— Позвоню-ка я бабушке! — заявил он. — Они даже цветочка не прислали!
Я открыл дверцу холодильника, достал пиво и вдруг снова оказался в гостиной, рядом со столом, на котором лежала открывашка.
Ингве и Кристин чуть смущенно смотрели прямо перед собой. Папа громко разговаривал по телефону.
— Я сегодня женился! — говорил он. — Вы вообще это понимаете? Сегодня великий день в моей жизни!
Я бросил крышку на стол, отхлебнул и опустился в кресло.
— Хоть бы один-единственный цветок прислали! Хотя бы для вида, что вам на меня не наплевать!
Он помолчал.
— Мама! Да, но мама! — выкрикнул он.
Я обернулся.
Он плакал. По щекам текли слезы. Когда он говорил, лицо уродливо кривилось.
— Я сегодня женился! А вы не пожелали прийти! И ни цветочка не прислали! В день свадьбы собственного сына!
Он отшвырнул трубку и уставился в стену. По щекам по-прежнему текли слезы.
Наконец он встал и вышел.
Я рыгнул и взглянул на Унни. Она вскочила и кинулась за ним. На кухне послышались рыдания, всхлипы и громкие голоса.
— Ты как думаешь, — спросил я, немного помолчав, Ингве, — может, пойдем куда-нибудь, если уж мы в городе?
Он привстал.
— Мне совсем худо, — сказал он, — у меня температура. Лучше поедем домой. Давай такси вызовем?
— И папу не спросим? — засомневался я.
— О чем не спросите папу? — спросил папа, остановившись в дверях между комнатами.
— Нам, пожалуй, пора, — сказал Ингве.
— Нет, побудьте еще, — запротестовал папа, — отец у вас не каждый день женится. Да бросьте, там и пиво еще осталось. Повеселимся еще немного.
— Да я совсем разболелся, — сказал Ингве, — думаю, мне надо домой.
— А ты, Карл Уве? — папа посмотрел на меня мутными, почти пустыми глазами.
— Мы такси на троих закажем, — сказал я. — Если они уходят, то и я с ними.
— Отлично, — проговорил папа, — тогда я ложусь спать. Всем спасибо и спокойной ночи.
Через секунду он уже затопал по лестнице. Унни заглянула к нам.
— Вот как оно иногда бывает, — сказала она, — слишком расчувствовался, сами понимаете. Но вы идите, скоро увидимся. Спасибо, что пришли!
Я встал, и она обняла сперва меня, а потом Ингве и Кристин.
На улице я, чересчур вымотанный, чтобы стоять те несколько минут, пока мы ждали такси, уселся на бордюр.
Когда я на следующее утро проснулся дома, все произошедшее напоминало сон, а уверен я был лишь в том, что никогда прежде так не напивался. И что папа тоже был пьян. Я знал, как выглядят пьяные в глазах трезвых, и ужаснулся: меня же все видели, они видели, как я напился на свадьбе собственного отца. Правда, отец тоже был пьян, но что с того, ведь по нему это стало ясно только в самом конце, когда мы остались одни и он дал волю чувствам.
Я все испортил.
Иначе и не скажешь.
Я хотел, как лучше, но что толку?
Последние недели лета я провел в Арендале. Руне, редактор нашего радио, продавал в том регионе кассеты для автозаправок, и когда я однажды пожаловался, что у меня нет никакой подработки, Руне предложил мне торговать на улице кассетами. Я выкуплю их у него за определенную сумму — он наживаться на этом не станет, — а дальше уж назначу цену сам. Летом в Сёрланне полно туристов, деньги рекой текут, и если продавать популярную музыку, то не прогадаешь.
— Отлично придумано, — обрадовался я. — У меня брат как раз этим летом в Арендале живет. Может, я там и буду торговать?
— Прекрасно!
И вот однажды утром я загрузил в мамину машину, которую она на все лето одолжила Ингве, дорожную сумку с одеждой, раскладные стульчик и столик, большой кассетный магнитофон и коробку с кассетами, а сам уселся на пассажирское сиденье, надел новенькие солнечные очки «Рэй-Бэн» и откинулся на спинку. Ингве сел за руль, и машина тронулась. Как и раньше, в июле, светило солнце, машин на этом берегу реки было мало, я опустил стекло и, выставив в окно локоть, подпевал Дэвиду Боуи. Мы ехали по ельнику, сбоку мелькала река с песчаными пляжами, в которой, визжа, плескались дети, а потом снова скрывалась из виду.
Мы немного поговорили о папиных родителях — накануне мы заходили к бабушке и дедушке. Удивительно, но время у них словно замерло, в отличие от Сёрбёвога, где за последние годы все стремительно состарилось.
Мы проехали через маленький центр Биркеланна до Лиллесанна и дальше по Е-18 — маршрут, который за детские годы я успел выучить наизусть.
Я поставил кассету с Psychedelic Furs, их самый коммерческий альбом, мой любимый.
— Я тебе рассказывал, как в Лондоне ко мне однажды девчонка подошла? — спросил Ингве.
— Нет, — я покачал головой.
— Ты прямо вылитый вокалист из Psychedelic Furs — сказала она. И ей все надо было, чтобы кто-нибудь нас с ней вместе сфотографировал.
Он посмотрел на меня и рассмеялся.
— А я думал, ты больше похож на Аудуна Автомата? — пошутил я.
— Ага, похож, но это не так приятно, — сказал он.
