…После переводных экзаменов в институте устраивался традиционный весенний бал.
Маша вошла в зал ровно на пять минут позднее условленного срока. Чтобы опоздать на эти пять минут, она постояла в вестибюле.
Свежий ветер врывался в окна и дверь. Маша жалась от холода в открытом платьице с короткими рукавами. Из фойе неслись звуки музыки, шум; где-то пели.
И вдруг ей стало жаль Митю за то, что он ждет, и она побежала.
Митя был один у окна, беспомощный среди веселья и шума: он не очень-то умел развлекаться, даже не умел танцевать. Может быть, за эти пять минут он вообразил, что несчастлив.
Маша пробиралась вдоль стены, мимо танцующих, к Мите, но Борис Румянцев перехватил ее на пути. Он загородил Маше дорогу и протянул веточку лиловой сирени, не сомневаясь, что польстит ей вниманием.
— Специально для тебя, — сказал Румянцев, с фамильярной уверенностью вкалывая веточку в волосы Маши. Он был очень доволен собой, этот молодой человек.
— Ах, совсем ни к чему! — ответила Маша и не успела опомниться — Румянцев кружил ее в вальсе. — Слушай, пусти-ка меня!.. — сказала она с досадой.
— А если не пущу?
Обернувшись, она поймала взгляд Мити и ужаснулась — с таким изумлением он смотрел на нее.
Наконец она к нему подошла.
— Танцуй! Что ж ты, танцуй! — говорил Митя. — Весело? Верно?
Однако он казался не очень веселым.
Маша вынула из волос сирень и бросила в окно.
Митя быстро взглянул на нее, хотел что-то сказать — не сказал, потянулся, чтобы снять с ее платья обрывок серпантина, но опустил руку, не коснувшись плеча, и вдруг покраснел.
Маша смутилась.
Это был их последний бал в институте…
«Что ж я делаю! — испуганно подумала Маша. — Что толку перебирать и перебирать то, что было?»
Учебник оставался раскрытым на той же странице, и ни одно слово не было еще вписано в толстую общую тетрадь, где утром Маша вывела крупным почерком заголовок: «Конспект по старославянскому языку».
На курсе между тем занятия шли полным ходом.
Ася Хроменко, маленькая светловолосая киевлянка с черными ниточками бровей, записалась на семинар по Толстому. Она решила работать в этом семинаре не потому, что изучать Толстого ей казалось важнее или интереснее, чем Пушкина, а потому, что руководителем был Валентин Антонович.
Пушкинский семинар вел местный доцент.
— Валентин Антонович — известный профессор. Профессора всегда поддерживают студентов, которые работают у них.
— Зачем тебе нужно, чтобы он поддерживал? — спросила Маша.
— Может быть, я хочу поступить в аспирантуру.
— При чем же тут он?
Ася смеялась:
— Ты просто чудачка! А ты хорошо знакома с Валентином Антоновичем?
У Маши не хватило мужества ответить «нет».
Валентин Антонович нравился курсу. Нравилась его известность и то, что он был прост, немного рассеян и добр и охотно шутил со студентами.
Особенно нравилось студентам, что тот мир высоких человеческих чувств и идей, который составляет содержание искусства, он понимал широко и интересно.
Ясно было, что именно в этом мире заключалась его настоящая жизнь.
На лекциях Валентина Антоновича Ася садилась в первых рядах. Маша, напротив, устраивалась где-нибудь подальше. Едва заканчивалась лекция, она спешила уйти из аудитории. Маша читала книги Валентина Антоновича, была увлечена ими, но Асины разговоры о том, как полезно для будущего заручиться поддержкой знаменитого профессора, и завистливые намеки на то, что у Строговой есть такая поддержка, сердили Машу, приводили почти в отчаяние.
— Он меня совершенно не знает, — в конце концов призналась она.
Ася лукаво посмеивалась:
— А кто тебе помог поступить в институт без документов?
— Но ведь он только подтвердил, что я действительно училась в московском вузе. А документы теперь прислали.
— Ага, подтвердил? А говоришь, что не знает!
Маша избегала встречаться с Валентином Антоновичем.
Иногда, поискав ее глазами среди других, профессор спрашивал:
— Где же моя землячка?
— Строгова день и ночь учится, — спешила вступить в беседу Ася. — Она очень усердна.
— Усердие — одна из добродетелей, — улыбнулся профессор.
Ася истолковала его слова по-своему: кому не хватает таланта, приходится стараться. Она провожала Валентина Антоновича до профессорской, всегда имея в запасе заранее придуманную тему для разговора.
А Маша шла в читальню и, положив перед собой стопку книг, долго сидела над ними.
Связь между жизнью народа и жизнью искусства открывалась перед нею все значительней и яснее. Так Маша пришла к Маяковскому.
«Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо!..»
Разумеется, она читала Маяковского и раньше, в десятилетке. И тогда эти строки ей были известны, но по-настоящему они зазвучали для нее только теперь. Только теперь она поняла: истинное искусство с народом.
В этом ее убеждали книги, над которыми Маша забывала о голоде. Стихи на газетных полосах, которые писались между боями, и, может быть, где-то в окопе, стиснув, как она, зубы, их читал Митя Агапов. Убеждали лекции профессора Валентина Антоновича.
В декабре радио принесло известие: начался разгром фашистов под Москвой.
Маша бежала институтским коридором, готовая кинуться на грудь каждому встречному.
