Кто-то отправился в магазин, другие уселись на солнце возле школы. Я зашел за школу и закурил, глядя на футбольное поле, где снег почти совсем стаял, и на сверкающую воду фьорда. Подойдя к нескольким ученикам, я спросил, как продвигается работа. Прищурившись, они посмотрели на меня.
— Хорошо продвигается, — ответила Андреа.
— Вот идет Карл Уве, — медленно, словно диктуя сама себе, проговорила Вивиан, одновременно выводя ручкой в тетради буквы, — он очень сексуальный.
Андреа отвела взгляд.
— По крайней мере, Андреа так считает, — добавила Вивиан.
— Глупости несешь, — сказала Андреа.
Обе они посмотрели на меня и улыбнулись. Куртки они обвязали вокруг талии и сидели в одних футболках, с голыми руками.
Меня переполняли те же чувства, что и той весной, когда я сам учился в седьмом классе. Мы гонялись за девчонками, а схватив, задирали им футболку и трогали грудь. Девчонки вопили, но не особо громко, так, чтобы учителя не слышали.
Чувства переполняли те же, однако все остальное стало иным. Мне было не тринадцать, а восемнадцать, и я был не их одноклассником, а учителем. Моих чувств они не видели, и о том, что бурлит у меня внутри, не знали. Я, их молодой учитель, только улыбался.
— Ваши работы я хотел бы прочесть на уроке вслух, — сказал я, — поэтому советую подбирать слова с бо́льшим тщанием.
— Тщанием? — не поняла Вивиан. — Это что значит?
— Когда вернемся в школу, загляни в словарь, — посоветовал я.
— Вечно вы так, — сказала Андреа, — со своим словарем. Загляни в словарь да загляни! Чего бы вам просто не взять и не объяснить?
— Он и сам не знает, — съехидничала Вивиан.
— У вас еще пять минут, — сказал я, — и возвращайтесь.
Я направился к дверям, слыша, как они смеются, и сердце мое переполнилось теплом к ним, впрочем, не только к ним, а вообще ко всем деревенским школьникам и всем людям в мире.
Такой был день.
Спустя одиннадцать лет я сидел в кабинете в нашей первой квартире в Бергене и отвечал на мейлы, когда зазвонил телефон.
— Алло, это Карл Уве, — сказал я, сняв трубку.
— Привет, это Вивиан.
— Вивиан?
Едва она назвала свое имя, как внутри у меня все похолодело и почернело.
— Да. Вы меня помните? Вы у нас учителем были.
Никакой обиды в ее голосе я не услышал. Я вытер вспотевшую ладонь о штанину.
— Разумеется, помню! — сказал я. — Как ты поживаешь?
— Отлично! Мы сейчас тут вместе с Андреа сидим. Мы про вас в газете прочитали — вы в Тромсё собираетесь. Вот мы и подумали — может, встретимся?
— Конечно! — сказал я. — Было бы чудесно.
— Мы вашу книжку прочитали. Клевая!
— Тебе правда нравится?
— Ага! И Андреа тоже.
Чтобы задушить в зародыше всякое желание поговорить о сюжете книги, я спросил, чем они сейчас занимаются.
— Я в рыбоприемнике работаю. Ничего удивительного, да. А Андреа в Тромсё учится.
— Ясно, — сказал я. — Интересно будет с вами снова повидаться. Давай решим, во сколько и где?
Она предложила встретиться в кафе неподалеку от того места, где я должен был выступать, на несколько часов раньше. Я согласился — «ну, увидимся» — и положил трубку. Прошло несколько недель, я вошел в кафе и в дальнем углу увидел их. Заметив меня, они засмеялись и сказали, что я вообще не изменился. А вы изменились, сказал я, и так оно и было: хоть их лица и поведение остались прежними, девочки стали взрослыми, и двойственность, присущая им прежде, исчезла. Теперь ими всецело управляла женственность.
Я снял пальто, подошел к стойке и заказал кофе. Я нервничал: обе прочитали роман, а значит, узнали себя. Решив взять быка за рога, я уселся, закурил и спросил, прочли, значит, роман? Да, закивали обе. Я в нем не о вас пишу, хотя сходство, наверное, есть, сказал я. Еще какое, согласилась Андреа, но это ничего, так даже интереснее. Они рассказали обо всем, что за последние годы случилось в деревне, а событий произошло немало. Самым значительным стало дело о домогательствах в школе, виновных судили и приговорили к тюремному заключению, а жители деревни разделились на два лагеря. Большинство учителей по-прежнему работали. Вивиан дружила со своими сверстниками и рыбаками моего возраста. Андреа жила студенческой жизнью в Тромсё, а домой приезжала на каникулы и иногда на выходные.
Я разговаривал с ними так, словно им все еще было по тринадцать, как будто не мог сойти с накатанной колеи, а когда спустя час мы расстались, до меня дошло, как это было глупо, особенно по отношению к Андреа.
Они пришли и на мое выступление, и на обсуждение потом тоже остались, а в конце подошли и попрощались. Вместе со мной выступал Туре, и мы с ним и еще с парой человек весь вечер пили. Ночью я снова увидел Андреа — она стояла с каким-то парнем в очереди на такси, парень встал сзади, она, вытянув руки за спину, обнимала его, а он целовал ей шею и гладил грудь. Меня накрыло почти диким ощущением краха, я перешел на другую сторону улицы, и Андреа меня не заметила или сделала вид, будто не замечает, и я подумал, что разыграй я карты правильно — и сейчас она была бы моей. Но я был женат и в игре не участвовал, поэтому все ограничилось мыслью, которая мучила меня долгие месяцы, долгие годы: мне следовало хотя бы попытаться с этим покончить.
