— Да-да, уже открываю. А какой у нас сейчас предмет?
— Ты что, шутишь? Разве ты сама не знаешь?
— Не-ет…
— У нас полгода по понедельникам один и тот же урок. И это…
Она смотрела на меня чуть беспокойно.
— Ты правда не помнишь? — спросил я.
Я и сам это забыл. Внутри у меня, словно вода в засорившемся унитазе, поднималась паника.
Она покачала головой.
— Кто-нибудь подскажет?
Все повернулись ко мне. Неужели догадались?
Нет. Кай Руал открыл рот.
— Основы христианства, — ответил он.
— А, точно! Основы христианства! — обрадовалась Ливе. — Естественно. Я так и знала. Просто из головы вылетело.
— У тебя в нее ничего и не влетало, — сострил Кай Руал.
Она наградила его убийственным взглядом.
— А в твою, значит, влетало? — вступился я.
Кай Руал засмеялся.
— Неа, — кивнул он.
— Из моей тоже вдруг вылетело, — сказал я, — но какая разница? Мне с вами все равно программу проходить. А для этого придется поднапрячься.
— Вы всегда это говорите, — сказала Вивиан.
— Но это правда. Вы думаете, я стою тут и рассказываю про Мартина Лютера, потому что мне так хочется? Я про него и так достаточно знаю. А вот вы не знаете ничего. Вы невежды. С другой стороны, все тринадцатилетние подростки такие. Вы не виноваты. Кстати, кто-нибудь знает, кто такой невежда?
Тишина.
— Это от слова «ведать»? — спросила Андреа. С чуть порозовевшими щеками она, наклонив голову, выводила пальцем завитушку на книге.
— Да, — подтвердил я. — «Ведать» означает «знать, быть в курсе». Невежда — это тот, кто ничего не знает. А если ничего не знаешь, значит, и не понимаешь.
— Тогда я однозначно невежда, — сказал Кай Руал.
— А вот и нет. Ты много чего знаешь.
— Чего, например?
— Ты много знаешь о машинах, верно? По крайней мере, уж точно больше меня! И про рыбную ловлю ты много знаешь. А я нет.
— Кстати, почему вы машину не водите? Вам же восемнадцать, — сказала Вивиан.
Я пожал плечами:
— Я и без машины обхожусь.
— Вам все время приходится просить кого-нибудь вас подвезти! — упорствовала Вивиан.
— Но куда мне нужно, я добираюсь, верно? — ответил я. — Так, хватит, принимаемся за работу.
Я встал.
— Что вам известно о Мартине Лютере?
— Ничего, — бросила Хильдегюнн.
— Ничего? — переспросил я. — Вообще ничего?
— Ага, — подтвердила Ливе.
— Он был родом из Норвегии? — спросил я.
— Нет, — ответила Хильдегюнн.
— А откуда тогда?
Хильдегюнн пожала плечами.
— Наверное, из Германии? — предположила она.
— Он жив?
— Разумеется, нет!
— А в какое время он жил? Когда ваши родители были маленькими? В шестидесятых? — спросил я.
— Он жил очень давно, — сказала Вивиан.
— В шестнадцатом веке, — вспомнила Хильдегюнн.
— Чем он занимался? Он был водопроводчиком? Рыбаком? Водителем?
— Нет, — засмеялся Кай Руал.
— Он был священником, — небрежно бросила Андреа, давая понять, что на самом деле известно ей намного больше.
— Вы знаете невероятно много, — сказал я. — Мартин Лютер был священником, жившим в шестнадцатом веке в Германии. А теперь найдите еще десять фактов про Мартина Лютера и запишите их. А в конце урока разберем.
— Откуда мы их узнаем? — удивилась Вивиан.
— Разве не вы нам должны об этом рассказать? — скривилась Хильдегюнн. — Вам же за это платят?
— Мне платят за то, что я вас учу, — сказал я. — В жизни перед вами не всегда будет стоять учитель и рассказывать все, что вам нужно узнать. Как вы тогда поступите? Вы должны знать, где найти информацию, так ведь? Загляните в учебник. Или в энциклопедию. Мне все равно, главное — найдите то, что надо. Вперед!
Вздыхая, стеная и корча рожи, они взяли карандаши и тетрадки и направились к нашей крошечной библиотеке. Я уселся за стол и посмотрел на часы на стене. Полчаса до конца урока. После него еще пять уроков высидеть. И понедельник закончится. Придет черед вторнику, среде, четвергу и пятнице.
На этих выходных мне необходимо что-нибудь написать. Никаких поездок в Финнснес днем, никаких тусовок ночью. Проснусь — и сразу за пишущую машинку, и так и просижу за ней, пока не придет время ложиться спать.
Помимо историй, в которых я обыгрывал собственные сны, у меня теперь имелось пять рассказов. Главный герой был один и тот же, Габриэл, и остальные персонажи тоже. Действие происходило в Тюбаккене. Удивительно, насколько он оказался близко. Садясь за машинку, я словно распахивал дверь в Тюбаккен. Знакомый пейзаж, открывающийся передо мной, полностью вытеснял окружающую меня реальность. Вот дорога мимо дома, вот большая сосна и бегущий под ней ручей, вот склон возле Убекилена, вот каменная изгородь, торчащие из земли скалы, лодочный сарай, перекосившаяся старая пристань, островок с чайками. Если в этот момент кто-то звонил в дверь, а звонили постоянно — четвероклассники, семиклассники, долговязый девятиклассник, который отчего-то ко мне тянулся, кто-нибудь из рыбаков помоложе или других учителей-практикантов, — то я вздрагивал и подскакивал на стуле. Казалось, будто это не детские воспоминания вторглись в современную мне действительность, а наоборот — будто я нахожусь в собственном детстве, а мое настоящее пытается туда вторгнуться. Когда меня отвлекали, бывало, проходил час, а то и больше, прежде чем картинки из детства обретали прежнюю силу.
