— А зачем ты сигареты украл? — спросил Нильс Эрик. — То есть это не мое дело, ты сам за себя отвечаешь, мне просто любопытно.
— Ты видел? — удивился я.
Он кивнул.
— Ведь деньги-то у тебя есть, — продолжал он, — ты же не из нужды их украл?
— Верно, — сказал я.
— Вдруг тебя поймали бы? Как бы это выглядело? В том смысле, что ты же учитель.
— А меня поймали?
— Нет.
— Нет? Тогда все это чистой воды домыслы, — сказал я.
— Ладно, не будем об этом, — проговорил он.
— Почему же, давай поговорим, — уперся я. — Давай, продолжай.
Он коротко хохотнул.
За этим последовало долгое молчание, которое, однако, не было неловким. Дорога бежала вперед, горы были красивыми, музыка — хорошей, а мнение Нильса Эрика — любителя походов, меня не заботило.
Но потом все изменилось. Я словно чересчур далеко зашел в одном направлении, и пришло время вернуться назад, потому что там меня ждало незавершенное дело. Нильс Эрик не причинил мне зла, никак меня не обидел, просто был излишне любопытным и, возможно, чуть навязчивым, а здесь, где я никого не знаю, это, возможно, не самое страшное.
Я замычал себе под нос «Sometimes it Snows in April».
— Ты слышал последний альбом Принса? — спросил я. — «Lovesexy»?
Он покачал головой.
— Но если он летом приедет в Норвегию или Швецию, то я схожу. Концерты у него невероятные. Я разговаривал с теми, кто был на его концертах во время турне Sign o’ the Times — они говорят, ничего прекраснее в жизни не видели.
— Я бы тоже сходил, — сказал я. — Вот этот последний тоже хороший. Может, хуже, чем Sign o’ the Times, но… Кстати, когда он только вышел, я о нем рецензию писал в «Фэдреланнсвеннен» и чуть не облажался. — Я посмотрел на Нильса Эрика: — В какой-то английской газете я читал, что Принс неграмотный, и сам едва об этом не написал, еще немного — и всю статью на этом построил бы. Вроде как Принс не умеет читать… Но, к счастью, мне это все показалось странным и я об этом умолчал. Позже я сообразил, что, видимо, это у него с нотной грамотностью проблемы. Точно не знаю. И что мерзко — мы столько запоминаем неверной информации, чего-то такого, что вообще от действительности далеко. Неприятно, когда подобное говорят, а тем более когда пишут и печатают в газете.
— Я думал, в этом и смысл газет, — Нильс Эрик улыбнулся, не сводя глаз с дороги.
— Да уж, — согласился я.
Далеко впереди показалась дорога на Хофьорд — узенькая серая линия, ведущая в черную дыру в горе.
— Я во вторник, кстати, письмо от своей девушки получил, — снова заговорил я.
— Вон оно что, — откликнулся он.
— Ага. Хотя девушка — это как посмотреть. Мы летом встречались. Ее Лине звали…
— Звали? Она что, умерла на этой неделе?
— Для меня да. В том-то и суть. Она меня бросила. Написала, что я такой чудесный и прочее и прочее, но что она никогда меня не любила, а так как я переехал сюда, лучше будет со всем покончить.
— Значит, ты свободен, — сказал Нильс Эрик.
— Именно, — я кивнул. — Именно это я и собирался сказать.
Из туннеля выехала машина — черная и маленькая, как жук-навозник, но ехала быстро и стремительно увеличивалась в размерах.
Когда мы поравнялись, водитель помахал нам рукой, Нильс Эрик поприветствовал его в ответ, сбавил скорость и свернул на последний отрезок дороги, ведущей к деревне.
— Странно, да? — спросил я. — Все знают, кто мы такие, а мы никого не знаем.
— Ага, — сказал он, — в жутковатое местечко мы с тобой попали.
Он повернул рычажок и включил дальний свет, а потом поднял вверх еще один и запустил «дворники». По капоту, лобовому стеклу и крыше застучали капли. Гул мотора рикошетил от горных склонов, обволакивая нас, подобно панцирю, который тотчас же отвалился, стоило нам вынырнуть из туннеля к раскинувшемуся перед нами фьорду.
— А у тебя есть девушка? — спросил я.
— Нет, — сказал он, — я свободен — свободнее некуда. Я уже много лет ни с кем не встречаюсь.
Он что, гей?
О нет, только бы не гей!
Вообще-то он странноватый. И эти румяные щеки…
— Тут особого выбора нет, — сказал он, — но зато и конкуренция невысокая. Так что выходит то на то. — И он рассмеялся.
«Конкуренция невысокая». Что бы это значило? Что других геев здесь не особо много?
Внутри у меня все похолодело, и я уставился на синюю гладь моря.
— Туриль ничего так, — добавил он.
Туриль!
Ложная тревога!
Я снова посмотрел на него. Он, не сводя глаз с дороги, боковым зрением наблюдал за мной.
— Но она же старая! — возразил я.
— Да какая же старая? — не согласился он. — Ей навскидку лет двадцать восемь. Ну, может, тридцать. Да, может, и так. Но, во-первых, это не называется старая! Во-вторых, она сексуальная. Очень сексуальная.
— А я что-то не заметил, — сказал я.
— Карл Уве, мне-то не восемнадцать. Мне двадцать четыре. И для меня двадцативосьмилетняя — это не старая. Или недоступная, — он усмехнулся. — Другое дело, что для меня она недоступна.