— Под Москвой немцев бьют! Вы слышали? Наши гонят фашистов!
Вдруг она увидела Валентина Антоновича. Он шел навстречу, бледный, в пальто нараспашку, галстук сбит набок, колечки волос беспорядочно спутаны.
— Валентин Антонович! — закричала Маша и всхлипнула.
Он посмотрел на нее незнакомо, откуда-то издали, торжественным взглядом:
— Потрясены? Началось. Вспомните Пушкина. «Хмельна для них славянов кровь, но тяжко будет им похмелье».
Глава 6
Огонек коптилки жалко мигал, черная струйка дыма тянулась вверх. Огонек качался. По углам качались темные тени.
Ирина Федотовна сидела у коптилки, закутавшись в платок. Она не читала, не шила, а просто наблюдала, как тянется вверх тоненькая струйка копоти.
Утром Маша наспех приносила матери ведро воды и убегала в институт. Уходил Кирилл Петрович. Ирина Федотовна оставалась одна.
«Что сегодня может случиться? Ничего. Может быть, принесут письмо».
Иногда действительно приносили письма. Сестра Поля писала из Владимировки, что в деревне много приезжих ребят, эвакуированных из разных городов, в школе прибавилось работы, а по колхозу и вовсе.
Председателем выбрали Дуню Бочарову.
«Давно ли Дуня сидела у меня за партой, русоволосая девочка, бойчее всех решала задачки! — писала Поля. Теперь мы с ней вместе потруднее задачки решаем. Весна далеко, а придет… Мужиков в деревне почти не осталось, вот мы с ней и раскидываем, две бабы, умом. Бывало в моей жизни немало экзаменов, но такого еще не случалось».
«Поля, Поля! — с горькой улыбкой думала Ирина Федотовна. — Ты-то выдержишь и этот экзамен, а уж если кто баба, так, видно, я».
Писал Иван Никодимович с фронта.
Все друзья жили суровой, деловой жизнью.
Кирилл Петрович хмурился, видя пожелтевшее лицо Ирины Федотовны.
— Сходи к врачу. Тебе необходимо полечиться.
Ни он, ни Маша не догадывались, что Ирине Федотовне нужно не лечиться, а изменить свою жизнь, чтобы в нее вошли значение и смысл.
Однажды принесли письмо для Маши. Ирина Федотовна прочитала обратный адрес — полевая почта.
Несколько раз она брала в руки конверт, перечитывала адрес и весь день вспоминала далекий городок и свою юность за зеленым палисадом, где весной цвели вишни и яблони.
Письмоносец дергал у калитки колокольчик. Хриплым лаем отзывался старый пес Каштан. Ириша бежала через сад и у калитки разрывала конверт: «Действующая армия. Кирилл Строгов».
Теперь Маша…
Ирина Федотовна приготовила ужин. Она ждала Машу, хотела даже сходить за ней в читальню.
— Письмо! С фронта, — радостно сообщила она, едва Маша вернулась.
Маша сбросила пальто и быстро подошла к столу.
Ирина Федотовна из деликатности вышла, постояла несколько минут за дверью.
«Теперь можно», — решила она, тихонько толкнув дверь.
Маша сидела у стола, подперев ладонью щеку, и задумчиво рассматривала нераспечатанный конверт.
«Письмо не то», — огорчилась Ирина Федотовна.
Маша качнула головой, словно стряхнув задумчивость, и надорвала конверт.
«Здравствуй, Маша! Пишет тебе с передовых позиций друг твой Сергей Бочаров. Много ребят полегло на защите дорогой нашей столицы Москвы, а я остался невредимым и не тронутым пулей.
Устояла Москва и навеки будет стоять.
Маша, шлют ли тебе вести из деревни Владимировки? Спасибо Пелагее Федотовне: она мне пишет про все новости чаще родных. Мою мать назначили председателем колхоза. Пелагея Федотовна обнадеживает, что дело у нее пойдет хорошо, да и я в своей матери не сомневаюсь ничуть — она без отца нас, четверых, подняла и в общественной жизни мужику не уступит. А все-таки боязно. Ну, правда, Пелагея Федотовна иной раз подсобит, не без этого.
Маша! Помнишь ли ты нашу последнюю встречу? Здесь есть хорошие и геройские девчата, но у меня с ними отношения формальные.
Напиши, если не забыла меня.
С комсомольским приветом
Сергей Бочаров ".
Маша неосторожно вздохнула — коптилка погасла.
— Какая неловкая! — с досадой проговорила Ирина Федотовна, зажигая спичку.
Письмо лежало на столе.
— Очень мне грустно… Дай прочесть, что пишут с фронта.
— Что с тобой, мама? — удивилась Маша.
Ирина Федотовна прочитала письмо, налила Маше чаю.
— Что ты ответишь?
— Напишу: "Милый Сергей, я тоже не забыла тебя и Владимировку", — говорила Маша, задумчиво глядя на огонек. — Напишу, что горжусь им и его матерью. Очень горжусь!
— Как ты сказала? — переспросила Ирина Федотовна, опустив на колени полотенце и блюдечко.
— Что с тобой, мама?
— А если бы ты… если бы, положим, представь себе… — Ирина Федотовна с ожесточением принялась тереть сухое блюдечко полотенцем, — если бы ты вздумала написать ему про свою мать? Нет, интересно, что бы ты написала? Ах, боже мой! Все вы заняты своими делами. Разве вы можете понять!