Я улыбнулся.
— Вам нужно знать, где вы живете. А живете вы во Вселенной. Или, если брать шире, это космос. Это его вы видите поздно ночью, когда смотрите в небо. Хотя нет, вы маленькие и спать ложитесь рано.
— Не-ет, мы не маленькие!
— Ладно, я пошутил, — сказал я. — Но звезды, которые вы видите, когда небо темное. И луна, и планеты. О них вам предстоит узнать.
Я повернулся и написал на доске: ВСЕЛЕННАЯ.
— Ну хорошо, — продолжал я, — кто-нибудь знает названия планет в нашей Солнечной системе?
— Земля! — не растерялся Рейдар.
Кто-то рассмеялся.
— Еще?
— Плутон!
— Марс!
— Очень хорошо! — похвалил я. Больше никто ничего не вспомнил, и я нарисовал на доске Солнечную систему.
СОЛНЦЕ
МЕРКУРИЙ
ВЕНЕРА
ЗЕМЛЯ
МАРС
ЮПИТЕР
САТУРН
УРАН
НЕПТУН
ПЛУТОН
— Кажется, будто все они находятся рядышком. Но расстояние между планетами огромное, и чтобы добраться, например, до Юпитера, понадобилось бы много-много лет. Я хотел показать вам, насколько велики эти расстояния, поэтому одевайтесь, прогуляемся с вами до футбольного поля.
— Мы что, на улицу пойдем? Прямо на уроке?
— Да. Одевайтесь — и вперед.
Они повскакивали из-за парт и бросились к крючкам с одеждой, а я с пакетом в руках ждал их возле двери.
Когда мы шли к полю, они жались ко мне, и я чувствовал себя пастухом, таким непохожим на этих маленьких, озорных существ.
— Стоп! — я вытащил из пакета мяч и положил его на землю. — Вот это солнце. Ясно?
Они озадаченно смотрели на меня.
— Пошли дальше!
Еще метров через двадцать я остановился и положил на землю сливу.
— Это Меркурий, планета, расположенная ближе всего к Солнцу. Видите, где сейчас Солнце?
Все посмотрели на мяч, отбрасывающий на гравий коротенькую тень, и закивали.
Потом я разложил на земле два яблока, два апельсина, вилок капусты, кочанчик цветной капусты и, наконец, возле двери в общественный центр, виноградину, представлявшую собой Плутон.
— Теперь понимаете, какое огромное расстояние разделяет планеты? — спросил я. — Солнце отсюда выглядит совсем маленьким, а Меркурий — то есть сливу — вообще не видно. И вот это, — я посмотрел на детей, отрешенно глядевших на футбольное поле, — лишь совсем-совсем крохотная часть Вселенной! Крохотная-прекрохотная! Ну разве не удивительно? Земля, на которой мы живем, расположена в миллионах миль от других планет?
Осмысляя услышанное, некоторые думали с такой силой, что я прямо слышал скрип извилин; другие просто смотрели на деревню или фьорд.
— Ну, давайте назад, — скомандовал я. — Давайте-ка бегом!
В учительской я достал один экземпляр рассказа, скрепил страницы и протянул его Нильсу Эрику — тот сидел на диване и читал местную газету «Трумс Фолкебла».
— Вот рассказ, о котором я говорил, — сказал я.
— О, интересно! — сказал он.
— Ты когда прочтешь? Сегодня к вечеру?
— А что, прямо горит? — он взглянул на меня и улыбнулся. — Я после обеда хотел в Финнснес съездить. Кстати, поехали со мной?
— Ага, поехали. Это ты хорошо придумал.
— А рассказ твой я к завтрашнему дню прочитаю — и устроим с тобой коллоквиум, ладно?
Коллоквиум — от этого слова пахло университетом, наукой, учебой, девушками и вечеринками.
— Отлично. — И я направился за кофе.
— А зачем ты их на улицу водил? — спросил мне вслед Нильс Эрик.
— Да считай что просто так, — ответил я, — наглядно показывал Вселенную.
Когда я пришел в класс на следующий урок, три девочки стояли у окна и о чем-то оживленно спорили. Мое присутствие их, похоже, ничуть не смущало.
— Вы почему тут стоите и болтаете? — напустился на них я. — Урок уже начался! Вы кто такие? Вы ученики, ваше дело выполнять правила и слушать учителя!
Они обернулись, но, увидев, что я улыбаюсь, продолжили болтать.
— Эй! — возмутился я. — Живо по местам!
С медлительностью, которую я, вспоминая позже события этого дня, оценил как изысканную, потому что движения их были поразительно продуманными и привычная неуклюжесть вдруг сменилась горделивой женственностью, — они прошли к своим партам.
— Я прочитал то, что вы написали, — я принялся раздавать тетради. — Молодцы. Но пару моментов я хотел бы обсудить сразу, потому что это касается всех.
Они открыли тетради и прочитали мои комментарии.
— А оценок не будет? — спросила Хильдегюнн.
— За такое маленькое задание — нет, — сказал я. — Я попросил вас это написать, чтобы получше вас узнать.
Андреа и Вивиан сравнили мои комментарии у себя в тетрадях.
— Да вы почти одно и то же написали, — сказала Вивиан. — Что, лень придумывать было?
— Лень? — я улыбнулся. — Зато оценки у вас наверняка будут разные — думаю, тогда и радости у вас поубавится.
