собирались даже староверы и католики.
– Воистину, Русь Царём сильна, и с ним не боится врагов она! Отстоит Царя Россия, отстоит и Россию Царь! – проповедовал он.
Но Царя – не отстояли… И вот, когда обрушилось всё, оказалось, что отстаивать Православную Русь, защищать народ православный должен он, смиренный Тихон… В Успенском соборе Кремля, искалеченном при подавлении восстания юнкеров (пробило стену и снарядом, угодившем в Распятие, оторвало руки Спасителю – больно и страшно взирать), возведён он был на патриарший престол. И облекли в древние ризы святых предшественников (впору пришлись, как на него пошитые). И трижды провозгласили: «Аксиос!» И пропел многолетье голосом-колоколом архидиакон Розов. И увенчали белым клобуком патриарха Никона смиренную главу.
Русские митрополиты и патриархи, сколько принято вами мук за веру Православную! Митрополит Филипп – обличал без страха деяния грозного царя, и удавлен был убийцей Малютой. Патриарх Иов – избит, заточён и уморен поляками. Патриарх Гермоген, из темницы взывавший к русским людям, поднимавший их на борьбу с засевшими в Кремле кощунниками – заморен голодом. Вернулись на Русь смутные дни. Снова в святом Кремле засел ворог, снова смерть бродит по городам и весям, снова угнетён народ, и рассеяны силы его, снова над верой глумятся, и святыни бесчестят. И нужен здесь новый Гермоген! А смиренный Тихон сумеет ли до высоты той хоть отдалённо дотянуться? Но, раз поставил Господь, так и научит, не покинет избранника своего. Взывал некогда патриарх Гермоген из своего узилища к русским людям: «Болит моя душа, болезнует сердце и все внутренности терзаются, все составы содрогаются. Я плачу и с рыданием вопию: помилуйте, братие и чада, свои души и своих родителей, отошедших и живых… Посмотрите, как отечество наше расхищается и разоряется чужими; какому поруганию предаются св. иконы и церкви, как проливается кровь неповинных, вопиющих к Богу! Вспомните, на кого Вы поднимаете оружие: не на Бога ли, сотворившего вас? Не на своих ли братьев? Не своё ли отечество разоряете?..» И также готов был возопить Патриарх Тихон, видя, истребляют друг друга в братоубийственной бойне русские люди. Да услышат ли?..
Пели вокруг утешно новому Патриарху, а он прозирал уже, что не избежать ему в голгофские годы участи своих предшественников. Что вместе с белым клобуком Никона опустился на главу его терновый венец. На выходе из собора приветствовали своего Пастыря москвичи. Опускались на колени, крестились, желали многолетия и благоденствия, просили молитв. Даже красноармейцы, охранявшие Кремль, погасили папиросы и снимали шапки. Тоже ведь, как не затуманены, а русские люди… Благословлял смиренный Тихон паству, но вдруг вырвалась вперёд растрёпанная, страшная в своём бесновании женщина, захохотала, закричала неистово:
– Недолго, недолго вам радоваться! Убьют, убьют вашего Патриарха! – и рукой указывала, и тряслась вся. Какой злой демон вселился в эту несчастную душу и глаголил устами безумной? Помолился Святейший, чтобы исцелил Господь своё страждущее чадо, как некогда гадаринского бесноватого.
«Убьют, убьют…» – истерический вопль. Знал смиренный Тихон и сам, что – убьют. И к смерти был приготовлен. И не боялся её, ибо для верующего человека что может быть радостнее, чем принять смерть за Христа? Но и легко же обычному верующему. Он несёт ответственность лишь за свою душу, за свою жизнь. А Патриарх Всероссийский – за души всех чад своих. И принимая решение, обязан он печься о них. Простой священник может обличать бесстрашно богоборческую власть, призывать народ на борьбу – и взойти на крест, погибнуть за веру. Но слова Патриарха – дело иное. Они – закон для верующих. И за них не он один будет платить своей головой, но сколько ещё голов невинных полететь может! И он перед Богом за них в ответе. Вот, и удержаться: не зайти в заявлениях и призывах слишком далеко, чтобы не спровоцировать, не усугубить кровопролития, но и не отступить же в главном, не предать молчанием Бога. На этой грани, лезвия бритвы тоньшей, удержаться – Господи, вразуми смиренного раба Твоего!
