Таинственность и двойная игра, которую я вел, не облегчали мне задачи.
— Знаешь, что написано на самом конце презерватива? — спросил, глядя на меня, Трунн. Была весна, перемена, и мы целой компанией стояли перед школой.
Он смотрел на меня.
Интересно, почему? Догадывался, что я вру про девушек, что я вру про секс?
Я покраснел.
Что мне ответить? Сказать «нет» и спалиться? Или сказать «да», чтобы меня вполне резонно спросили «и что же»?
— Нет, что? — спросил я.
— Значит, у тебя такой маленький член? — проговорил он.
Они расхохотались.
Я тоже засмеялся, с невыразимым облегчением.
Вот только Эспен — он, кажется, посмотрел на меня? Вроде как понимающе и оттого отчасти торжествующе?
Спустя два дня он подвозил меня вечером домой — мы с ним засиделись у Гисле.
— А у тебя вообще сколько девушек было, а, Карл Уве? — спросил он, когда мы проезжали по пологому склону возле Крагебуэна, где по обеим сторонам дороги выстроились старые ветхие дома.
— А тебе зачем? — уклончиво спросил я.
— Да просто спросил. — Он глянул на меня и снова посмотрел на дорогу перед нами. И улыбка у него на губах — она была лукавой.
Я нахмурился и изобразил сосредоточенность.
— Хм-м, — протянул я, — шесть. Хотя погоди-ка, нет, пять.
— И кто они?
— У нас тут что, допрос?
— Да не-ет, но ответить-то можно?
— Сесилия, ну помнишь, из Арендала, мы с ней встречались, — начал я.
За окном проплыл старый магазин, где я в свое время потырил немало сладостей. Его давным-давно закрыли. Эспен включил поворотник.
— Та-ак. — сказал он.
— Марианна, — ответил я.
— Ты и Марианну трахнул? — удивился он. — А я и не знал! Чего ж ты не сказал?
Я пожал плечами:
— Личная жизнь-то у меня тоже должна быть.
— Слушай, из всех моих знакомых о тебе я меньше всего знаю! Но это пока только две.
Крупный мужчина с огромным брюхом и вечно разинутым ртом стоял у забора. Он проводил взглядом нашу машину.
— Вот эта семейка — та еще, — сказал я.
— Ты давай не уходи от темы, — не отступал Эспен, — еще трех не хватает. Я потом про своих тоже расскажу, если захочешь.
— Ну ладно. Еще исландка — она прошлым летом работала в киоске с мороженым рядом со мной. Я тогда кассетами торговал в Арендале, и она однажды пригласила меня домой.
— Исландка! — восхитился Эспен. — Звучит прямо чудесно.
— Оно и было чудесно, — подтвердил я. — И еще с двумя просто переспал по разу. Я даже не знаю, как их зовут.
Мы съехали с последней горки. Вдоль реки стеной выстроились деревья. Внизу они расступались, так что видно было маленькое футбольное поле, где три фигурки целились в четвертую, стоявшую в воротах.
— А ты с кем? — спросил я.
— Да сейчас уже некогда рассказывать, — сказал он, — приехали.
— Давай, выкладывай, — потребовал я.
Он засмеялся и остановил машину.
— До завтра! — попрощался я.
— Вот урод! — Я открыл дверцу, вышел и направился к дому.
Прислушиваясь, как постепенно затихает шум двигателя, я думал, что зря так подробно ответил ему. Надо было сказать, что это его не касается. Он бы на моем месте так и ответил.
Почему вообще ему везет, а мне нет?
Для него девушки значили меньше, чем для меня, это да. Не то, чтобы они ему меньше нравились, вовсе нет, но он, наверное, не считал, будто они чем-то лучше его, недостижимые настолько, что с ними нельзя ни говорить, ни делать какие-нибудь обычные дела, он ставил их на один уровень с собой или даже ниже, потому что уверенности в себе ему было не занимать. Так что ему было на них плевать, а они, видя это, стремились завоевать его внимание. В моих же глазах они оставались совершенно недоступными, да, кем-то вроде ангелов; я любил в них все, от просвечивающей на запястье вены до мочки уха, и когда видел очертания груди под футболкой или голую ногу под летним платьем, то внутри у меня словно что-то обрывалось, все вокруг кружилось и меня накрывало всепоглощающим желанием, легким, точно свет, а в нем таилась уверенность, будто все возможно, не только здесь — вообще повсюду, и не только сейчас, а и дальше в будущем. И едва меня охватывало это чувство, как откуда-то изнутри пронзало осознание, похожее на водяной смерч, тяжелое и темное, — отчаянье, покорность, бессилие, — и мир для меня замыкался. Оставалась неловкость, молчание, испуганные глаза. Оставались горящие щеки и острая тревога.
Но существовали и другие причины. Нечто, чего я не умел и не понимал. Существовали тайны и мрак, темные поступки и издевательский смех. О да, я догадывался, но ничего об этом не знал. Ничего.
Я сунул письмо Бассе в карман и заспешил наверх, к дому. Нильс Эрик обещал забрать меня через полчаса, а мне надо было еще успеть перекусить.
Спустя пару часов мы уже ехали по главной улице Финнснеса. Приехав туда впервые из Осло и Тромсё, я решил, что это маленькая, задрипанная деревня. Сейчас, после всего пяти дней в Хофьорде, Финнснес казался мне почти городом, большим, бескрайним, полным возможностей.
