ший человек. С чувством юмора. Но не фотомодель.
— Кто-то наверняка позарится, — ответил я, — ты просто метишь высоко. В этом твоя проблема. Тебе нужна… кто уж там?
— Синди Кроуфорд, — подсказал он.
— Сам тоже кончай стебаться, — сказал я. — Я серьезно. Ты о ком говоришь-то обычно?
— О Кристин. Ингер. Мерете. Венке. Тересе.
Я всплеснул руками:
— Самые красотки! Там тебе не обломится! Давно пора уяснить!
— Но если мне они и нужны. — Он наградил меня самой широкой своей улыбкой.
— Вот и со мной та же фигня, — признался я.
— Правда? — он посмотрел на меня. — Я думал, тебе только Ханна нужна.
— Это другое, — сказал я.
— И что же?
— Любовь.
— О господи, — вздохнул он, — пойду, наверное, к остальным.
— Я с тобой, — сказал я.
Остальные сидели в кафе — играли в карты. Путешествие подходило к концу, поэтому все переключились на колу. Я присел к ним. Там были Харалд со своим подпевалой Эксе, Хельге и Тур Эрлинг. Им я не нравился, и общались они со мной только в таких ситуациях, как сейчас. Тогда они меня терпели, но не больше. Они в любой момент готовы были отпустить какую-нибудь колкую шуточку. Но мне было все равно. Класть я на них хотел.
С Йогге все было иначе. Мы два года учились с ним в одном классе, спорили о политике так, что искры летели, он поддерживал Партию прогресса, а я был сторонником Социалистической партии Венстре. Как ни странно, Йогге любил хорошую музыку — среди нашей деревенщины у него единственного из всех моих знакомых наблюдался намек на хороший вкус. Отца он потерял в раннем детстве и, оставшись с мамой и младшим братишкой, всегда был крайне ответственным. Иногда его пытались задирать, он казался легкой добычей, однако Йогге в ответ лишь смеялся, и обидчики отступали. В компании, где мы сейчас сидели, над ним по-доброму подшучивали или передразнивали его смех, а он умолкал или тоже посмеивался вместе со всеми.
Да, парень он был хороший. Учился в торговой гимназии, из присутствующих туда ходило еще двое, остальные — в техническое училище. Пару раз я писал для Йогге сочинения, а он платил мне за это, заранее предупреждая, чтобы я не переусердствовал, а то никто не поверит. Однажды мы чуть не спалились: я написал для него стихотворение, а учитель Йогге решил, что это не в стиле и характере Йогге. Но он выплыл, вполне сносно растолковав эти стихи, и получил четверку.
Я тогда слегка расстроился, потому что вложил в стихотворение душу и немало работы и рассчитывал на шестерку. Но это же торговая гимназия, что с них взять?
Если бы я сидел в кафе в городе, а на пороге вдруг возник бы Йогге, я, возможно, отвернулся бы, потому что там он выглядел чужеродным, но он, наверное, и сам это знал? По крайней мере, в таких местах его я никогда не видел.
— Ну что, Казанова, пиво будешь? — спросил сейчас он.
— Чего бы и нет, — согласился я, — а сам-то ты тогда кто? Антиказанова?
— Меня зовут Бён. Йорген Бён, — засмеялся он.
Полтора часа спустя я с огромным морским рюкзаком за плечами сошел с парома в Кристиансанне. Остальным надо было дальше, в Твейт, а мы с Бассе собирались на вечеринку, и он ждал меня у таможни.
— Ну как? — спросил он.
— Да так, — ответил я.
— Как лето? Хорошо отдохнул?
— Ничего так. А ты?
— Хорошо.
— Девчонки были? — спросил я.
— А как же. Парочка наскреблась.
Он рассмеялся, мы двинулись на остановку и сели в автобус, который шел к другому причалу. В тот год мы соревновались, кто заведет больше романов с девчонками из класса, и мы болтали об этом, пили пиво и ждали, когда Сив заберет нас на лодке. Грядущей ночью у меня был последний шанс нагнать Бассе, имевшего явный перевес. Он умудрился замутить с семью девчонками, а я — всего с четырьмя.
Еще я раздумывал, как все изменится осенью. Бассе поступил в естественнонаучный класс, а я — на социологию, хотя до сих пор мы учились вместе и поэтому тусовались тоже вместе.
На одном из первых уроков мы сидели рядом, а классный руководитель раздал листочки бумаги, где требовалось написать свои основные качества. Бассе заглянул в мой листочек. «Медлительный, несообразительный, серьезный», — написал я.
— Ты чего, совсем дурак? — спросил он. — Тогда напиши еще, что совершенно себя не знаешь! Ничего тупее в жизни не видал. Какой на хрен ты медлительный или несообразительный? Да и серьезный — это ты загнул. Кто тебе это вообще внушил?
— А ты что написал?
Он показал мне листок.
«Простой, прямой, сексуально озабоченный».
— Выкинь. Такое нельзя писать! — сказал он.
Я последовал его совету. Взял новый листок и написал: «Умный, скромный, но на самом деле нет».
— Уже лучше, — похвалил он, — а то медлительный и несообразительный! Господи!
