Через все эти сюжетные линии проходит рассказ о Комбо, который неожиданно возвращается в конце первого сезона, узнав, что его мать умирает. В следующей серии Комбо появляется в доме Лол как раз в тот момент, когда она убивает отца. Он предлагает взять убийство на себя, чем как бы искупает вину за нападение на Милки в фильме. «Разреши мне сделать доброе дело», – говорит он. Комбо попадает в тюрьму и возвращается на экран только в середине второго сезона, опять же в критический момент: Лол навещает его в тюрьме, чувствуя себя виноватой – не столько за убийство отца, сколько за то, что Комбо сидит из-за нее, – и отчасти и это приводит к попытке самоубийства. Комбо выходит на свободу в третьем сезоне – но прошлое все равно настигает его в лице Милки, который не упускает возможности ему отомстить.
Помимо этих четырех основных линий, в сериале показаны истории второстепенных персонажей. Например, Труди (продавщица, пытавшаяся отговорить Шона от покупки ботинок Dr. Martens в фильме), соблазняет Гаджета (Гэри), одного из членов банды. Их отношения разыгрываются ради смеха, она заставляет его предстать в образе Блейка Каррингтона из «Династии»[55], а затем в образе Кларка Гейбла, втягивая при этом в различные «неудобные» сексуальные практики. Между тем у Труди есть сын, вероятно, от Мегги[56], который чуть не умер из-за сердечного приступа в туалете на несостоявшейся свадьбе Вуди и Лол. Подобные истории разгружают основной сюжет: переходы от комедии к трагедии иногда неуклюжи, но в этих сопоставлениях обнаруживаются поразительные параллели и даже горькая ирония. Эпизоды часто завершаются монтажными склейками, охватывающими весь спектр персонажей; есть и более торжественные моменты, когда вся банда собирается вместе: за просмотром или игрой в футбол, в караоке, на музыкальном фестивале или свадьбе.
Итак, одной из самых важных тем сериала становятся отношения между настоящим и прошлым. Конечно, отчасти это связано с процессом взросления: мы видим, как герои (и, соответственно, актеры, которые их играют) меняются с годами. Однако сериал отсылает нас к еще более широкой проблеме памяти и хода времени как такового. Иногда мы принимаемся ностальгировать по прошлому, иногда испытываем сожаление от потери, а порой вспоминаем о нем с ужасом.
Таким образом, на одном из уровней повествование строится в терминах знакомой дихотомии «потерянного и обретенного». В самом начале мы видим Шона, утратившего связь с бандой, чтобы потом, в конце, наблюдать за тем, как ребята собираются вместе и поют серенаду под его окном посреди ночи, надеясь вернуть друга. Банда символизирует ценности дружбы, верности и поддержки, что часто выручает героев в кризисные моменты. Между тем сюжетная линия Вуди и Лол – это история о потерянной и обретенной любви: попытка Вуди повторить их свадьбу не может увенчаться успехом (из-за убийства Мика), и они отдаляются друг от друга. Однако после попытки самоубийства Лол Вуди приходит к ней в больницу; в какой-то момент, уже в другой сцене, он произносит следующую знаковую фразу.
У меня есть безумная идея. Почему бы нам не повзрослеть?
События прошлого (жестокое обращение Мика с дочерями, нападение Комбо на Милки) продолжают влиять на настоящее, оказывая травмирующее и разрушительное действие. Оттуда тянутся непройденные пути, нерешенные проблемы и недосказанные вещи; то, что мы должны помнить, и то, что мы предпочли бы забыть. Иногда прощение невозможно. Во втором сезоне, когда Лол ищет помощи у молящейся за нее медсестры, а затем убежища в церкви, эти проблемы приобретают почти религиозный характер, что усиливается псевдорелигиозной музыкой [9]. Аналогичным образом еще одна связка «потеря – обретение» в сериале – это уход и возвращение Комбо: под конец он становится почти святым, но все равно не может искупить грехи прошлого и должен быть принесен в жертву.
Прерывистость повествования подчеркивает значимость этой темы – по сюжету между сезонами проходит два года; в реальном же времени между вторым (показанным в 2011 году) и третьим (2015) сезоном проходит еще больше. Мы вынуждены заново открывать для себя знакомых персонажей, одновременно с тревогой и удовольствием. Выяснять, что с ними стало, иногда забавно, иногда удивительно, но порою такое «возвращение» может вызвать чувство утраты или сожаления. Некоторые из этих изменений кажутся не столь глубинными, хотя они отражают более значительные жизненные перемены. Например, за период между окончанием фильма и началом телесериала Шон превратился из маленького ребенка в неловкого подростка, а Вуди отказался от образа скинхеда в пользу модной прически. Другие изменения куда более радикальны и заставляют нас искать ответы на новые вопросы. Например, в начале второго сезона мы видим Вуди, снова живущего с родителями в доме среднего класса, встречающегося с новой, совершенно обыкновенной девушкой: несмотря на модную стрижку, он, похоже, превращается в своего отца, хотя и сопротивляется этому. В начале третьего сезона мы узнаем, что несколько девушек теперь работают в столовой в местной школе, а некоторые парни выпрашивают бесплатные обеды – и, как говорит один из них (с неявной отсылкой к главной из тем сериала), «дело в ностальгии, вот почему мы сюда приходим». Действительно, на протяжении всех трех сезонов мы убеждаемся, что перемены никогда не бывают абсолютными и прошлое всегда возвращается.