Вот по чему я тосковал — по тем временам, когда были деревья, а не «деревья», машины, а не «машины», папа, а не «папа».
Я встал и подошел ближе — посмотреть, чем заняты мои ученики. Все сидели за столом в библиотеке, кроме Андреа и Хильдегюнн. Эти две направлялись к своим партам.
— Нашли что-нибудь? — спросил я, когда они поравнялись со мной.
— Естественно, — сказала Хильдегюнн. — Мы все сделали. Чем нам теперь заняться?
— Садитесь и ждите.
В классе напротив, отделенном от библиотеки большим книжным шкафом, склонились над партами третьеклассники и четвероклассники, некоторые тянули руки, а Туриль расхаживала между рядов; в другом конце библиотеки вокруг Хеге сидели на подушках первоклашки, она читала им вслух, а малыши с сонными лицами мечтательно таращились в пространство. Перехватив мой взгляд, Хеге подняла голову и, не переставая читать, улыбнулась мне. Я закатил глаза, повернулся к собственному классу и заметил, что Андреа смотрит на меня. Все это время она за мной наблюдала. Но теперь опустила взгляд.
— Что вы нашли? — спросил я.
— Вы прямо сейчас хотите проверить? — спросила вместо ответа Хильдегюнн.
— Нет, — ответил я. — Вообще-то лучше подождать остальных.
— А зачем тогда спросили? — поинтересовалась Андреа.
— Машинально, — сказал я.
В класс вернулись Кай Руал и Вивиан. Когда они сели, я прошел в библиотеку, где по-прежнему сидела Ливе.
— Ну, как успехи? — спросил я.
— Пять нашла, — сказала она, — нет, шесть.
— Это хорошо, — похвалил я, — достаточно. Давай сначала то, что есть, разберем, а потом допишешь еще четыре.
С важным видом, какой появлялся у нее всякий раз, когда ей говорили что-то сделать, она взяла тетрадку и карандаш. Впрочем, скрывать внутреннюю неуверенность Ливе все равно не удавалось, по крайней мере, от меня. Замечали ли это ее ровесники, я не знал.
Последние двадцать минут, оставшиеся от урока, мы разбирали записанные ими факты. Я говорил, дополняя их, а ребята смотрели на меня пустыми глазами. Трудно сказать, на что им сдался этот Мартин Лютер. Важным было другое, что они пришли сюда, достали карандаши и хоть что-то записали в тетрадях. Что они сидели на своих местах и слушали, что им рассказывают.
Прозвенел звонок. Они попросились остаться на большой перемене в классе — мол, погода отвратительная, но я сказал, что об этом и речи быть не может, быстро на улицу. Я дождался, когда они наденут куртки и шапки, и двинулся в учительскую, где каждый занимался своим делом. Я налил себе горького кофе, уже час простоявшего в кофеварке.
Нильс Эрик, читающий местную газету, поднял голову.
— Пойдем сегодня вечерком в бассейн? — предложил он.
— Запросто, — согласился я. — Ты тогда зайди за мной.
Прямо перед нами Туриль открыла холодильник, наклонилась и взяла оттуда йогурт. Открыв баночку, она облизала фольгу и выбросила ее в мусорное ведро под раковиной, а после взяла ложку и принялась есть. Она посмотрела на нас и улыбнулась. На нижней губе у нее розовела полоска от йогурта.
— Мне в это время ужасно хочется есть, — сказала она.
— Не оправдывайся, — отмахнулся я, — мы тоже иногда едим.
Нильс Эрик сложил газету, поднялся и прошел в туалет. Я отхлебнул кофе и повернулся к Яне — та со стопкой бумаги только что вышла из копировальной комнаты, — как всегда, опустив углы губ и глядя перед собой равнодушно и замкнуто, так что не возникало ни малейшего желания спрашивать, как у нее дела.
— Это ты кофе сварила, Яне? — поинтересовался я.
Она посмотрела на меня:
— Да, сегодня я по кухне дежурю. А что?
— Ничего. Просто я такого отвратительного кофе в жизни не пил.
Она улыбнулась.
— Привыкай, — сказала она. — А вообще, если хочешь, могу свежий сварить.
— Нет, что ты! Я не в том смысле! Для меня и такой сойдет.
Яне уселась за свой стол, а я встал и подошел к окну. Световой круг под фонарем был полон мелких белых снежинок, жужжащих, как рой насекомых. Несколько учеников возились в снегу, четверо устроили в сугробе кучу-малу, и у меня даже рука дернулась — так мне захотелось оттащить тех, кто был сверху, потому что от самой мысли о том, каково это — лежать в самом низу, уткнувшись в снег, у меня начинался приступ клаустрофобии.
Я отошел чуть в сторону и всмотрелся.
Где же учитель?
О нет, когда же я, наконец, запомню? Сегодня мое дежурство!
Я бросился к вешалке.
— От перемены три минуты осталось, — сказал Стуре, — смысла выходить нет. После уроков отработаешь, — он ухмыльнулся собственной шутке.