Когда я впервые пришел к нему в гости, меня переполняло благоговение. Я едва верил собственному счастью, Бассе воплощал все то, чем я хотел стать, и даже позже, когда мы познакомились ближе, это чувство не исчезло. Вот и сейчас я всем телом ощущал его присутствие, все, что он делал, каким был, каждый брошенный им взгляд, даже скучающий, на море перед нами, — все это я замечал и обдумывал.
Почему он вообще со мной общается? Ведь во мне нет ничего ему полезного.
Общение я всегда заканчивал сам, пока он не успел догадаться, какой я на самом деле скучный. В его присутствии меня охватывала дрожь, обуревали противоречивые чувства, как в то весеннее утро, когда мы забили на уроки и поехали на мопеде к нему домой, а там уселись на лужайке перед домом и слушали пластинки. Это было потрясающе, но мне хотелось побыстрее положить этому конец, что-то подсказывало, что я этого недостоин или недотягиваю. Словно на иголках, лежал я на лужайке, закрыв глаза и слушая Talk Talk, которых мы с ним открыли для себя одновременно. «It’s your life»[26], — пели они, и все было, казалось бы, отлично: весна, мне шестнадцать, я впервые прогуливаю уроки и лежу на лужайке рядом с моим новым приятелем. Но отлично не было — было невыносимо.
Он, видимо, решил, что я боюсь выволочки за то, что прогулял школу, и что я именно поэтому вскочил и засобирался домой. Откуда ему было знать, что ухожу я оттого, что мне чересчур хорошо? Оттого, что он мне так нравится?
Сейчас мы с ним уже минут пять сидели молча.
Чтобы заполнить тишину чем-нибудь дельным, я принялся скручивать самокрутку. Он быстро взглянул на меня, вытащил из кармана рубашки пачку «Принц Майлд» и сунул в рот сигарету.
— Прикурить есть? — спросил он.
Я протянул ему желтую зажигалку «Бик». Бассе прикурил и выпустил облачко дыма. На несколько секунд оно повисло перед ним, а затем рассеялось.
— Как мать с отцом? — поинтересовался он, возвращая мне зажигалку.
Я прикурил, смял пустую пачку и выбросил на прибрежные камни.
На острова перед нами опускалась темнота, тяжелая от низкого давления. Морская гладь была неподвижной и серой. Внизу, возле камней, виднелась моя пачка.
— Да вроде ничего, — сказал я. — Папа со своей новой женщиной живет в доме в Твейте. Мама в Вестланн[27] уехала. Через несколько дней вернется.
— Вы тут по-прежнему вдвоем будете жить?
— Да.
Из-за мыса показалась лодка. Длинные светлые волосы рулевого отчетливо выделялись на сером фоне, и когда мы встали и подняли рюкзаки, девушка в лодке помахала нам и что-то выкрикнула, но, одолев разделявшие нас сто метров, крик превратился в слабый писк.
Это была Сив.
Мы забросили на борт рюкзаки, уселись, и через десять минут уже сошли на берег возле ее дачи.
— Вы последние, — сказала она, — сейчас, наконец, есть будем.
Ханна была там. Она сидела за столом, одетая в белую рубашку и голубые джинсы. Челка отросла и закрывала весь лоб.
Ханна чуть смущенно улыбнулась.
Наверное, вспомнила мои письма.
Мы ели креветки. Я пил пиво, и во мне поднимался хмель, тело отяжелело, и сам я точно сделался более основательным, чем прежде, скорее всего, из-за того, что перед этим несколько дней напролет тоже пил. Опьянение не только пробралось в голову и мысли — оно вырастало из глубины тела и медленно расползалось по нему, и я понимал, что эта накрывающая меня волна еще долго не схлынет.
Так оно и оказалось. Мы прибрались в гостиной и стали танцевать, а в шхеры возле дома пришла ночь; мы вышли на улицу и купались в темноте, я, балансируя, стоял на трамплине для прыжков в воду, под черным небом, над черной водой, и, когда бросился вниз, мне казалось, что до воды мне не долететь, я падал, и падал, и падал, а потом вдруг холодная соленая вода обняла меня, и я ничего не видел, все почернело, но опасности не было, я несколько раз взмахнул руками, выплыл на поверхность и разглядел всех остальных — они стояли на берегу, похожие на низенькие бледные деревца.
Ханна приготовила для меня полотенце и теперь накинула его мне на плечи. Мы уселись чуть повыше на горе. Там, внизу, кто-то из девушек купался голышом.
— Они голые купаются, — сказал я.
— Вижу, — ответила Ханна.
— А ты не хочешь тоже голой искупаться?
— Я? Нет! Мне такое и в голову бы не пришло.
Мы помолчали.
Она посмотрела на меня:
— Ты хочешь, чтоб я искупалась?
— Да.
— Так я и знала! — она засмеялась. — А давай лучше ты?
— Вода холодная. Он скукожится.
— Он? — она улыбнулась мне.
— Да.
— Ты странный, — сказала она.
Снова молчание. Я смотрел на островки, лишь немного темнее, чем небо над ними. Над горизонтом тянулась полоса света. Ведь вряд ли это уже день занимается?
— Хорошо тут сидеть вместе с тобой, — сказал я. — Я тебя люблю.
Она быстро взглянула на меня.
— А вот в этом я не уверена, — сказала она.
— Как это — не уверена? Я только о тебе и думаю. В Вестланне — о, там, кстати, было потрясающе, хоть и без тебя, — я как будто был пьян тобой. Опьянен.