— Ты что, сразу после еды плавать собираешься? — спросил он.
— У меня на ужин рыба, — сказал я, — а рыба и сама плавает.
— Это точно, — согласился он.
— Хочешь? Икра с картошкой.
Он покачал головой, разулся и вошел в гостиную.
— Ну что? — начал он. — Как дела?
Я пожал плечами, проглотил кусок и сделал большой глоток воды.
— С чем?
— Со всем, — сказал он. — Например, с писательством.
— Хорошо.
— А с преподаванием?
— Хорошо.
— А с сексом?
— Ну-у… что тут скажешь? Не особо. А у тебя?
— Ты и сам сегодня видел, — ответил он. — Этим все и ограничивается.
— Ясно. — Я соскреб последние икринки, размазал их по раздавленной картофелине, насадил ее на вилку и отправил в рот. Губы сделались гладкими от жира.
— И перспективы в этом отношении тоже не особо радужные, — продолжал он. — Все девушки старше шестнадцати отсюда уехали. Остались школьницы и их матери. А среднее звено искоренено.
— Среднее звено искоренено, — повторил я и, встав, положил на тарелку приборы, взял в другую руку стакан и пошел на кухню. — Звучит так, как будто на них нарочно охотились.
— Но ведь так оно и есть! Если бы они до сих пор тут жили, мы выступали бы в роли охотников. Но они живут в других местах, и там на них охотятся другие.
Я поставил тарелку со стаканом возле мойки и пошел в спальню за плавками.
— До меня наконец дошел смысл выражения «Страна вечной охоты», — сказал я. — Раньше я никак не мог взять в толк, что в этом такого замечательного. Вечно бегать по лесу в поисках дичи. Оказывается, это в переносном смысле.
— Не знаю уж, что в этом такого замечательного. — Нильс Эрик заговорил громче, чтобы мне в спальне было его слышно: — Занятие мучительное, а добыча ничтожная. По крайней мере, у меня так. Куда лучше встречаться с кем-нибудь одним.
Я положил в пакет плавки и полотенце, подумал, не нужно ли еще чего-нибудь, но нет, пожалуй, это все, что требуется.
— У тебя давно в последний раз была постоянная девушка? — спросил я.
— Три года назад. — Увидев, что я собрался, он направился к двери.
— А учительницы тебе как? — спросил я.
Он нагнулся и зашнуровал ботинки, а когда выпрямился, щеки у него слегка покраснели.
— Если им захочется, то я с удовольствием, — сказал он.
По дороге мы поднимались молча — в такой ветер ходьба сама по себе требовала усилий.
Снежинки больно впивались в неприкрытые участки кожи. Когда мы нырнули в здание школы, у меня было такое чувство, словно я спустился с палубы в трюм большого корабля. Нильс Эрик зажег свет, мы, прыгая через несколько ступенек, поднялись по лестнице и, усевшись в раздевалке друг напротив друга, начали переодеваться. Ветер бился в стены и выл в вентиляции, но внутри было спокойно. Может, это от неподвижности? Помещения были пусты, вода в бассейне спокойно поблескивала.
Запах хлорки околдовывал. В голове замелькали картинки из детства, когда мы каждую неделю ездили в бассейн Стинтахаллен: бумажные кульки со сладостями, которые мы покупали в маленьком магазине, вкус леденцов в форме гаек, зеленых и черных, лакричных и мятных. Лампы, похожие на тропические водопады. Белая купальная шапочка с норвежским флагом, темно-синие очки.
Я затянул шнурок на плавках и прошел в наш небольшой бассейн. Плитка на полу холодила ноги, снег кружился в свете фонаря за окном, в подступающей к ним заоконной тьме.
Вода в бассейне, темная сверху и синяя в глубине, блестела, словно зеркало. Даже жалко ее тревожить, подумал я. По крайней мере, нырять с разбегу я не стал, а вместо этого спустился по металлической лестнице и постарался не поднимать волны. Впрочем, старался я напрасно, потому что вошедший следом за мной Нильс Эрик подбежал к краю бассейна и прыгнул в воду, так что разлетелись брызги. Он проплыл под водой до противоположного бортика, вынырнул и, с шумом вдохнув, тряхнул головой.
— Красота! — крикнул он. — Ты чего, трусишь?
— Нет! — крикнул я в ответ.
— В воду заходишь, как старая бабка!
Внезапно я вспомнил, как однажды обманул Дага Лотара. Я зашел в бассейн на несколько минут раньше, чем он, вывернул купальную шапочку наизнанку, надевая, слегка сдвинул ее на затылок, как делают пожилые женщины, и, вытянув голову повыше над водой, поплыл, медленно, со старушечьей старательностью разводя руки. Старушка из меня получилась такая правдоподобная, что Даг Лотар меня не узнал, хотя в просторном бассейне нас плавало всего четверо. Бросив на меня взгляд, он отнес меня к другой категории и перестал замечать. Он позвал меня, но, не дождавшись ответа, развернулся и скрылся в раздевалке.
Выпятив грудь, я медленно рассекал воду, а затем нырнул, пару раз с силой взмахнул руками и оказался у противоположного бортика. Нильс Эрик с другой стороны старательно изображал кроль. Я проплыл бассейн туда и обратно, снова и снова, после чего остановился возле дальнего бортика и посмотрел в окно. Положив руки на бортик, я обернулся и взглянул на белые брызги, разлетавшиеся из-под рук и ног Нильса Эрика, и вспомнил, как отец Гейра однажды сказал, что, когда плывешь кролем, надо лежать спокойно, словно под тобой вата. Взгляд мой упал на открытую дверь.
