Я двинулся дальше, мимо рыбоприемника, совершенно пустынного, с нахохленными чайками на крыше, а затем до поворота, откуда дорога вела наверх. Прямо за последним домом вставала гора. Здесь не было никаких промежуточных этапов, к которым я привык там, где вырос, никаких зыбких, непонятно как называющихся участков, не принадлежащих ни человеку, ни природе. Здесь природа — и не та ласковая тихая природа Сёрланна, а дикая, суровая и обветренная, арктическая — начиналась прямо у порога.
Тут домов сто, навскидку?
Здесь, на дальнем севере, у подножия гор, у самого моря.
Ощущение было такое, будто я иду по краю света. Будто за ним ничего уже нет. Еще шаг — и мир останется позади.
Ох, как же потрясающе, что я буду здесь жить.
Кое-где в окнах домов, мимо которых я проходил, я замечал движение. Блики телевизора. Все это словно тонуло в шуме разбивающихся о берег волн или вплеталось в него, а ровный и размеренный рокот моря как будто превратился в свойство воздуха, так что воздух теперь мог не только похолодеть или потеплеть, но и звучал громче или тише.
Передо мной появился дом, где, судя по всему, жила эта самая Хеге. По крайней мере, возле дома стояло несколько машин, из-за открытой двери на веранду доносилась музыка, а за большими окнами по моде семидесятых я разглядел сидящую за столом компанию. Меня тянуло подойти и постучаться, вряд ли они ждут от меня чего-то, я тут никого не знаю, вот и стесняюсь, все вполне естественно, поэтому можно будет просто молча сидеть и пить, пока выпивка не подействует и не растопит сжавшееся в комок сердце.
Раздумывая так, я не остановился и даже шаг не замедлил: заметь они, что я остановился в замешательстве, — и решат, будто что-то обо мне знают.
Наверное, мне хочется выплеснуть радость, но это было совершенно ни к чему, к тому же мне надо писать, думал я, шагая дальше; и вот уже дом остался позади. Ну все, теперь слишком поздно.
Возле своей двери я посмотрел на часы. Всю деревню я обошел за пятнадцать минут.
Значит, в течение целого года вся моя жизнь будет протекать внутри этих пятнадцати минут.
По телу пробежала дрожь. Я вошел в прихожую и снял верхнюю одежду. И, хотя знал, что это лишнее, запер дверь и не отпирал ее всю ночь.
На следующий день я никуда не выходил — сидел за столом, печатал, смотрел на людей, которые время от времени появлялись внизу на дороге и снова исчезали из виду, расхаживал по квартире, размышлял, что скажу во вторник на уроках, придумывал одну за другой приветственные фразы и пытался разработать стратегию в отношениях с учениками. Сперва надо выяснить, какой у них уровень. Может, в самом начале следует провести тесты по всем предметам? И уже по результатам решать, что дальше? Хотя нет, тесты — это чересчур, как-то очень авторитарно получится, слишком по-учительски.
Тогда, может, придумать им задания и пускай дома их сделают?
Нет. Каждый урок надо чем-то занять, так что лучше дать задания прямо в классе. Завтра их и придумаю.
Я пошел в спальню и, улегшись в кровать, принялся за две купленные книжки, а дочитав их, переключился на статьи в привезенном из Осло литературном журнале, но мало что понял. Большинство слов выглядели знакомыми, но их смысл словно ускользал, как будто они рассказывали о незнакомом мире, на который язык из мира прежнего не рассчитан. Но одна вещь выделялась из всего остального — описание книги под названием «Улисс», которое в своей чужеродности показалось мне невероятным. Мне рисовалась гигантская башня, словно блестящая от влаги, вокруг нее — туман и слабый, бледный солнечный свет, едва пробивающийся из-за туч. Эту книгу называли венцом модернизма, а для меня модернизм означал стремительные гоночные машины, летчиков в авиашлемах и кожаных куртках, цеппелины, парящие над небоскребами в сверкающих, но темных городах, компьютеры, электронную музыку. И такие имена, как Герман Брох, Роберт Музиль, Арнольд Шёнберг. И в этот мир, понял я, оказались подняты со дна элементы прежних, давно исчезнувших культур; например, Вергилия поднял Брох, а Одиссея — Джойс.
Вчера в магазине я не учел, что сегодня воскресенье, поэтому опять ел бутерброды с паштетом и майонезом, когда в дверь вдруг позвонили. Тыльной стороной ладони я вытер рот и поспешил в прихожую.
За дверью стояли две девушки. Одну из них я тотчас же узнал — это она сидела неподалеку от меня в автобусе по пути сюда.
Она улыбнулась.
— Привет! — поздоровалась она, — узнаешь меня?
— Разумеется, — сказал я, — ты девушка из автобуса.
Она рассмеялась:
— А ты — новый учитель в Хофьорде! Я когда тебя увидела, так и подумала, но засомневалась. Но вчера на вечеринке стало уже точно ясно.
Она протянула мне руку.
— Меня Ирена зовут, — представилась она.
— Карл Уве, — я улыбнулся.
— А это Хильда, — она показала на другую девушку, и я пожал руку и той тоже, — мы двоюродные сестры. Я к ней в гости пришла. Но на самом деле это просто предлог, чтобы с тобой познакомиться. — Она рассмеялась: — Ладно, шучу.
— Зайдете? — спросил я.
Они переглянулись.
— Да, конечно, — сказала Ирена.