Дверь у меня за спиной открылась. Я обернулся. В класс вошел Ричард. Он уселся за парту возле стены и махнул мне рукой, словно разрешая продолжать.
Это еще что такое? Он меня контролировать будет?
— Во-первых, разберемся с диалектом, — сказал я. — На диалекте писать нельзя. Это запрещено. Надо писать «меня зовут», а не «меня звать», «скучно», а не «скушно».
— Но мы же так говорим! — возразила Вивиан, заерзав на стуле и поглядывая на Ричарда, но тот скрестил на груди руки и даже бровью не повел. — Говорим-то мы «меня звать», почему тогда писать надо по-другому?
— И Харрисон в прошлом году говорил, что можно и так писать, — добавила Хильдегюнн.
— Он говорил, главное — не правильно написать, а вообще хоть что-то написать, — подала голос Ливе.
— В прошлом году вы были еще детьми, — ответил я, — а сейчас уже старшеклассники. Существует, что называется, нормативный язык. Норма — единая для всех, кто живет в нашей стране. Говорить можно, как захочешь, но писать — либо на букмоле, либо на нюношке[19]. Спорить тут бесполезно. Если не хотите получать тройки с двойками и чтобы в ваших тетрадях были сплошь исправления, то придется подчиниться.
— Ох! — Андреа посмотрела на меня, потом на Ричарда. Остальные захихикали.
Я велел им достать учебники, а потом, когда все раскрыли их, попросил Хильдегюнн почитать. Ричард поднялся и, коротко кивнув мне, исчез в коридоре.
На перемене я подошел к его кабинету и постучался. Ричард сидел за столом, и, когда я вошел, поднял на меня взгляд.
— Привет, Карл Уве, — сказал он.
— Привет, — ответил я. — Я просто хотел спросить, зачем ты ко мне на урок приходил.
Он посмотрел на меня — изучающе и вопросительно. Потом улыбнулся и прикусил нижнюю губу, по привычке, которую я уже успел за ним заметить, так что борода у него встопорщилась и придала ему что-то козлиное.
— Да я хотел посмотреть, как ты на уроке держишься, — проговорил он. — Я иногда буду захаживать. Среди вас много таких, у кого нет образования, и мне важно понимать, как вы справляетесь. Преподавать — это, знаешь ли, дело непростое.
— Когда у меня будут проблемы — я непременно скажу. Обещаю, — сказал я. — Будь уверен.
Он засмеялся.
— Это я знаю. Но речь не о том. Ты давай, иди отдохни чуток! — И он уткнулся в разложенные перед ним бумаги.
Таким образом мне показали, кто тут главный, и на несколько секунд меня охватило нежелание уступать, однако ничего другого мне не оставалось: сказать мне было нечего, да и в словах его не было ничего особенного, поэтому в конце концов я повернулся и пошел в учительскую.
Заглянув после уроков на почту, я обнаружил в ящике три письма. Одно было от поступившего в Ставангерский университет Бассе, другое — от Ларса, который теперь жил вместе со своей девушкой в Кристиансанне, а третье — от Эйрика. Он начал учиться в Техническом университете в Тронхейме.
Бассе описывал случай, произошедший с ним накануне переезда. Он привел домой девушку — или, скорее, женщину, потому что ей было двадцать пять — и в самый, как он это называл, интересный момент с ней приключилось что-то вроде припадка. Бассе испугался до смерти. Он писал, что у женщины начались судороги, тело ее тряслось и дрожало, он решил, что у нее эпилепсия, вытащил из нее член и вскочил.
«Карл Уве, я со страху чуть не умер! Я не знал, куда бежать — скорую вызвать или как. Вдруг она умрет! Я ведь и правда так подумал. Но потом она открыла глаза, потянула меня к себе и спросила, куда это я собрался. „Еще!“ — стонала она. Прикинь? Оказывается, это у нее оргазм был! Вот как оно бывает у зрелых женщин!»
Я шел по дороге, читал его письмо и смеялся, но чувствовал, как меня что-то гложет, потому что сам я никогда ни с кем не спал, секса у меня не было, иными словами, я был девственником и не только мучился от стыда за то, что два года врал о своих постельных подвигах — причем и Бассе, и другие, похоже, мне верили, — но и изнывал от желания переспать с девушкой, неважно с какой, и испытать ощущения, которые регулярно испытывали Бассе и другие мои приятели. Каждый раз, когда я слушал про их геройства, по телу разливались одновременно апатия и желание, бессилие и сила, потому что чем дольше у меня не получалось ни с кем переспать, тем сильнее я этого боялся. Почти о любой моей проблеме я мог поговорить с кем-нибудь и облегчить душу, но об этой говорить было нельзя, никогда и никому, ни при каких обстоятельствах, и каждый раз, думая об этом — а случалось такое нередко, по несколько раз в час, — я чувствовал, как на меня опускается тяжелая темнота, непроглядная безнадежность, которая порой тотчас же уплывала, как туча мимо солнца, а иногда сковывала меня надолго, но независимо от того, какую форму принимала эта безнадежность, избежать ее я не мог — столько с ней было связано сомнений и мук. Получится ли у меня? Получится ли? Если я, несмотря ни на что, смогу устроить все так, как надо, и окажусь в одной комнате наедине с обнаженной девушкой, получится ли у меня вообще переспать с ней? Буду ли я в состоянии все это проделать?