Дьявол, точно. Сауна.
Я вылез, прошел в раздевалку и включил печку в сауне, после вернулся в бассейн и плавал еще с полчаса, пока мы не решили, что пора вылезать.
В сауне мы залезли на верхний полок. Я плеснул на камни водой, и меня обдало паром, быстро заполнившим тесную кубическую комнатушку.
— Вот он, главный бонус этой работы. — Нильс Эрик отбросил назад мокрые волосы.
— И единственный, — сказал я.
— Еще бесплатный кофе. И газеты. А при увольнении — торт.
— Ура, — добавил я.
Мы помолчали. Он пересел на полок пониже.
— А ты много где успел поработать? — немного погодя спросил я, прижавшись спиной к стенке. От жара голова потяжелела, как будто в нее залили свинец.
— Нет. Только в больнице. А, ну да, и в парке — давным-давно, в летние каникулы. А ты?
— Садовником, на паркетной фабрике, в газете, в психушке. И на радио. Но за радио не платили, так что это не считается.
— Ага… — лениво пробормотал он.
Я взглянул на него. Нильс Эрик, закрыв глаза, привалился к полку, на котором сидел я, и уперся в него локтями. Присущая ему живость и энергия оттенялась чем-то иным, стариковским, трудноопределимым, так как оно ничем себя не проявляло, присутствуя только в виде некой ауры, которую замечаешь лишь отрицая ее, как в тот раз, когда меня ошарашило, что он тоже слушает The Jesus and Mary Chain и они ему нравятся, ну да, а впрочем, почему это меня удивило?
Он выпрямился и повернул голову.
— Слушай, — проговорил он. — Я тут надумал кое-что. Знаешь дом Хильды?
Я покачал головой:
— Дом Хильды? Это еще что такое?
— Такой желтый домик у поворота. Там жила Хильда, бабушка Эвы. Несколько лет назад она умерла, и теперь дом пустует. Я тут с владельцами поговорил, и они счастливы будут его сдать. Без жильцов он быстрее обветшает. И аренду маленькую хотят, почти ничего. Всего пять сотен в месяц.
— И что? — не понял я.
— Мне одному целого дома многовато. Я подумал — может, снимем его на двоих? Сэкономим кучу денег на аренде, да и еда дешевле выходит, когда живешь вдвоем. Что скажешь?
— Ну-у… — протянул я. — Почему бы и нет?
— Спальня у каждого будет своя, остальные комнаты — общие.
— Тогда все решат, что мы геи, — сказал я. — Двое практикантов нашли друг друга.
Он расхохотался:
— И ты это говоришь, когда мы с тобой сидим наедине в сауне…
— То есть слушок уже пополз?
— Нет, конечно, ты чего, спятил? Твой интерес к противоположному полу очевиден. Ориентацию твою никто под сомнение не ставит. Ну так как, согласен?
— Да. Хотя нет. Мне же писать надо. А писать я могу только в одиночестве.
— Там рядом с гостиной еще одна комната есть. Можешь ее занять. Она как раз подойдет.
— Ну, тогда, собственно, почему бы и нет, — согласился я.
Когда мы, переодевшись, поднимались по лестнице, я задал вопрос, давно меня мучивший, задать который в сауне мне претило из-за наготы.
— В той сфере, которую мы сегодня затронули, у меня проблема, — начал я.
— Это в какой?
— В сексе.
— Давай, выкладывай!
— Говорить об этом нелегко, — сказал я, — но дело в том, что… Да, у меня все как-то чересчур быстро получается. Вот так. Как-то так.
— А-а, в лучших традициях, — он кивнул. — И что?
— Да ничего. Я думал, может, ты чего посоветуешь. Когда такое случается, чувствуешь себя ужасно неловко, сам понимаешь.
— Насколько быстро? За минуту? Три? Пять?
— По-разному бывает. — Ухватившись за ручку, я толкнул большую стеклянную дверь.
Кожа, сохранившая тепло сауны, не чувствовала ветра. Я видел, как он свирепствует между зданиями, но едва ощущал.
— Наверное, минуты три-четыре.
— Карл Уве, но это вполне себе неплохо. — Он плотнее обмотал шею шарфом и натянул на уши шапку. — Четыре минуты — это довольно долго.
— А у тебя с этим как?
— У меня? Наоборот. Я могу сто лет пыхтеть, и все без толку. В общем, тоже сложности. Могу полчаса стараться, и все равно никак. Иногда проще прекратить.
Мы зашагали вниз по дороге.
— А когда ты дрочишь, — сказал он, — тоже быстро кончаешь?
Щеки у меня залило румянцем, но в такую погоду ничего не разглядишь. К тому же вранья Нильс Эрик не ждет, так что мне ничего не грозит.
— Примерно так же, да.
— Хм. И у меня так же. Да ты сегодня и сам, наверное, понял. Я бесконечно пытаюсь, и никак.
— Думаешь, это физиология? — спросил я. — Или это в голове? А вообще я бы с тобой поменялся. Лучше уж когда наоборот.
— Понятия не имею, — ответил он. — Скорее всего, физиология. По крайней мере, у меня всегда так было. С самого первого раза. Я и не представляю, каково это, когда все иначе. Но говорят, надо кончик ущипнуть. Посильнее. Или слегка за яйца потянуть. И пыхти себе дальше.