Раньше он никогда мне не звонил, и поэтому я обрадовался.
— Нормально вчера до дома добрался? — спросил он.
— Да. Но не спрашивай как.
Он расхохотался:
— Да, нажрались мы охрененно.
— Это точно. А ты как добрался?
— На такси. Дорого получилось, но оно того стоило.
— Да.
— Чем занимаешься там, в деревеньке у вас?
— Да ничем. Мне сегодня отзыв на пластинку надо написать, поэтому дома останусь.
— Вон оно чего. А на чью пластинку?
— На Tuxedomoon.
— А-а, знаю. Но это же вроде типа европейского авангардного мусора, разве нет?
— Вообще-то они неплохие. Настроение создают.
— Настроение? — он фыркнул. — Размажь их как следует. Ладно, давай до понедельника.
Около четырех, когда на улице едва начало смеркаться, я уселся за стол в гостиной и принялся за отзыв. Проработал я до восьми, после чего сел на диван рядом с мамой и еще пару часов смотрел телевизор. Оказалось, зря: один из героев в британском сериале, который мы смотрели, был геем, и при каждом упоминании об этом я краснел. Не потому, что я тоже был геем и боялся в этом признаться, а потому, что вполне мог представить себя геем. Смешно, потому что я и впрямь краснел, когда речь заходила о геях, поэтому у мамы имелись все основания заподозрить меня, и от этой мысли я краснел еще сильнее.
В худшие минуты я действительно думал, будто я гей.
Иногда, засыпая, я забывал, парень я или девчонка. Я не знал этого! Сознание яростно карабкалось наверх, стараясь выяснить это, но стены моих мыслей были гладкими и скользкими. Я не знал, я вполне мог оказаться девочкой или мальчиком, но потом сознание обретало опору, и я, распахнув глаза, сдерживая бушующий в груди ужас, приходил к выводу, что я не девчонка, а парень.
И если уж со мной происходит нечто подобное, если даже это вызывает у меня сомнения, то кто знает, что еще у меня внутри? Что прячется во мне?
Настолько сильным был этот страх, что порой я словно приглядывал сам за собой даже во сне, присутствуя в собственных снах, проверяя, что мне снится, желая удостовериться, что во сне я вожделею не мужчину, а женщину. Но никаких мужчин в мечтах у меня не было, я мечтал лишь о девушках, будь то во сне или наяву.
Нет, я не гей, в этом я почти не сомневался. Сомнения были совсем ничтожными, похожими на крохотную мошку, мечущуюся над просторами моего сознания, но одного ее существования уже было достаточно. Тем больше становилось испытание, когда о гомосексуалах заговаривали в школе. Покрасней я в такой момент — и случится катастрофа, о которой и подумать страшно. И я придумал уловку: надо, например, потереть глаз или почесать в голове, отвлекая тем самым внимание от пунцово-красных щек.
На футбольном поле геев поминали нередко: «да ты пидор» или «пидорас долбаный», но в этом ничего опасного не было, потому что, когда все друг дружку так называют, значит, на самом деле никто тебя таким не считает.
Но я и не был таким.
Когда сериал кончился, мама сделала чай и принесла две чашки в гостиную. Мы сидели и болтали, в основном про родню. За день она успела поговорить по очереди со своими сестрами и братом — с Хьеллауг, Ингунн и Хьяртаном, и теперь пересказывала все, что от них узнала. Про дела на работе у них и у их мужей, чем занимаются их дети. Дольше всего мы говорили о Хьяртане — один литературный журнал принял четыре его стихотворения, их напечатают весной, и Хьяртан все собирается перебраться в Берген и изучать философию. Но бабушка неважно себя чувствует, дедушке одному не справиться, а Хьеллауг живет далеко и может помогать лишь по выходным, и ведь у нее еще и собственная семья есть, да и ферма, и это не считая работы.
— Но он все равно изучает философию, самостоятельно, — сказала мама, — наверное, сейчас это самое правильное. Хьяртану уже не двадцать, и учиться в университете не так легко, как ему кажется.
— Да, — согласился я. — Но ты же тоже недавно училась целый год? И тебе тоже давно не двадцать?
— Это верно, — она рассмеялась. — Но у меня есть семья, у меня есть вы. И сама себя я не считаю в первую очередь студенткой. Понимаешь, о чем я? А Хьяртан ждет от этого чего-то невероятного.
— Ты читала его новые стихи?
— Да, он присылал их мне.
— Поняла что-нибудь?
— Немножко поняла.
— Он мне летом одно показывал. Я вообще ничего не понял. Там, кажется, было про человека, который идет по краю неба. Это что значит?
Она улыбнулась мне.
— А что бы это могло значить? — спросила она.
— Понятия не имею, — сказал я. — Нечто философское?
— Да, но философия, которую он изучает, — это философия жизни. А в этом все немного разбираются.
— Почему бы ему взять и не написать обо всем напрямую?
— Некоторые так и делают, — сказала она, — но не обо всем можно говорить напрямую.
— И о чем же нельзя?
Она вздохнула и погладила кота по голове. Кот, зажмурившись от удовольствия, тотчас поднял голову.