Мы проехали мимо дома Гамсуна в Нёрхолме, и я подался вперед, чтобы через плечо Ингве посмотреть на усадьбу. Как-то раз в девятом классе мы приезжали сюда с экскурсией, и сын Гамсуна водил нас по усадьбе, показывал нам домик, где тот работал, и сколоченную писателем мебель. Сейчас тут все опустело и заросло.
— Помнишь, папа говорил, что однажды он ехал в автобусе в Гримстад и видел Гамсуна?
— Нет, не помню, — сказал Ингве. — А он так говорил?
— Ага. Что это был старик с белой бородой и тростью.
Ингве покачал головой.
— Представить только, сколько вранья он нам скормил. А ведь во что-то мы до сих пор верим, просто не знаем, что это неправда.
— Да, — согласился я. — Не могу сказать, что мне грустно оттого, что он уезжает.
— Это точно, — подтвердил Ингве. — Согласен.
Папа и Унни нашли работу в гимназии в Северной Норвегии, и за последние недели собрали все свои пожитки и отправили их на север. А через несколько дней и сами собирались уезжать.
— Кристин от свадьбы отошла или как? — спросил я. — Она, наверное, в ужасе была?
— Ну, получилось чудновато, да, — сказал он.
Мы въехали в Гримстад, проехали мимо «Одденсентере», оставили позади старый отель «Норвегия», куда Гамсун приходил работать, и заехали по серпантину на обширное плато.
— Но они же номер в отеле забронировали? — вспомнил я. — Когда мы ужинали, они туда даже ходили. И что стало с этим номером?
Ингве пожал плечами.
— Может, они пошли туда после нашего ухода?
— Не похоже на то.
— Они тоже иногда действуют спонтанно. Сказали, например, что в свадебное путешествие не поедут, а на следующий день поплыли в Данию и жили там в отеле в Скагене.
— Точно.
Мы проехали мимо санатория Коккеплассен, где когда-то работала мама, а я год ходил в детский сад, и я вытянул шею, вспомнив, что тут был обрыв над водой и мы забирались над ним на дерево.
Но вместо обрыва я увидел лишь небольшой выступ. А дерево, наверное, срубили. Наконец мы покатили вниз, к раскинувшемуся под нами Арендалу, возле которого, залитый солнцем и ностальгически-прекрасный, виднелся остров Трумёйя.
— Ну что, — сказал Ингве, — сразу будешь место подыскивать?
— Наверное, так будет правильно, — ответил я.
Заранее я ни о чем не договаривался: Руне сказал, достаточно будет зайти в магазин и спросить, можно ли разместиться снаружи, а еще неплохо бы воспользоваться их розеткой, вдруг разрешат бесплатно. Если будут кочевряжиться, предложи им пару сотен — таков был его совет.
Ингве припарковался, мы вышли в переулок, я заглянул в первый попавшийся магазин одежды и спросил, можно ли мне торговать на улице возле их магазина кассетами и нельзя ли воспользоваться их розеткой. Не исключено, что благодаря мне к ним тоже клиенты потянутся.
Без проблем.
Договорившись, мы поехали в квартирку к Ингве. Накануне весной он готовился к поступлению, перед Рождеством закончил курс по сравнительной политологии, а сейчас работал в отеле «Сентрал», чтобы заработать денег на путешествие в Китай, куда они с Кристин собирались позже той же осенью.
Он снимал маленькую квартиру за городом, в Лангсэ, где я и собирался жить три недели. Предполагалось, что спать я буду на надувном матрасе на полу.
Столько времени вместе мы не проводили с детства.
На следующий день он отвез меня в центр вместе со всем моим скарбом. Это было потрясающе: идешь по тихим утренним улицам, вдали — синее море, спокойное и ленивое, ставишь желтый раскладной столик в стиле семидесятых и выкладываешь на него кассеты — Genesis, Falco, Eurythmics, Мадонну и всех остальных, кто был популярен в те месяцы, тянешь из магазина удлинитель, подключаешь магнитофон, садишься на стул, надеваешь солнечные очки и включаешь музыку.
Король Арендала — вот кто я был.
Возле моего столика стоял киоск с мороженым, и почти сразу после моего появления туда пришла мороженщица. Эта девушка подмела улицу рядом, внесла внутрь какие-то ящики, затем снова вышла и, протерев тряпкой окошко, опять скрылась в киоске.
Она была милой. Рыжеватые волосы, веснушки, крупные черты лица. Когда я увидел ее спустя полчаса, она надела белый фартучек.
Красотища!
Но в мою сторону она и не посмотрела.
Ну, да не все сразу.
Немного погодя людей вокруг прибавилось, они сновали по переулку, мимо моего столика, а я внимательно наблюдал за ними, узнавая лица и фигуры тех, кто уже проходил мимо. Некоторые останавливались и рассматривали мои кассеты, и, если они показывали на какую-нибудь, я вскакивал, доставал из коробки возле стола такую же, прятал деньги в карман и, поблагодарив за покупку и поставив крестик в списке, снова усаживался на стул.
Потрясающая работа!
Ближе к одиннадцати народа всерьез прибавилось. К часу я уже продал немало кассет, после чего поток гуляющих постепенно иссяк, около четырех за мной заехал Ингве, и я свернул лавочку.
У Ингве я отложил деньги, предназначавшиеся Руне, в пакет, а остальное потратил, когда мы вечером выбрались в город, — покупал бутылками белое вино и мороженое в ведерках, танцевал и болтал со всеми, кто подходил к столику, за которым сидели мы с Ингве. Белое вино стало для меня великим открытием того лета, пилось оно легко, словно вода, а хмель от него был легким и радостным.