Считал Святейший неоспоримо: Церковь не должна вмешиваться в политику. Известный лозунг: армия – вне политики. А Церковь – и подавно. Богу – Богово, а Кесарю – Кесарево. И бороться с установившейся властью не намерен был смиренный Тихон. Раз попустил Господь, чтобы такова была, значит, заслужили бича этого. Но и поддерживать – ни в коем случае. Да и ни одну из противоборствующих сторон не поддержал открыто. Просили благословить Деникина, Колчака – отказал. Церковь – вне политики. Как глаголил святитель Василий Великий: «Во всём ином, о, правители, мы скромнее и смиреннее всякого, – это повелевает нам заповедь; а когда дело о Боге, и против Него дерзают восставать, тогда, не обращая внимания ни на что, мы имеем в виду одного Бога». Вот, в этом, последнем, должен всякий христианин насмерть стоять. И здесь примирения не могло быть. Не дело Церкви судить о земной власти, Богом попущенной, тем более, бороться с нею, но прямая обязанность – указывать на отступления от великих Христовых заветов, изобличать действия, основанные на насилии ко Христу. И выступал смиренный Тихон с резким осуждением богоборческих решений новой власти, защищая веру и Церковь, и анафематствовал власть за «декрет о свободе от совести», и стоял в вопросах этих несокрушимо, как скала.
Со всей России шли к Патриарху люди. Шли письма. «Вся надежда истерзанных сердец и душ наших на Тебя, на святые молитвы Твои. Моли Господа, нашего Царя небесного, помиловать и спасти нашу Русь Православную». Всех принимал смиренный Тихон, всех выслушивал с участием, всем старался подать утешение. Да как утешить, когда вся страна вопиёт? Нет, не письма, не просьбы, не жалобы летели к нему со всех краёв, а только лишь – вопли. Вопли терзаемых, осиротевших, ограбленных, обесчещенных… Вопли вздёрнутой на дыбу – России. «Помогите и здесь на земле…» А чем помочь? Чем облегчить страдания вопиющих? Каждый день приносил новые и новые леденящие душу вести…
Жестокий террор развернула власть против священства. Первым мучеником погиб в Киеве старейший из русских архиереев, митрополит Киевский и Галицкий Владимир, бывший председателем Собора, из рук которого принял смиренный Тихон посох святителя Петра. Не согласился владыка Владимир ни стать «украинским патриархом», ни отдать епархиальные деньги. Семидесятилетнего старца убили ночью, подняв с постели и выведя за ограду монастыря. Нашли его во рву почти раздетого, на груди рана рваная, лицо и затылок штоком истыканы, рёбра переломаны, глаз пробит пулей… Архиепископа Пермского и Кунгурского заставили вырыть себе могилу и живьём закопали в ней. Утопили в реке епископа Соликамского Феофана. Приехавшего расследовать их гибель архиепископа Черниговского Василия – схватили и расстреляли на обратном пути. А епископа Тобольского и Сибирского Ермогена, благословившего последним из архиереев царскую семью незадолго до их убийства, с камне на шее бросили в Тобол. Архиепископу Сарапульскому Амвросию вывернули руки и нанесли удар штыком в спину. А епископу Петропавловскому Мефодию штыковые раны старались нанести в виде креста. Белгородскому епископу Никодиму пробили голову железным прутом, а после расстреляли. Иоакима, епископа Нижегородского, повесили на Царских вратах кафедрального собора Севастополя вниз головой… Убиты били епископ Вяземский Макарий, Кирилловский Варсонофий, Селенгинский Ефрем. А сколько было убито простых священников! Монахов! А перед смертью терзали, как первых христиан. Монахинь подвергали насилию и глумлению… Большевики затмили в своём зверстве римских императоров, но при этом посол в Берлине Иоффе заявил, ничуть не смутясь: «Никогда не имели места на территории Советской республики массовые расстрелы невинных людей и аресты высших священнослужителей».
Есть грань, за которой смирение превращается в отступничество, в предательство безмолвием. И не мог молчать смиренный Тихон, видя бесчинства безбожной власти, принимая в душу свою слёзы, изливавшиеся ему со всех концов ставшей полем брани России. Хотя уже перлюстрировались письма его, и всё чаще подвергался он обыскам и допросам, и после убийства Урицкого и покушения на Ленина террор обрёл сильнейший размах, но именно в это время, в канун годовщины Октября, Святейший обратился с письмом к Совету народных комиссаров, в котором высказал всё, о чём не считал себя вправе промолчать.