Мы медленно ехали по узенькой, словно придавленной горным склоном дороге. Местные ездили здесь с той же скоростью, что и везде, но Нильс Эрик, насколько я понял, был осторожный и предусмотрительный.
— А ты что скажешь? — спросился он. — Присмотрел кого-нибудь?
Я улыбнулся:
— Когда я сюда ехал, то в автобусе одну видел. Она в Финнснесе в гимназии учится, а живет в Хеллевике.
— Вон оно что!
— Ну, там поглядим. А насчет других даже не знаю.
— Вибеке — девчонка сочная, — сказал он.
— В смысле толстая?
— Нет, в смысле… Она симпатичная. Может, чуть полновата, ну и что с того? И Хеге, она… с ней, я думаю, непросто. Но она привлекательная. Верно же?
— Ты всеядный, что ли? — пошутил я.
— Женщины — это женщины. Такой у меня девиз.
Внизу показалась деревня. Он остановился перед моим домом и занес мне в квартиру пакеты, пока я вытаскивал здоровенный ящик с музыкальным центром. Потом Нильс Эрик попрощался и поехал дальше, к себе. Я подключил музыкальный центр, поставил The Associates — их альбом Sulk, совершенно истерический, и развалился на диване. Спустя некоторое время я засел за письма, старался писать коротко, чтобы успеть побольше, потому что сейчас главное было не сами письма, а рассказ, который я вложил в каждый конверт.
На следующий день ко мне на перемене подошел Стуре.
— Можно с тобой поговорить? — Он потер лысину.
— Да, разумеется!
— Хотел тебе просто совет дать, — сказал он, — про третьеклашек и четвероклашек. Я слыхал, ты им вчера всю Вселенную показал…
— Ну да…
— Знаешь, они ведь совсем крохи, поэтому, может, лучше будет в следующий раз с простого начать? Нарисовать план школы, например. А потом — деревни. Понимаешь? Начать со знакомого, а потом переключиться на Норвегию, Европу и мир. И уже после рассказать о Вселенной. Если, конечно, ты еще тут будешь! — И он подмигнул мне, чтобы свойскостью сгладить назидательность. Но это был никакой не совет. Это было замечание. Я посмотрел ему в глаза, и меня захлестнул гнев.
— Хорошо, я подумаю. — Я развернулся и двинулся прочь.
Я был в ярости, но в то же время мне сделалось неловко: я понимал, что он прав. Они малыши и, вероятнее всего, ничего не поняли, а то, что в десятилетнем возрасте интересовало меня, вовсе не обязательно будет интересно и им.
В учительской разговаривать я ни с кем не стал. Молча сев за свой стол, я делал вид, будто читаю, пока не прозвенел звонок и я не направился в класс.
Странно, думал я, остановившись перед столом и дожидаясь учеников, странно, что я чувствую себя своим среди учеников в классе, а не среди учителей в учительской.
Вот только куда эти самые ученики подевались?
Я подошел к окну.
Во дворе между двумя зданиями не было ни души. Может, они на футбольной площадке?
Я взглянул на часы. После звонка прошло уже пять минут. Я понял: что-то стряслось, и направился по коридору к выходу. Быстро прошагавший мне навстречу Стуре открыл дверь. Я последовал за ним и увидел, что он уже бежит бегом.
Происходила драка. Двое мальчишек обхватили друг дружку руками, потом один упал на землю, но вскочил. Другие ученики столпились вокруг, молча наблюдая. За их спиной виднелись деревья, а дальше — горы и море.
Теперь и я побежал, скорее для вида — я понимал, что Стуре все уладит, и радовался этому.
Дрались Стиан и Кай Руал. Стиан был сильнее, это он сбил Кая Руала с ног, но Кай Руал не сдавался и снова кидался на обидчика.
Когда Стуре добежал до них, драка прекратилась. Стуре схватил Стиана за шиворот, отодвинул от себя и принялся ему выговаривать. Стиан опустил голову, как побитая собачонка. Со мной он бы повел себя иначе, это уж точно.
Я остановился перед ними.
Кай Руал стоял, уставившись в землю. Брюки у него были заляпаны грязью, а в глазах блестели слезы.
— Ты чего творишь? — напустился я на него. — Зачем ты подрался?
— Ой, да заткнись ты, — пробормотал он.
Я положил руку ему на плечо, но он вывернулся.
— Пошли, — сказал я и посмотрел на остальных. — А вы тут чего делаете?! Вы-то даже не дрались!
Кай Руал быстро взглянул на меня, точно ожидая наказания, но понял, что зря опасался.
— Пошли, — повторил я. — Давай, Кай Руал, зайди в туалет и приведи себя в порядок. Видок у тебя не очень.
Ученики из класса Стуре уже подошли к двери.
— Это кровь? — спросил Кай Руал.
— Нет, — успокоил я его, — это грязь и сопли.
Мы обсудили случившееся. Когда Кай Руал вернулся, я сказал ему, что он может драться сколько влезет, но за пределами школы. На выходных дерись хоть с утра до ночи, и после уроков тоже, сказал я, но не в школе. Выдержишь? Он покачал головой. Это Стиан, урод, начал, оправдывался он. Ясно, сказал я, значит, придешь домой и разберешься с ним. Но не тут. Если это снова случится, я буду вынужден тебя наказать. Это ты понимаешь? А драка того не ст