На ней были синие джинсы, синяя джинсовая куртка, а под ней — белая кружевная блузка. Девушка была полноватой, с широкими бедрами и пышной грудью. Волосы светлые, до плеч, кожа бледная, на носу — редкие веснушки. Голубые глаза — большие и озорные. В прихожей я почувствовал аромат ее духов, а когда она сняла куртку и, так как вешалок там не было, чуть нерешительно протянула ее мне, у меня снова встал.
— Давай твою тоже, — сказал я Хильде, на которую двоюродная сестра совершенно не обращала внимания, и та, застенчиво улыбнувшись, протянула мне куртку. Я повесил их на спинку стула, стоявшего возле письменного стола, и сунул руку в карман брюк, чтобы девушки не заметили, как оттопырились у меня брюки. Мои гостьи немного нерешительно вошли в комнату.
— Мои вещи еще не доехали, — сказал я, — но скоро доедут.
— Да, грустновато тут. — Ирена улыбнулась.
Девушки уселись на диван и плотно сдвинули колени, а я, сев на стул напротив, закинул ногу на ногу, потому что бугор на штанах никуда не делся. Еще бы, ведь она сидела в метре от меня.
— Сколько тебе лет? — спросила она.
— Восемнадцать, — ответил я, — а тебе?
— Шестнадцать, — сказала Ирена.
— Семнадцать, — подала голос Хильда.
— Ты, значит, только после гимназии? — спросила Ирена.
Я кивнул.
— А я во втором классе гимназии учусь, — сказала Ирена, — в Финнснесе. Там школа-интернат. Я в общежитии живу. Если хочешь, заходи в гости. Ты наверняка будешь в Финнснесе.
— Хорошо, зайду, — согласился я.
Наши взгляды встретились.
Она улыбнулась. Я улыбнулся в ответ.
— Но вообще-то я из Хеллевики. Это такая деревня — если дальше ехать, через гору, то приедешь в Хеллевику. Несколько километров отсюда. Ты машину водишь?
— Нет, — сказал я.
— Жалко, — она вздохнула.
Мы немного помолчали. Я встал, принес пепельницу и пачку табака и скрутил себе самокрутку.
— Не угостишь? — попросила она. — Мои в куртке лежат.
Я бросил ей пачку.
— Я когда вчера тебя в автобусе увидела, — проговорила она, мастеря самокрутку, — то даже посмеялась. У тебя был такой вид, будто ты в окно решил вылезти.
Они расхохотались. Ирена облизнула клейкую полоску на бумаге, примяла самокрутку указательными и большими пальцами, сунула ее в рот и закурила.
— Здесь так охрененно красиво оказалось, — сказал я, — а я же не знал, как оно тут будет. Я про Хофьорд только название и знал, да и его узнал недавно.
— А почему тогда ты сюда приехал?
Я пожал плечами:
— Мне на бирже труда дали список мест, и я выбрал это.
Этажом выше послышались шаги, и мы все посмотрели на потолок.
— Ты уже познакомился с Туриль? — спросила Ирена.
— Да вроде как, — ответил я, — а ты ее знаешь?
— Конечно. Тут все друг друга знают. В Хеллевике и Хофьорде.
— И на Фюглеойе, — добавила Хильда.
Повисла тишина.
— Хотите кофе? — я привстал.
Ирена покачала головой:
— Нет, нам, наверное, пора. Что скажешь?
— Надо идти, — поддакнула двоюродная сестра.
Мы встали, я взял их куртки и, подавая ей куртку, подошел ближе, чем, строго говоря, требовалось. Полный воспоминаний о ее бедрах, туго обтянутых джинсами, о ее икрах, лодыжках и удивительно маленьких ступнях, о ее горле и полной груди, ее небольшом носике и голубых глазах, одновременно доверчивых и наглых, я прикрыл дверь. Девушки просидели у меня минут десять, может, пятнадцать.
Я пошел на кухню варить кофе, когда в дверь снова постучали. Она вернулась, но на этот раз одна.
— На следующие выходные в Хеллевике вечеринка будет, — сказала она. — Я поэтому и заходила — хотела тебе сказать. Хочешь сходить? Как раз с местными познакомишься.
— Ясное дело, хочу, — ответил я. — Если получится, то обязательно приду.
— Получится? — переспросила она. — Просто поезжай с кем-нибудь — туда все поедут. Там и увидимся! — Она подмигнула, повернулась и пошла вниз по дороге, к Хильде, которая ковыряла ботинком асфальт на обочине.
На следующее утро, когда едва перевалило за восемь, я впервые за сутки вышел из квартиры. Солнце, висящее над горами на востоке, светило прямо в дверь, а когда я закрыл ее, то лицо мне погладил ласковый летний воздух. Однако стоило мне отойти на несколько метров, туда, где тянулась тень от гор, как стало холоднее, и мысль о том, что в воздухе тоже существуют омуты, течения и заводи, стремнины и пороги, странным образом бодрила. Передо мной, на небольшой площадке, располагалась школа. Я не то чтобы боялся туда идти, но нервничал, и по мере приближения меня крошечными молниями пронзала тревога.
Школа ничем не отличалась от других: с одной стороны — длинное одноэтажное здание, связанное смахивающим на туннель переходом с другим корпусом, более новым и высоким, где располагались мастерские, спортзал и маленький бассейн. Между двумя корпусами был школьный двор, он продолжался и позади, до полноценного футбольного поля. За ним на насыпи возвышалось здание, которое я принял за общественный центр.