Память здесь – не столько народная или социальная, хотя серии часто начинаются с кадров из исторической хроники, как в начале фильма. Скорее память – это вопрос индивидуальной психологии; и съемка построена так, чтобы соответствовать чувствам персонажей или, наоборот, создавать ироничный контраст. Похожим образом авторы сериала работают и с историческим материалом, который сопровождает действие: во втором сезоне перед тем, как навестить Комбо, Лол смотрит рождественский эпизод сериала «Жители Ист-Энда», где героиня Полин Фаулер приходит к Грязному Дэну в тюрьму. Исторический материал здесь уже менее политизированный, нежели в фильме, он также способен вызывать ностальгию и задавать контекст происходящему.
Даже в финальном эпизоде, где кадры возвращают нас к расизму начала восьмидесятых годов и сценам из оригинального фильма, это кажется не столько изображением «состояния нации», сколько напоминанием о мотивах, которые приводят Милки к убийству Комбо. (Сам он этого не делает, но, судя по всему, после нападения он пообещал семье, что отомстит. И мы снова возвращаемся к мысли, что прошлое не всегда можно забыть или простить.)
Особенно сильно прошлое влияет на историю Лол, за которой мы пристально следим в первых двух сезонах. Призрак Мика, отца Лол, преследует дочь сродни маньяку – она постоянно слышит его хриплое дыхание и видит его бороду. Попытка Лол найти спасение в религии терпит крах, когда он садится на церковной скамье позади нее. В сценах, где врачи промывают желудок Лол после попытки самоубийства, мы видим множество быстро сменяющих друг друга образов – некоторые из них довольно абстрактные и пугающие, но большинство представляют собой воспоминания о событиях, которые мы сами видели в предыдущих сценах. Только после этого «очищения» или даже «изгнания» воспоминаний она воссоединяется с Вуди. Второй сезон – это возможность «пересмотреть» воспоминания и для Лол, и для зрителя.
Если фильм «Это – Англия» можно рассматривать как своего рода историю «вступления в возраст», то три сезона сериала предлагают более сложные, многогранные размышления о течении времени и об опыте молодых людей, осваивающих взрослую жизнь. Конечно, эти отличия во многом обусловлены форматом. Фильм длится полтора часа; это довольно емкое повествование, сосредоточенное на одном главном герое. Девять часов телесериала позволяют увидеть гораздо более разнообразный и разветвленный сюжет, при этом сам сериал тщательно продуман и выстроен. Такой характер повествования помогает понять, что «вступление в возраст» – это скорее длительный процесс, чем нечто окончательно достигнутое [10]. Далее я расскажу о том, к каким социальным и политическим последствиям привели эти различия как в случае фильма, так и в случае телесериала.
Артхаус и соцреализм
Фильм «Это – Англия» и в целом творчество Медоуза можно соотнести с различными традициями соцреализма в британском кино. Их история начинается с документальной традиции тридцатых годов, фильмов о «социальных проблемах» пятидесятых и «кухонных драм» шестидесятых, а также так называемого брит-грит[57] девяностых. Эти фильмы часто воспринимаются как олицетворение британского кино, хотя следует подчеркнуть, что соцреализм (как бы мы его ни определяли) остается довольно маргинальным методом в контексте британского кинопроизводства и кинопоказа. Таких фильмов по-прежнему мало: они снимаются независимыми режиссерами, с ограниченным бюджетом и лишь в редких случаях приносят большие кассовые сборы [11].
В работах Медоуза, безусловно, есть элементы, напоминающие фильмы Кена Лоуча и Майка Ли, телевизионные драмы Алана Кларка[58]. Однако его работы можно рассматривать как часть более широкого направления в современном британском кино, которое в равной степени обязано как артхаусу, так и соцреализму [12]. Этот более «поэтический» реализм, представленный такими режиссерами, как Линн Рэмси, Андреа Арнольд, Павел Павликовский и Джоанна Хогг, менее озабочен открытыми политическими посланиями и старается избегать дидактического подхода Кена Лоуча. Многие из этих фильмов так или иначе посвящены проблемам наркомании и алкоголизма, домашнего насилия, бедности и миграции, но акцент в них сделан на образах и эмоциональной составляющей: здесь есть лирическая «неоднозначность», которая выходит из логики повествования, темы и героев.