— Когда я училась, то читала одного датского философа по имени Лёгструп. Он тоже увлечен философом, который так нравится Хьяртану. Хайдеггером.
— Да, это имя я помню. — Я засмеялся.
— Он использует понятие, о котором пишет и Хайдеггер, — продолжала мама. «Забота». В сестринском деле это понятие — ключевое. Медсестра должна заботиться о людях. Но что такое забота? И каким образом мы проявляем заботу? Это означает быть человеком по отношению к другому человеку. Вот только что это означает — быть человеком?
— Зависит от того, кому этот вопрос задать, — предположил я.
— Вот именно, — она кивнула. — Существует ли между нами нечто общее? Это философский вопрос. И это важно и для моей работы.
— Это понятно, — сказал я. — Но я все равно не понимаю, почему он ради этого пошел по краю неба.
— А тебе обязательно надо это понять?
— Зачем читать, если не понимаешь?
— Наверное, лучше тебе Хьяртана спросить, когда его в следующий раз увидишь.
— Спросить, что это значит?
— Ну да. Почему бы и нет?
— Нет уж, с Хьяртаном разговаривать невозможно. Он все время сердится. Хотя нет, не сердится, а просто недовольный какой-то. Или странноватый.
— Да, это верно. Но если ты его боишься, то зря.
— Да нет, не боюсь.
Мы замолчали.
Я придумывал, что бы еще сказать, потому что было уже поздно, и я знал, что, помолчав, мама решит, что пора спать, а этого мне не хотелось — я хотел еще поболтать с ней. С другой стороны, мне надо было дописать рецензию, и чем дольше я тяну, тем дольше мне придется сидеть ночью.
— Ну что ж, — сказала она, — опять мы с тобой припозднились.
— Да.
— Ты еще работать сегодня собираешься?
Я кивнул.
— Не засиживайся.
— Сколько потребуется, столько и просижу, — сказал я.
— Это правильно, — она встала. — Ну, спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Мама направилась к выходу, кот встал возле дивана и, потянувшись, посмотрел на меня.
— Нет уж. — Я покачал головой. — Мне надо работать.
Поставив пластинку, которую мне предстояло рецензировать, я писал один черновик за другим, мял бумагу и бросал их в растущую на полу кучу. Был уже третий час, когда я, довольный, вытащил из машинки листок, задвинул стул и в последний раз пробежал глазами то, что напечатал.
Tuxedomoon
Альбом Holy Wars (Cramboy)
Рецензия Карла Уве Кнаусгора
Группа Tuxedomoon появилась в Сан-Франциско, но сейчас музыканты работают в Брюсселе. Норвегию группа посетит 1 декабря — именно тогда они выступят с концертом в Норвежском оперном театре в Осло.
Блэйн Рейнингер, фронтмен группы, покинул Tuxedomoon ради многообещающей сольной карьеры, и Holy Wars — первый альбом, записанный без участия Рейнингера. Тех же высот, что предыдущий альбом группы — Desire — он не достиг, однако и плохим его не назовешь.
Участники Tuxedomoon имеют классическое музыкальное образование и бэкграунд, типичный для рок-музыкантов. Результат сложно отнести к какому-то определенному жанру, но не ошибемся, если назовем ключевыми стилями авангард-рок, футуризм и модернизм.
В своих поисках глубины участники группы исследуют и находят новые способы музыкального самовыражения. Holy Wars — красивый настроенческий альбом, который, тем не менее, местами кажется мне сложным для восприятия. Зыбкие эмоции в нем воскрешают прошлое и стремятся в будущее, а синтетическое звучание накладывается на акустическое. Текст для одной из песен представляет собой перевод стихотворения французского средневекового поэта. Эта композиция, «St. John», является, на мой взгляд, сильнейшей в этом альбоме благодаря цепляющему органному вступлению и не менее сильному рефрену.
Эту композицию, а также «In a woman of speaking» можно отнести к самым светлым в альбоме. Помимо этих двух, я отметил бы еще две — «Bonjour Tristesse» и инструментальную «The Waltz».
Перед сном я написал маме записку, что засиделся допоздна, и попросил меня не будить. Обычно она просыпалась за час до меня и, слушая радио, завтракала, пила кофе и курила. Потом она будила меня и, когда у нее была такая возможность, подвозила до школы. Школа, где работала она, располагалась в километре от моей, дальше по дороге. За полчаса в машине говорили мы мало, и я часто удивлялся тому, насколько это молчание отличалось от той тишины, которая повисала в папином присутствии и сжигала меня, как лихорадка. С мамой молчание не было мучительным.
Проснувшись тем утром, я в полусне понял, что проспал на полчаса и на автобус не успею, после чего стянул с себя липкие трусы, голый спустился к бельевым шкафам и с ужасом обнаружил, что чистых трусов не осталось.
Почему она не устроила стирку? У нее же были целые долбаные выходные!
Я зашел в ванную и увидел там сушилку для белья, завешанную одеждой, но одежда была мокрая, а значит, мама постирала ее накануне вечером, но развесить забыла и сделала это сегодня утром, в спешке.