Нильс Эрик остановил машину на парковке перед большим супермаркетом, и мы пошли искать винный магазин. Я купил для вечеринки одну «Коскенкорву» и четыре бутылки белого вина, а для себя — маленькую бутылку виски. Нильс Эрик взял три бутылки красного, что меня не удивило — он был явно из тех, кто пьет не пиво и не что покрепче, а красное. Когда мы положили бутылки в багажник, я уговорил его сходить со мной в магазин электроники, где продавались и магнитофоны. Мой был совсем плохой, и мечту эту я вынашивал уже давно, а теперь, когда у меня появилась постоянная работа, я решил, что пора действовать.
В магазине были только музыкальные центры, не самые лучшие, но я подумал, что потом я куплю стереосистему поприличнее, и огляделся, высматривая продавца.
Продавец стоял за стойкой, спиной ко мне, и открывал маленьким ножичком картонную коробку. Я подошел ближе.
— Вы мне не поможете? — попросил я.
Он едва повернул голову.
— Погодите минутку, — бросил он.
Я снова подошел к магнитофонам и махнул Нильсу Эрику — тот рылся в ящике с пластинками.
— А ты какой купил бы? — спросил я.
— Никакой, — ответил он. — Музыкальные центры вообще дерьмо.
— Согласен, — кивнул я, — но других тут, похоже, нету. А я покупаю на то время, что я тут живу.
Он посмотрел на меня.
— У тебя что, деньги лишние? Или вы, Кнаусгоры, — судопромышленники? А я и не знал!
— Можно же в рассрочку взять. Вот, гляди, за три четыреста девяносто девять. Это в месяц всего несколько сотен получается.
Продавец выпрямился и заозирался. Это был щуплый мужчина с небольшим животом, в очках в железной оправе и с зачесанной набок челкой.
Я показал на «Хитачи».
— Мне вот эту, — сказал я, — его же можно в рассрочку, да?
— Если у тебя работа есть, — ответил он.
— Я в Хофьорде учителем работаю, — сообщил я.
— Тогда ладно, — он кивнул. — Надо только кое-что заполнить, ты подойди к прилавку…
Пока я заполнял бумаги, продавец пошел за музыкальным центром.
— По-твоему, это правильно? — засомневался Нильс Эрик. — В рассрочку ты в итоге в два раза переплатишь. И в месяц получаются неслабые деньги. Зарплата у нас не сказать чтоб высокая.
Я взглянул на него.
— Ты мне кто, мама? — огрызнулся я.
— Ладно, твое дело, — он снова отошел к пластинкам.
— Вот именно, — буркнул я.
В этот момент со склада вернулся продавец со здоровенной коробкой в руках. Он протянул мне коробку и, пока я ее держал, проверил документы и заглянул мне в паспорт, а когда он убедился, что все в порядке, я отнес коробку к машине и поставил ее на заднее сиденье.
Следующим и последним пунктом программы был супермаркет. Взяв тележки, мы расхаживали вдоль полок и брали то, чего в деревенском магазине не было. Я первым делом ухватил две пачки сигарет. Отойдя подальше, к прилавку с фруктами, я сунул пачки в карманы, по одной в каждый, и как ни в чем не бывало продолжал складывать в тележку продукты. В больших супермаркетах я всегда воровал сигареты, тут бояться было нечего, меня еще ни разу не поймали. Воровство я считал проявлением свободы, возможностью наплевать на всех и поступать, как хочется, а не как полагается. Это был бунт, акт неповиновения, одновременно приближающий меня к представлению о том, каким я должен быть. Я ворую, я принадлежу к тем, кто ворует.
Это мне всегда сходило с рук, и тем не менее сейчас, подкатывая тележку к маленькому островку, где сидела продавщица, я нервничал. Она смотрела на меня совершенно обычным взглядом, ко мне ниоткуда никто не подкрадывался, поэтому я выложил продукты на ленту, расплатился, сложил все в пакет и быстро, но без излишней торопливости вышел на улицу, где остановился и закурил, а через минуту следом появился и Нильс Эрик с двумя тяжелыми объемистыми пакетами.
Несколько километров мы проехали молча. Я по-прежнему злился на него за лекцию в магазине электроники. Меня бесило, когда другие, будь то мать, отец, брат, учитель или лучший друг, лезут в мои дела; меня это категорически не устраивало. Никто не имеет права указывать мне, как поступить. Время от времени Нильс Эрик поглядывал на меня. Пейзаж за окном стал более плоским: низенькие деревья, вереск, мох, ручейки, неглубокие, совершенно черные озера, а вдалеке гряда высоких островерхих гор. В окрестностях Финнснеса мы заехали на заправку, в машине запахло бензином, и от этого меня стало слегка подташнивать.
Нильс Эрик снова посмотрел на меня:
— Не поставишь музыку? Там в бардачке кассеты.
Я открыл бардачок и выложил кассеты себе на колени.
Сэм Кук. Отис Реддинг. Джеймс Браун. Принс. Марвин Гэй. UB40. Смоки Робинсон. Стиви Уандер. Теренс Трент Д’Арби.
— Ты соул любишь? — спросил я.
— Соул и фанк, — ответил он.
Я поставил то единственное, что слышал прежде — «Parade» Принса, и, откинувшись на сиденье, посмотрел на горы, покрытые внизу зеленым махровым ковром из кустарника и низеньких деревьев, а выше — мхом и вереском, тоже зеленым.