Через две недели после того как Видар заявился ночью к Нильсу Эрику и искал меня, начались пасхальные каникулы и я уехал домой, на юг.
Мама, встречавшая меня на причале в Лавике, казалась усталой, в том году на нее навалилось много работы, а когда она не работала, то ездила в Сёрбёвог ухаживать за своими родителями.
Днем мы болтали, она готовила еду, а я читал, лежа на диване. Несколько раз я сходил за продуктами в магазин в центре Фёрде. По вечерам мы смотрели телевизор.
Мама сказала, что Юн Улав тоже дома, я позвонил ему, и мы договорились встретиться в Фёрде на следующий день. Он вырос в Дале, в часе езды от мамы, и на дискотеке, куда мы пошли, было полно его знакомых. Я пил пиво и болтал с ним. Здесь, за пределами резервации, какой я начал постепенно считать Хофьорд, все воспринималось проще и легче. Я рассказал, что хочу подать документы в Хордаланнскую академию писательского мастерства. Он о такой ни разу не слышал, хотя она и находилась в Бергене, там же, где он учился. Но она совсем новая, в тот год у них был первый набор.
— А кто там вообще преподает? — спросил он.
— Я о них никогда не слышал. Видимо, какие-то никому не известные вестланнские писатели. Рагнар Ховланн, Юн Фоссе и Ролф Саген. Знаешь таких?
Юн Улав покачал головой.
— Жалко, — сказал я. — Похоже, это местечковый междусобойчик. Но всего год, а потом можно получить ссуду на учебу. И тогда уже только писательством и заниматься.
— Ты в прошлом письме писал, что подашь документы в лондонский Голдсмитс? — вспомнил он.
Я кивнул:
— Я и туда подам, да. Ингве мне адрес нашел, и я недавно им написал и попросил прислать анкеты для поступления.
Юн Улав поглядывал вокруг, словно кого-то высматривая. Дискотека только открылась после выходных, и народу было полно.
— Пойду пройдусь, — сказал он.
— Ага, я тут посижу, — ответил я.
Подумать только — сидеть там, где меня никто не знает!
Чувствовать, как подбирается хмель. Курить, пялиться на девчонок, да просто ничего не делать — для разнообразия.
Вернувшись через час, Юн Улав нашел меня на прежнем месте, я даже позы не менял, так и сидел, подперев рукой щеку.
— Встретил гимназических приятелей, — сказал он, — мы вон там сидим. Пошли со мной.
Я слез со стула и пошел за ним. Юн Улав остановился возле столика в противоположном конце зала, рядом с дверью.
— Это мой двоюродный брат Карл Уве, — сказал он.
Сидевшие за столом равнодушно покивали.
Среди них я обратил внимание на одну девушку. Она сидела напротив и не обращала на меня внимания. Смеясь, она склонялась вперед и клала ладони на столешницу. Белокожая, с темной, падающей на глаза челкой, но притягивало меня не это, а ее глаза, голубые, в какой-то миг полные радости, а в следующий — уже серьезные и внимательные.
Я подумал, что она похожа на француженку, и сел рядом с Юном Улавом. Она была красива, а когда улыбнулась, у меня мороз пробежал по коже.
Она излучала сияние.
— Тебе пива взять? — спросил Юн Улав. — Они скоро закроются.
Две минуты назад я радовался, что они скоро закроются, а сейчас это приводило меня в отчаяние, такое же бессмысленное, какое охватывало меня на вечеринках, когда кто-то вставал и уходил, словно с каждым уходящим я на шаг приближаюсь к смерти или еще к чему-нибудь ужасному.
— Я с тобой схожу. — И я направился вместе с ним к бару.
— У меня только на два пива хватит, — сказал Юн Улав.
— Кто она? — спросил я.
— Кто?
— Девушка за столом.
Юн Улав обернулся. Неужели он вообще ее не заметил?
— А-а, это, — протянул он. — Это Ингвилд.
— Ты ее хорошо знаешь?
— Нет, почти не знаю. Она в Каупангере живет. Но я знаю ее парня, Тура. Вон, видишь, на стуле спит. Вечно он так.
Даже не будь у нее парня, разве у нас с ней были бы шансы?
Я приехал на каникулы к матери, через два дня собирался уезжать, о чем я вообще размечтался? Один взгляд на красивую, но незнакомую девушку — и я уже строю планы? О нас с ней?
С чего вообще?
Она излучала сияние.
Полкружки я выпил сразу же возле бара, пока Юн Улав расплачивался; я сразу же заказал еще пива и отнес обе кружки к столу. Совсем скоро четверо из сидевших там поднялись. Как я понял, они ехали в одной машине и засобирались по домам.
За столом остались Юн Улав, еще один парень, болтавший с Юном Улавом, Ингвилд и я. И ее парень, но он спал и был не в счет.
Я сделал пару больших глотков.
Ингвилд сидела, повернувшись в пол-оборота и глядя через плечо.
— Забери это пиво, если хочешь, — предложил я, нагнувшись к ней, — я его не пил.
— Совершенно незнакомый парень предлагает мне пиво, причем пиво это уже довольно давно перед ним стоит — как-то подозрительно все это. Но ты, похоже, добрый. — Она разговаривала на диалекте округа Согн, а улыбаясь, щурилась.